Патерик России ХХ века?

№ 2009 / 37, 23.02.2015

Недавнее переиздание романа «Своим чередом» челябинской писательницы Зои Прокопьевой вызвало немало откликов в литературной прессе. Например, в нашей газете с большой статьёй выступила Лидия Сычёва

Недавнее переиздание романа «Своим чередом» челябинской писательницы Зои Прокопьевой вызвало немало откликов в литературной прессе. Например, в нашей газете с большой статьёй выступила Лидия Сычёва (номер от 22 мая 2009), в Интернет-журнале «Молоко» появилась рецензия Геннадия Старостенко. Написали о романе Ирина Репьёва, Юрий Галкин, Вячеслав Румянцев и ещё ряд критиков. Но, видимо, разговор далеко не окончен, и сегодня мы публикуем статьи Капитолины Кокшенёвой, Сергея Белякова и Андрея Рудалёва, в центре которых порой полярные суждения о книге «Своим чередом».




КНИГА ИСХОДА И БЫТИЯ



Это не деревенская проза, не производственный, не семейный роман, хотя все эти черты здесь, без сомнения, присутствуют.





Не знаю, так ли закалялась сталь, но что-то схожее с этим есть. Сломан прежний мир, прежние устои, по десятку раз зачищена и выкорчевана территория. Как отметили бы в достопамятные времена: в муках рождается новый мир. И действительно, у Прокопьевой представлен новый вариант современной космогонии. Заброшены прежние насиженные места, ветшают старые радостные избы, на новых необжитых территориях строятся заводы, города, выводятся новые породы голубей, новые сорта диковинных огурцов и, конечно, куётся новый человек. Всё новое. Практически как в «Интернационале» поётся про разрушение прежнего «мира насилья» до основания с твёрдой уверенностью, что «мы наш, мы новый мир построим». Старые ризы прежнего мира срываются крайне болезненно, как колокола с церквей. Людские судьбы-жизни – что пожухлая листва с дерева осыпается порывами жестокого ветра перемен.


Только для чего всё это? Или, как вопрошала Катерина в заточении: «Кто этот человек, насаждающий тюрьмы с цветущей жестокостью, кто?» Кто этот «садовод», селекционер, силящийся либо вывести новое, либо погубить всё на корню?


«Своим чередом» – эпическая притчево-реалистическая история народа, особого, избранного, племени гигантов, героев духа, которая начинается с явления их вождя – Нила Краюхина: «И остался Нил в Истошном». Он то собиратель и хранитель «артели Краюхина», потом – руководитель строительства в самые суровые военные годы. Символично, вот только Нил не является тем архитектором нового, он ведом обстоятельствами, указаниями высшей воли и почти лишён своей, но только поступки свои сообразует «по совести».


Роман – современный мартирий, сказание о житии и страданиях мучеников, идущих по лестнице своих подвижнических трудов: Истошное – Бедяево – Гигант; коллективизация – индустриализация – Великая война; раскулачивание – голод, холод – репрессии и смерть, смерть…


Всё в этом мире происходит своим чередом. Одни напасти сменяются другими, вслед за одними испытаниями возникают новые. Черёд – это крест, который несут простые и в то же время безмерно талантливые люди, из когорты тех праведников, которыми спасётся мир. Серен Кьеркегор как-то высказал мысль: «Быть любимым Богом – это быть обречённым на страдания». Здесь эта формула доказывается каждой страницей, каждой человеческой судьбой.


«Своим чередом» – очень точное название для книги. Да, оно «тихое», неброское, некоммерческое, но в полной мере отражающее блуждания и страдания России, русских людей в жерновах прошлого века. В этой книге-жизни было всё: и большое счастье, и озеро слёз, и горе горькое. Была красота, надрывный труд, рождение и смерть.


Раскулачили, потом высадили с поезда в дикую тайгу, до ближайшей станции пятьдесят километров. Бросили, назначив Нила Краюхина старшим и с напутствием ему: «Побереги народ». Как мог исполнял этот завет Нил всю жизнь. Уже потом, в Гиганте, когда в войну принимали эвакуированных и в одном из ящиков среди соломы нашли изголодавшихся мальчика и девочку, Нил взмолился: «Что заводы и города! Их можно построить. Но никто и никогда не построит вновь такого шкета <…> Выживи, парень, выживи! Очень мне надо, чтобы ты выжил…»


Новый принцип жизни в диком лесу после исхода из Истошного обозначил Калина: «У нас теперя – коммуна. Коммуной продержаться легче. Продержимся. Выдюжим». Люди сплотились в единый полк, странствующий сорок лет по пустыне и ведомый современным Моисеем – Нилом. Новые правители усомнились в верности этого народа, превратили их в рабов, затем стали буквально убивать, выхватывая их из жизни и пряча за колючую проволоку. Переживаются хлад и голод и все казни египетские…


Нет этим людям покоя. Чудом выжили, обустроились в Бедяево, пошли жизненные радости, свадьбы, так сразу же потянулись доносы и сигналы к начальству. Приезжая в Гигант, они тешили себя надеждой, что теперь уж точно надолго, «может, нас здесь никто не потревожит больше – оперимся, ребят учить будем». И вроде как худо-бедно оперились, ребята учиться стали, но в покое их никто не оставил. «Чёрные воронки» вырывали их из жизни по ночам…


Краюхинцы – это особое богатырское племя людей. Тот же Гигант вначале встретил артель Краюхина насмешками, выкриками «кулачьё», но постепенно отношение изменилось на уважительное: «Умеют мужики робить».


Чего стоит одна богатырша Харитинья Вострикова, обладающая «великой силой»?!.. Силой не просто физической, но и особым витальным свечением, дающим высокие урожаи и большой приплод: «Погладит корову – та прибавит молока или порадует тройней, насыпет крошек или зёрна курицам – несут по два яйца в день…»


В повествование регулярно прорываются просветы предвосхищения будущего. Оно спешит, торопится, врывается в настоящее книги, привносит дополнительную печать трагизма, указывает на кратковременность и бренность всего. Был человек, что-то мнил о себе, большим начальником являлся, а через пятнадцать лет – кружащийся по «тюремному колодцу» с «серым, испитым лицом». Только разгорелась любовь между Устей и Нилом, а читатель уже знает, что эта молодая героическая лётчица сгорит в небе…


Заброшенное и покинутое людьми Истошное превращается в пустыню, вокруг которой – «травяной и кустарниковый лес». Оторванные его осколки, как Ульяна, будут блуждать по свету в поисках «исчезнувших с земли жителей Истошного» – легендарного мифического места.


Всё кратковременно, так же как и заброшенные дома Истошного, поражённые тленом. Через пятьдесят лет здесь останется только деревенская церковь, притягивающая людей своей красотой.


В самом начале книги старушка Дарья говорит Нилу: «Красоту-то человек не бережёт. Привыкает он, человек-то, к красоте. Замечать перестаёт, где живёт, почему живёт…» Хотя уже после о сорванных с места истошинцах – «народе древнем», – бесконечно гонимых различными ветрами, это сложно сказать. Как раз у них основное переживание – это ощущение временности, бренности всего того, что происходит с ними. Главное обустроиться, сплотясь, морозы переждать, провизией запастись. Именно работа, трудничество, подвижничество, всегда являлась залогом достижения каких-то духовно-нравственных высот. В этом состоит дар, в этом красота этого народа.


Сама «красота» не теряется в книге, она так или иначе проступает на её страницах. К примеру, удивительно по силе описание первой и единственной ночи Нила с Ульяной: «А потом всё померкло, смешалось, понеслось: он ли её целовал, она ли его целовала, он ли её обтирал простынями, она ли его. Падали в бане или в траву. Сон ли это был? Или явь? И кто на кого не мог наглядеться – кто знает? Но к утру, под крики коростелей, они очнулись и поглядели друг на друга, и он, вспомнив свою никчёмную жизнь без неё, зарыдал».


Истошное – это отчаянный стон, крик о помощи, но который не будет услышан. Разве что в незатейливой песне, которая однажды «рвала душу» Нила:







Средь высоких хлебов


затерялося


Небогатое наше село-о,


Горе горькое по свету


шлялося


И на нас невзначай


набрело…



Главой «Горе горькое» и заканчивается книга Прокопьевой…


Три тысячи лет назад, а то и больше, Нил Краюхин являлся владыкой большого народа Нилом Краем Вторым – таково было его видение, явленное во сне. Может быть, отсюда у него удивительные способности располагать к себе людей и делать так, чтоб они его практически беспрекословно слушались. Вот и сейчас он стал опорой для своего народа. Так же и его потерянный сын от первой любви – Ульяны – был для сверстников «защитником», для более старших – добрым советчиком.


Преподобный Максим Исповедник в своих трудах высказал необычайно важное утверждение, что «сущие» «принадлежат скорее друг другу, нежели самим себе». Именно стремлением к этой принадлежности друг другу, отсутствием своекорыстных помыслов, разве что только в минуты слабости наедине с самим собой, и характеризуется Нил Краюхин – центральный персонаж романа, вождь и пастырь для своего народа. Всё это у него доходит до высочайшего уровня жертвенности, самопожертвования, которое, по выражению Фёдора Абрамова, есть «высшее проявление русской красоты».


Нил – мастер, художник, в том смысле, что жизнь – творчество для него, которое есть «кенозис, самоистощение, это жертва, восхождение на Голгофу». Данное определение историка и богослова игумена Иоанна Экономцева очень точно подходит для определения подвижничества героя Прокопьевой.


К сожалению, книга Зои Прокопьевой не займёт место среди современных бестселлеров, не тот формат. Да это ей и не нужно. Она должна быть просто прочитана, но вдумчиво, внимательно. Она достойна этого. Важен факт её переиздания именно сейчас, ведь здесь история тягот и страданий великих и красивых духом людей, которых в наше время практически не осталось. Это настоящий патерик России ХХ века.



Андрей РУДАЛЁВ,


г. СЕВЕРОДВИНСК



СОХРАНИ СЕБЯ САМ


Роман Зои Прокопьевой «Своим чередом» создавался с 1977 по 1982 год, а мы говорим о нём сейчас. И это чудовищно. Чудовищно наше опоздание, пребывание его в немоте долгие годы и такой поздний выход к читателю, да и то весьма немногому.






Зоя ПРОКОПЬЕВА
Зоя ПРОКОПЬЕВА

В романе, безусловно, есть подлинное эпическое дыхание, и по своему типу это русский роман. Да, тут нет, что отметил как недостаток Сергей Беляков, «концепции истории», зато тут есть дыхание истории, идущей своим чередом. Тут есть то самое «роевое начало» русской жизни, которое хорошо понимал Лев Толстой.


Структура романа такова, что каждая отдельная его глава – это очень существенное повествование о меняющемся времени, в полувековом пространстве которого так была перепахана русская жизнь и так, казалось бы, изменился русский человек. Я не случайно выбрала это слово «казалось», поскольку два мощных пласта подпирают романное поле: с одной стороны – фантастическая и энтузиастическая советская модернизация-индустриализация, а с другой стороны – всё держится житием людей из одной деревни Истошино, которые несмотря на весь ход своей переменчивой жизни (от раскулачивания и выселения всей деревни просто в тайгу до очередного переселения на стройку века) будут упрямо сохранять упорядоченный космос общинной жизни. Народ и герой – это всё, что нужно, говорит нам Зоя Прокопьева, чтобы жизнь не иссякала никогда.


И народ у неё вышел крепким и сильным (когда-нибудь кто-нибудь всё же посчитает, сколько у неё в романе героев, как посчитали героев «Тихого Дона»), живым и бесконечно привлекательным. Можно сказать, что это типизация, а можно – и мифологизация, – ну что ж, между прочим, крестьянский мир и ей держался, ведь у каждого человека традиционного общества было своё место, были свои повинности и права. Тут и богатырской силы Харитинья, запросто носившая своего мужа (мечтателя о земле-саде) на руках и рожавшая сразу по несколько детишек, и бабка Матрёна, вынянчившая за десятилетия всех детей народа истошинского, и добрейший дед Онуфрий, и Фофан, выбравший навсегда вольную и отшельническую жизнь в пещере, но и там остающийся мастером-творцом… В общем, каждому тут нашлось место, и в каждом автор увидела что-то очень глубоко-индивидуальное, отдельное, но так нужное для всех. Зоя Прокопьева не пожалела сил и таланта для такого русского народа.


Есть народ – значит, есть и герой. Так было всегда. Такие люди, как Нил Краюхин, конечно, редки, поскольку им дана особая власть и особая сила. Они были способны не просто понимать время, но, как бы сказать, встать рядом с ним в рост. Что-то очень мощное, природное восхищает в этом герое (как гора торжественной мощью своей вызывает уважение; как река чистой водой своей даёт радость жизни). И мне-то показалась очень художнически оправданной эта легенда о роде Нила Края Второго – ведь и о народе, что пришёл с ним на стойку тракторного завода Гиганта, говорили все как «о народе Краюхина». Зоя выделяет их, краюхинских, если можно так сказать, как особое крепкое ядро, элиту народа – тех, кто умеет сопротивляться пагубному во времени, кто умеет несмотря ни на что сохранять в себе это библейское начало («плодитесь и размножайтесь»), кто постоит за себя сам и сам себя сумеет сохранить, не ожидая от государства подачек. Вот читаешь о народе Краюхина и, естественно, думаешь – есть ли ещё такой? Есть, наверное, только он, этот сильный народ, пребывает сейчас в некоем рассеянии (и физическом, и нравственном), поскольку кончилась эпоха народа – на дворе время технологий. Понятно, что и это временно.


Нил Краюхин герой потому, что он силён: силён и красив физически (совершенный мужчина), силён в деле; силён сильной, живой и густой кровью. Он – труженик всегда. Труд – его страсть, а не просто занятие для прокормления. И не было в его жизни другого наполнения, кроме этого страстного, сопротивляющего силе смерти, труда ради жизни. Именно так, и никак иначе, на многих страницах романа и разворачивалась жизнь народа Краюхина: сила жизни всё время боролась с силой смерти. Горько, страшно, но и ужасно важно было это неистовство сражения. Русская безудержность – и русская самоотверженность в труде и жизни. И ты, читатель, помещённый в это подлинное «магнитное» поле, испытываешь интеллектуальное удовлетворение и художественную радость.


Вернусь к структуре романа и просто перечислю названия глав, по которым и можно прочесть эпоху, перелитую в человека. Истошино – райская жизнь народа. Истошинцы – это мастера, и их трудом украшалась искусно земля (они не пахали, но сам же народ дал им волю вольную от земледельческого труда, поскольку уже больно хороши были их резные наличники, ковши и корчаги, их игрушки, душу веселящие). Я тут вспомнила Бориса Агеева с его чудным словом «побоговать» – вот и этих, истошинцев, мiр отпустил побоговать, потешиться искусством, приукрасить землю и жизнь крестьянскую. А потом всё сломается – и этот слом чудовищный весь, в одной сцене, будет запечатлён, когда принимают комиссаров по-человечески, а те вроде как только лютее становятся. Но вот в лютости этой, во вмиг наступившей «новой жизни», Зоя Прокопьева пишет главу «Розовый куст» – будто спасает народ этой мечтой о земле цветущей от того земного ада, куда их столкнёт история (да и буквально даёт истошинцам свою «купину неопалимую» – реальный розовый куст, который так и будет цвести, расти рядом с ними, подавая людям свои знаки, питая своим «райским духом», как потом звери и птицы будут жить с ними в том ладу, что был на земле до грехопадения). А потом следует «Крестовая роща», когда, выброшенные в тайгу буквально голые, они найдут в себе силы выжить (а всех погибших и умерших похоронят в своей Крестовой роще, ставшей навсегда местом памяти). Свою новую деревню и назовут под стать – Бедяево. А дальше «Артель» и «Гигант», и вновь бросят всё уже обжитое в тайге, и вновь начнут строить, жить, учится. Не знаю, но, на мой взгляд, и эти страницы вопиют о силе русского духа ничуть не меньше, чем толстовские о народном ополчении 1812 года.


Так и гнёт он свою линию, народ Нила Краюхина, держась артельно на стройке социализма, строя для себя Большую Счастливую улицу, проливая «Озеро слёз» о тех лучших, что попадут под репрессии и… упорно становясь сильнее, продолжает жить. Впереди война и победа, и «в тяжком ожидании Победы Нил Краюхин торопился работать, жить и строить этот завод по закону военного времени и – своей совести». Это – последние слова романа, а самое завершающее здесь слово – совесть. Да, вот так, не смыть никогда из русской литературы эту печать крещения, эту христианскую сущность, проявленную в совестливости. И давайте оценим хотя бы сейчас смелость Зои Прокопьевой, выведшей в 70-е атеистические годы прошлого века в составе своего народа священника, отца Сидора, истинного батюшку для своих «детей Христовых» (потрясающий, просто классический образ).


Мне понятна «утопия» вечно цветущего и самого себя сажающего в землю розового куста, понятно библейское долгожительство отца Сидора, не удивляет ни сила Харитиньи, ни служение всем и каждому Нила Краюхина, собирающего под свою мужскую руку всех детей, ставших сиротами среди его народа – я вижу тут только плодотворную доверчивость автора, словно бы подчёркивающего, что разлад с историей неизбежен, а потому и «утопия» – это просто константа того, что сильнее смерти…


Высокая красота совести – вот наиболее важный критерий истины, которой дорожит наш автор. Зоя дорожит доброкачественной красотой народа. Да, она взяла и собрала лучший народ в свой роман (а то, что было вокруг много уже худого, мутного, дурного народа – это она тоже не скрывает, впрочем, иные писатели собирали именно такой, худший народ) – она собрала надёжных, не боящихся на себя взять бремя обязанности. И ещё – она оказалась верна очень важной русской традиции: донесла до нас единственный род любви, о котором не стыдно было в старые времена говорить вслух – любви сострадательной, материнской жалости к русскому народу и материнской же веры в него. Вот и получилась «концепция» – народ, говорит нам автор, будь сильным и учись сохранять себя сам! Это – надёжнее. Ещё недавно это было возможно. А сейчас? Но это уже другой разговор.



Капитолина КОКШЕНЁВА



НЕОКОНЧЕННАЯ СКАЗКА



Человека встречают по одёжке, а книгу по обложке или переплёту. А ещё по аннотации и, конечно же, по названию. К сожалению, издатели сделали всё, чтобы замечательную книгу Зои Прокопьевой не заметили. Такой переплёт неплохо смотрелся бы в пятидесятых-семидесятых, но не в современном книжном магазине. Увы, такова жизнь: на бедных золушек читатель не смотрит. Обложка и название – сейчас половина успеха. А назвать книгу «Своим чередом» значит сразу же согласиться на коммерческий провал. К тому же это невыразительное название роману Зои Прокопьевой совершенно не подходит. Жизнь её героев с первой же главы пошла «не своим чередом»: жителей села Истошное, зажиточных крестьян-мастеровых, резчиков по дереву, раскулачили и отправили сначала в тайгу, где вымерла треть села, а затем их, едва-едва обустроившихся на новом месте, заставили ехать на строительство огромного тракторного завода. Подобную историю упоминает Александр Исаевич Солженицын ещё в «Архипелаге ГУЛАГе», но круг источников у Зои Прокопьевой был, несомненно, шире. До сих пор на Урале и в Сибири из уст в уста передают истории о мужиках, раскулаченных дважды, а то и трижды.





Но сам роман Зои Прокопьевой оставил странное впечатление и напомнил мне известный сюжет. Художник однажды нарисовал картину. Потом она ему разонравилась, возник другой замысел, но чистого холста под рукой не оказалось, и живописец, частично закрасив старое полотно, начал писать заново. Решение оказалось не самым удачным, старый сюжет проступал сквозь новый слой краски. Получилось оригинальное, но неорганичное сочетание: две картины на одном холсте, одна проступает сквозь другую.


Под обложкой этой книги сосуществуют два текста. Народная сказка-быль, а быть может, даже поэма, отсылающая отчасти к Бажову, отчасти к деревенской прозе, но гораздо больше – к Андрею Платонову и к русскому фольклору, и соцреалистический роман-эпопея.


Сказка-быль – занимает первые три главы. Отдельными эпизодами, вкраплениями она растекается и по остальным семи главам. Жизнь богатой деревни Истошное – воспоминание о золотом веке русского крестьянства, о вольной жизни людей, ещё не измученных хлебозаготовками, не уничтоженных коллективизацией, не развращённых советскими порядками.


Художественное пространство сказки-были населяют диковинные люди, сильные, статные, работящие – настоящие богатыри. Чего стоит «кроткая» великанша Харитинья Котофеева, которая «кидала мешки с зерном, как подушки», рожала сразу четверых, в одиночку впрягалась в тракторный плуг, могла нечаянно опрокинуть целый барак. А когда довелось ей копать землю, то смастерили для неё мужики «персональную лопату. Копнёт – целый пуд. Но и эта оказалась Харе не по силе – мала. Сделали другую – пошире, тоже не то. Но на третью у мужиков не хватило железа».


Былинные богатыри и живут по-былинному долго. Священник отец Сидор окормлял не только отцов и дедов, но и прадедов истошинцев. А сколько ему лет, никто не знал. Да и какая разница, время в первой части романа течёт по-особенному. Краткая передышка между гражданской войной и коллективизацией представляется целой эпохой.


Лучшее в романе – русский язык, богатый и чистый: «…В рукаве рясы проснулся котёнок, сладко мяукнул. Котёнок вылез из тьмы рукава – весь рыжий – и, мягко мурлыча, попытался лапкой раскачать тяжело свисающую с тонкой шеи батюшки золотую цепь с увесистым золотым крестом. Это котёнку оказалось не под силу, тогда он стал ловить на золоте блики заходящего солнца».


Страшные «таёжные» главы несколько скрашены волшебством и добрым юмором, а первая, «деревенская» глава смотрится как законченный рассказ, который, будь моя воля, мог бы получить премию имени Юрия Казакова.


Но постепенно, начиная с четвёртой главы, текст начинает меняться. Язык становится суше, исчезает волшебство, пропадает юмор, а сказка-быль превращается в соцреалитический роман о строительстве завода-гиганта. Вчерашние раскулаченные становятся стахановцами. Невзирая на лишения и ничуть не усомнившись в линии партии, они день за днём свершают трудовые подвиги. Русские мужики-единоличники за пару лет перековались в коммунаров. Правда, о партии, парторгах и партсекретарях говорится немного, а имя товарища Сталина и вовсе куда-то исчезло. Но зато сохранились такие вот пассажи: «Ни скорбная музыка, ни плач людей за гробами зверски убитых комсомольцев, ни усиленная партийная бдительность не остановят грабителей и бандитов из отмирающего кулацкого племени».


Как будто другой человек писал. А ещё будут трудовые будни, предвоенные и военные, будут производственные рекорды, нормы выработки, перекрытые многократно, будут западные инженеры-скептики, что с удивлением глядят на трудовые подвиги советских людей. Будут вредители – поджигатели складов и убийцы комсомольцев, но будут и аресты по доносам, и новые трудовые будни и подвиги, несмотря ни на что.


Нет, перед нами далеко не худший образец производственного романа. Более того, этот забытый ныне жанр, по соседству с мёртвыми, искусственными текстами, подобными маканинскому «Асану», смотрится совсем неплохо. Но рядом со сказочным миром Истошного повествование о предвоенных и военных трудовых подвигах кажется довольно занудным. Тема репрессий, имплантированная в ткань соцреалистического романа, его не спасает, а попытки вернуться к сказке оборачиваются неудачами. Чего стоит сон Нила Краюхина, где этот умный и энергичный мужик, главный герой романа, вдруг оказывается… ахейским правителем, оборачивается в тунику, но почему-то курит трубку (это во втором-то тысячелетии до нашей эры!). И смех и грех.


Диссонанс стилистический и даже идеологический. Зоя Прокопьева хороший стилист, но осмысления истории в её романе нет. Автор, подобно своим героям, не задумывается о сути происходящего. Но как же не задуматься читателю! Поначалу кажется, что коллективизация для автора несомненное зло. Богатую деревню погубили, добрая сотня жителей сгинула в тайге, вместо прежней сытной жизни в богатых, украшенных диковинной резьбою домах – нищета, бараки, вместо пирогов и домашних колбас – картошка, и та едва ли не лакомство. Но вот уже политически грамотный мужик объясняет другому, не столь грамотному: мол, надо накормить народ, а для этого стране нужны трактора. Но ведь в Истошном тракторов не водилось, а крестьяне, сплошь «кулаки и даже поболе», жили почти «как баре». Чего же ещё надо было? Сначала отправить людей в лес, чтобы лишние повымерли, а потом «накормить страну»? Современному писателю неплохо бы задуматься, ведь не Харитинья же писала этот роман.


Разве секрет, что перед войной для советских «тракторных» заводов трактора были, так сказать, побочной продукцией? На заводе «Гигант» почему-то делают только пару-тройку опытных танков, и то на страх и риск местного инженера, который придумал конструкцию нового танка… засмотревшись на божью коровку. В сказке так бывает – захотел мастер сделать танк, не стал изучать чертежи всяких там «Виккерсов» и «Кристи», а только глянул на жука и сразу же нашёл техническое решение. Но ведь сказка-то уже кончилась, перед нами роман-эпопея, а у него свои законы.


Надо сказать, что эпический роман из народной жизни, который так любили советские писатели вроде Анатолия Иванова, не очень-то получается у Зои Прокопьевой. Для современного исторического романа автору не хватает подготовки исторической и технической. Она всё-таки о тракторном заводе пишет, а в романе не найдёшь ни одной модели трактора или танка. Как будто до сих пор всё засекречено.


Зоя Прокопьева не историк и не исторический романист, не её дело писать о тракторах и танках. Её талант совсем иного свойства. Она сказочник, художник и поэт.



Сергей БЕЛЯКОВ,


г. ЕКАТЕРИНБУРГ

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.