Не жизнь – чистый зверинец
№ 2009 / 33, 23.02.2015
Начало июня. Воскресный день – солнечный, тёплый, на редкость для нашего северного приморского города. Видимо, взломавшиеся льды унесло в открытое море, и с окрестных бухт не тянет привычной и летом знобкостью.
Начало июня. Воскресный день – солнечный, тёплый, на редкость для нашего северного приморского города. Видимо, взломавшиеся льды унесло в открытое море, и с окрестных бухт не тянет привычной и летом знобкостью.
Я сижу в сквере с фонтаном в центре, извергающим воду лишь несколько дней в году – в разгаре лета, когда в городе устраиваются празднества с гуляньями. Сейчас он сух, как только что остывшая после обжига керамика. Зато воздух насыщен испарениями. Газоны пахнут отсыревшей, оттаивающей землёй и прелью.
От нечего делать черкаю в блокноте, зарисовывая планировку сквера – с бездействующим фонтаном, с юбилейной стелой в виде массивной бетонной стенки, шершавой от минеральной крошки, с облицованными тротуарной плиткой дорожками со ступеньками и лавочками.
Наискосок, поодаль от меня, кормит голубей пенсионерка в вязаной допотопной кофте. Голуби слетаются к ней, возникая ниоткуда, из чистого неба, беспорядочно снуют у ног.
Ближе ко мне сидят две девицы с детской коляской. Обе в брючных нарядах, одна светленькая, коротко остриженная, другая – с откинутой за спину растрёпанной рыжей гривой. С ними пришёл мальчуган, на нём джинсовый костюмчик, на голове жокейка, надетая козырьком назад.
 |
| Рисунок В.Фёдорова |
Мальчику скучно. Он обходит вокруг фонтана, ложится на бордюр и заглядывает вниз. Не увидев там ничего любопытного, приближается к пенсионерке с голубями, с минуту стоит, наблюдая процесс кормления. Опять огибает фонтан, прыгает по ступенькам, сначала вверх, потом вниз, присаживается на корточки у края дорожки, что-то высматривает в газоне среди успевшей проклюнуться травы и жухлой прошлогодней соломы.
Дальше он не знает, чем занять себя. Несколько раз, заложив руки за спину, проходит мимо меня – в одну сторону, в другую. Наконец, пристраивается рядом, нарочито не обращая на меня внимания. Украдкой косится в блокнот.
– Вы, дядя, что ли художник?
– Да нет, брат. Это я так, балуюсь. Тебя как звать-то?
– Максом. – Мальчуган весело морщит веснушчатый нос. – Я тоже люблю баловаться. А вы человечков можете рисовать?
– Человечков не умею, – откровенно признаюсь я.
– А я умею! Меня мама научила.
– Правда? Ну-ка покажи. – Я протягиваю Максу блокнот, открыв чистую страницу.
– Точка, точка, два крючочка. – От усердия он прикусывает губу. – Палка, палка, огуречик …
Придирчиво оценив работу, юный умелец наносит завершающие штрихи. Шарообразную голову человечка украшает завитушками, к лучинкам нижних конечностей добавляет чёрточки вывернутых наружу ступней. Сосредоточенно изучает свою ладошку и пририсовывает к стеблям рук расходящиеся лучами венчики. В одном он оплошал: сбился со счёта и на левой руке изобразил шесть пальцев.
Я отдаю должное способностям мальчугана:
– Э, брат, да у тебя талант. Наверное, вырастешь – станешь художником, не то что я?
– Не-а. Я буду матросом.
– Гм… Сперва матросом, а потом – капитаном?
– Никаким не капитаном. Матросом, как папа.
– Поня-ятно. Он у тебя что, рыбак? Или перевозит грузы?
Мальчуган смеривает меня снисходительным взглядом: до чего непонятливый попался ему собеседник! Терпеливо втолковывает:
– Папа – матрос! Я ещё не народился, когда он заматросил. Мама говорит, я весь в папаню – вырасту, буду тоже, как он: по морям, по волнам!
Мне становится неловко: будто вечером, в сумерках, невзначай подсмотрел за незашторенным освещенным окном чужую жизнь. Не зная, что сказать, спрашиваю первое пришедшее в голову:
– А где твоя мама работает?
– В зверинце.
Молчу, собираясь с мыслями: зоопарка у нас в городе точно нет. Звероферм, где бы разводили песцов и норок, теперь тоже не существует. Может, мать парнишки – учительница биологии и заведует в школе живым уголком? Проверяю догадку:
– В зверинце – это, значит, в живом уголке?
– Не в уголке. В зверинце! – Макс недоверчиво смотрит на меня, хлопая белёсыми ресницами. – Дядя, а разве уголок бывает живой? Он, что ли, ходить может?
Не сразу нахожусь с ответом. Делаю вид, что отвлёкся: провожаю долгим задумчивым взглядом просеменившую мимо нас женщину с тяжёлыми сумками. Следом за ней вышагивает бритоголовый подросток, грызущий чипсы из пакета.
– Как тебе объяснить? Уголки всякие бывают. Пойдёшь учиться в школу – узнаешь.
Туманное, конечно, объяснение. Ничего: пускай потом педагоги разбираются с ходячими уголками. Сосредоточиваюсь, призвав на помощь логику. Что ещё можно назвать зверинцем? Собачий питомник?
– Скажи, Макс… Твоя мама – она в питомнике работает?
Мальчуган всё так же терпелив и великодушен:
– Не в питоннике. Я же говорю: в зверинце.
Опять тупик. Пробую зайти с другой стороны:
– Ну хорошо. А какие у мамы на работе звери есть?
Макс ёрзает: засиделся. Он сползает со скамейки, делает резкие взмахи руками, прыгает. Обернувшись, оценивает длину прыжка. Затем ложится грудью на скамейку, взбрыкивает кроссовками.
– Главный на работе у мамы – лев. Звать его Абрамович. Он, этот лев Абрамович, очень сердитый. Когда рассердится – на всех рычит, и все его боятся. И ещё он кого-то съел, чтобы стать главным.
Ага: мало-помалу что-то начинает проясняться.
– Съел, говоришь? Неудивительно: на то он и лев. Ему от природы положено быть главным. А какие звери ещё там есть?
Макс опять усаживается рядом, болтая ногами.
– Много каких. Есть ещё обезьяны: Нинка и Маришка.
– Приматы, значит? Интересно. И какие именно? Наверное, макаки?
– Не-а. Не примятые. И не накаки. – Мальчуган надувает щёки, перебирая в памяти познания о животном мире. – Эти… мартышки! Они всё время между собой хвастаются разными тряпками. А потом зацепятся языками – и перемывают всехные косточки. И тогда не работают. А работает за них старый осёл. Петрович. На нём кто хочет ездит, кому не лень. Дядя, – недоумевающе округляет глаза Макс, – а разве может быть лень кататься? На осле этом или на лошади?
– Ну… сам посуди: долго будешь кататься – конечно, устанешь. А что, у мамы на работе и лошадь есть?
– Ага. Анжела. Она перед дядями хвостом крутит и всех охлёстывает.
– Ухлёстывает? – уточняю я.
– Охлёстывает: хлесть! хлесть! И все над ней смеются. Потому что она не больно охлёстывает. Хвостом же – это не как ремнём.
Мне грустно. Жаль парнишку: без отца растёт и с ремнём, оказывается, уже знаком. Макс между тем продолжает перечислять:
– Там и корова есть, Матвеевна. Распуфыренная. И попугай Пашка. Он чего услышит по телику – потом сто раз повторяет. И ещё есть козёл Сан Саныч – с вот такенными рогами. – Макс вскидывает над головой руки.
– Ничего себе! Он ими что, всех забодал?
– Не-а. Я про это спрашивал, а мама смеётся. Говорит, он без понятия, что у него рога. А то бы свою козу первее всех забодал. Чтобы не разгуливала слева направо.
Я развожу руками:
– Сколько же, брат, всего ты знаешь! Мама сама тебе про зверинец рассказывает?
– Мне – нет. Они с тётей Томой разговаривают. Раньше тётя Тома к нам каждый день ходила. А теперь не ходит, у неё дочка народилась. Катюшка пока что маленькая – вон, в коляске спит.
– Погоди. Как же ты до сих пор у мамы на работе не побывал?
Макс вздыхает:
– Я просился на зверей посмотреть. А мама говорит, нельзя: лев Абрамович рассердится, что посторонних водят. А я бы как дал ему, чтобы он ни на кого не рычал! И на осле бы там покатался. И пусть эта лошадь, Анжела, хвостом бы передо мной крутила и охлёстывала. А я бы смеялся, как все…
Наша беседа неожиданно прерывается. Мальчугана зовут:
– Ма-акс! Мы уже уходим!
Девицы поднялись со скамейки и смотрят в нашу сторону. Макс вприпрыжку бежит к ним. Мамаша – светленькая, с короткой стрижкой – опускается на корточки, отряхивает сынишке костюм:
– Ох, горе моё! Ну, погляди: опять извозился. И когда успел?
Чистка костюма завершается шлепком по ягодицам. Группа медленно шествует к выходу, Макс помогает катить коляску. На прощание он так и не обернулся: наверное, забыл уже обо мне.
В сквере солнечно и тихо. Пенсионерка сидит, не шевелясь, чтобы не спугнуть голубей, подбирающих угощения. Я откидываюсь на спинку скамьи и закрываю глаза…
Понежиться на солнышке не удаётся. Перед глазами возникает Макс в лихо сдвинутой набок матросской бескозырке: по морям, по волнам! Вокруг него водят хоровод обезьяны, козёл с козой, осёл с лошадью, которыми дирижирует лев. В стороне от них вдруг узнаю самого себя, почему-то в обличье жирафа. Что за оказия!
Откуда-то слышится голос Максовой мамаши:
– Долго, говоришь, объяснять пришлось? Бывают такие дяди. До них доходит, как до жирафа!
И то ладно. Жираф, по-моему, всё-таки симпатичнее, чем какой-нибудь козёл.
Станислав БАХВАЛОВ,г. МАГАДАН
Добавить комментарий