Танец с саблями

№ 2009 / 41, 23.02.2015

В Цхинвале я бывал ещё в союзные времена. Остались в памяти утопающие в зелени улицы, невысокие, но добротные, кряжистые дома и милая сердцу провинциальность, та, сердечная, когда навстречу незлобливые и любопытствующие лица

ОСЕТИЯ – НАША ЛЮБОВЬ И БОЛЬ

В Цхинвале я бывал ещё в союзные времена. Остались в памяти утопающие в зелени улицы, невысокие, но добротные, кряжистые дома и милая сердцу провинциальность, та, сердечная, когда навстречу незлобливые и любопытствующие лица, когда радушные улыбки и пожелания здоровья незнакомцу, когда приезжий желанный гость: чуть ли не в каждый двор зовут:

– Захады, дарагой, отведай моего вина. Вах, самое лучшее вино, попробуй, не пожалеешь.

И какая разница, какой дом привечал тебя: осетинский, армянский или грузинский – он был просто цхинвальским домом.

Давно это было, ещё в той жизни, не окрашенной красками войны.

Теперь вновь предстоит встреча с городом. Каким он предстанет: тем, который знал, или совсем иным? Конечно, время меняет не только лица людей, но и облик городов, тем более переживших войну, и всё-таки…

Бросок из Москвы в Цхинвал чем-то напомнил бросок евкуровских десантников в косовскую Приштину.

Может быть, стремительностью передвижения – в полдень ещё в столице, а вечером уже на заставе у костра.

Может быть, чёткой организацией и организованностью, блестяще продемонстрированной пограничниками ФСБ России. Даже экипаж неуловимо отличался от своих гражданских коллег – сосредоточенностью, острым, словно рентгеном пронизывающим взглядом, отточенностью движений, внутренней собранностью.

Может быть, ещё и тем особым состоянием, которое испытывает мужчина при виде оружия или предвкушения опасности, даже мнимой, всё больше существующей в его воображении. Он всегда мыслит себя воином, особенно в глазах женщины, хоть та зачастую оказывается на поверку более мужественной, чем сам мужчина. Ну да это так, философское отступление по поводу жизненных наблюдений.

Если Кавказ – мягкое подбрюшье России, как в своё время выразился Черчилль, желая воткнуть в это подбрюшье если не нож, то английский кулак, то Владикавказ, без преувеличения, сердце Кавказа. Это он всего год назад учащённо пульсировал, всасывая в себя по ТрансКАМу потоки простреленных, с выбитыми стёклами, помятых и обшарпанных легковушек и маршруток, до отказа забитых ранеными, и просто чудом вырвавшихся из ада людей, и, перераспределяя эти кровотоки, разводил их по артериям и венам североосетинских и российских дорог. Навстречу им город выбрасывал туда, к перевалу, колонны танков, бээмпэшэк, бээрдээмок, кашээмок, просто крытые тентом грузовики, санитарные «уазики» и «газели» и прочее лязгающее, бренчащее и пыхтящее железо, так хорошо знакомое по прошлым войнам. Оно было пока ещё живое, потому что за рычагами и баранками, под тентами и в кузовах сидели люди – рать святая, спешащая на святое дело спасения ближнего своего.

Это потом кому-то из них будет уготована участь возвращаться порознь: сожжённые танки и машины – на трейлерах, люди – в цинках. Цена победы всегда одна на всех и всегда с привкусом горечи, а вот смерть у каждого своя, не общая, хотя, как ничто иное, способна к объединению: и врагов, и друзей.

Рокский тоннель – три тысячи шестьсот метров. Пять тысяч сто сорок два шага. Пешком – менее часа, взвод броском минут за двадцать, а машиной – вообще несколько минут – и ты уже за перевалом. Но тогда, в августе прошлого года, счёт шёл не на метры и минуты, а на человеческие жизни.

Внизу – вспарывающая ущелье с лесистыми склонами Большая Лиахва, берущая своё начало почти на четырёхкилометровой высоте в ледниках Лазг-Цити. Она будет сопровождать нас до самого Цхинвала, потом нырнёт в Грузию, добежит почти до Гори и успокоится в Куре. А вдоль неё петляющий серпантин ТрансКАМа, осетинская дорога жизни. Не будь её – и ещё в восемьдесят девятом судьба не только кударцев – южных осетин, но и русских, и армян, и всех негрузин была бы предрешена.

Да и в этот раз не споткнись о наших миротворцев и осетинских ополченцев грузинские мачо, не кинься мародёрничать, насиловать и убивать, а запри тоннель даже одной малой диверсионной группой хотя бы на сутки-двое – и в Цхинвале некого было бы спасать. Вообще-то они верны себе, эти «витязи» в натовских бронниках, как никто: в девяносто втором, ворвавшись сначала в Гагры, а затем и в Сухум, грузинские вояки занялись привычным для уголовной кодлы делом, потому и получили сполна.

Написал эти строки и подумал: а ведь дело не только в том, что перво-наперво первоклассно вооружённая грузинская армия показала себя шайкой мародёров и насильников. Сила-то в правде, в вере, в Боге, а за ними не стояли ни правда, ни вера, ни Бог.

Постсоветская Грузия трижды воевала с Абхазией и четырежды с Южной Осетией, хотя по большому счёту – с Россией. На православную Абхазию православная (!) Грузия напала в день Успенского поста, четырнадцатого августа девяносто второго. В день, когда Святая Церковь возносит Свои усердные молитвы к Самому Господу, чтобы он силою Креста Своего оградил от всех врагов видимых и невидимых. Дорогую и кровавую цену заплатила тогда Грузия за своё святотатство, омывшись не только русской, абхазской, армянской кровью, но и своею собственной.

Восьмого августа две тысячи восьмого года, в день, когда чтится святой великомученик и целитель Пантелеимон, вновь православная (!) Грузия решает исцелиться от заповедей Христовых, сделав этнически стерильной православную Южную Осетию.

Впрочем, от совести она исцелилась давно, потому и не в почёте у нынешних Ираклий II, приведший под крыло России свою Картли-Кахетию. Теперь потомки освобождённых плюнули в души потомкам освободителей. Да простит их Господь за эту неблагодарность – они всегда были такими.

Сытый Тбилиси стыдливостью никогда не отличался. От коллеги по перу довелось услышать рассказ, как его отец долечивался в тбилисском госпитале. Выбравшись однажды с приятелем за ворота лазарета, он был поражён разодетой и сытой публике, своим ровесникам, беззаботно игравшим в нарды и с неприязнью взиравшим на этих двух доходяг, у которых с голодухи от запаха кофе, хачапури и шашлыка кружилась голова. А на его родной тверской земле бабы кормили ребятишек лебедой да пахали, поочерёдно впрягаясь в плуг. Вот ведь как бывает: из всей войны выхватила солдатская память вкусно пахнущие тбилисские улицы, словно цветной кадр в чёрно-белом кино.

Дорога крадётся по ущелью, влипая то в правый склон, то в левый. В сумерках проезжаем Джаву – небольшой посёлок, числящийся городком, центр одноимённого района. Неказистый, неухоженный, пыльный и неуютный, ещё так и не оправившийся от давнего, почти двадцатилетнего землетрясения. Слева теряется в зарослях ежевики, бузины, шелковицы да дикого инжира Большая Лиахва, только слышно её ворчание. Справа карабкаются по склону невзрачные дома. Вроде бы и добротные, но веет ото всего этого какой-то временностью, даже безысходностью. Да, собственно, как иначе? На что им жить? Дорога сама едва дышит, так что прокормиться даст едва ли – у местных самих денег с гулькин нос, а туристов сюда пока калачом не заманишь. Потому и редкие лица сельчан серы и неприветливы, и взгляды хмурые, исподлобья – порой полосонут, словно кинжалом, и тут же спрячутся под насупленными бровями. И не потому что мы русские, а потому что сытые. А сытость и праздность у православных всегда не в чести были.

Да, что-то не очень-то приветливы братья-осетины. А чего им, собственно, радоваться, коли мы уже хоть как-то, но живём, а они всё ещё выживают, все эти двадцать лет.

Сначала власть горбачёвская, потом и ельцинская перманентно бросала их под пули и ножи грузинские – считай, что все девяностые провоевали, потом блокадой душили, толкая в объятия то сокрушавшего Союз батоно Эдуарда, то холуйствующего и всё ещё осатанелого Мишико.

Жили лесом, выпасом скота, мамалыгой – подсобным хозяйством да натуральным обменом, как испокон веков жили. Словно и не было с благоговением вспоминаемых советских лет. Думал ли великий Коста Хетагуров, что его народ в конце двадцатого столетия обрекут на вымирание. И кто: Грузия, носитель великой просвещённой культуры, с древнейшими христианскими традициями.

Как выстояли осетины – одному Богу известно да их покровителю Святому Георгию.

Цхинвал, как и прежде, провинциален, невысок, небросок, но с душой, каких немало в русской глубинке, с пыльными улицами, старыми платанами и грабами, выбитым асфальтом мостовых. И всё же необычный ощущением пустоты – нет привычной суеты, детского смеха, не видно женщин с детскими колясками. Даже птицы редки и молчаливы. Только на площади стайки щебечущих девчонок в школьных платьицах с белыми фартучками и чинных мальчиков в строгих костюмах и белых рубашках – словно вернулся туда, в своё прошлое. Ностальгия. Два десятка лет прожили цхинвальцы в перекрестии прицела, два десятка лет каждую ночь ложились спать и не знали, что их разбудит: луч солнца или канонада. Теперь пришла уверенность в завтрашнем дне.

Что ждёт их? Трудно сказать – в республике нет денег, чтобы даже вставить стёкла в школе приграничной Квайсе, выбитых ещё землетрясением девяносто второго года. Бездорожье, проблемы со светом и теплом, постоянные обстрелы – а они живут! Живут верой, надеждой, любовью. В Ленингор вернулось больше тысячи грузин – это уже прозрение, уже вера в возрождение морали, в то, что настало время протянуть друг другу руки, сердца любовью обогреть.

Грузии не суждено стать доминантой в геополитике Кавказа – поднадоевший большим дядям и тётям пупс скоро займёт своё место среди других пылящихся игрушек.

По отступавшим грузинским колоннам российские войска не наносили ракетно-бомбовые удары – убийц великодушно отпустили с миром. Наверное, незлобливость наша не самая лучшая национальная черта, хотя даже в российской политике порой служит доминантой выстраивания отношений. Ну, такие мы, что поделаешь, раз за разом на грабли норовим наступить, а те всё по лбу да по лбу, а мы опять на грабельки. Нам бы у англичан практицизму в политике поучиться: «У Британии нет друзей, есть только интересы». Это опять Черчилль. Не стоит ждать от недавних братьев из довольно склочной коммуналки ни благодарности за прошлое, ни тем более прилежного поведения в будущем, пока власть что в Грузии, что на Украине, что в иных весях и далях с напрочь криминальным, маргинальным и русофобским сознанием. У России действительно только один союзник – это сама Россия, её армия, её ещё не до конца сломленный духом народ.

И опять неугомонный Мишико заводит танец с саблями, грозя России войной, теперь уже не только на суше, но и на море. И это уже не грузинские фантазии в летнюю ночь – угроза вполне реальна: втянется Россия, верная договорам с Абхазией, двинет свой полукаботажный флот, а на вопли Грузии откликнется натовская флотилия. Впрочем, даже одной Турции будет достаточно с её мощным флотом и генетическим аппетитом на Причерноморье.

Хотя возможен и второй вариант: поднадоевшего провокатора-моську отправят в метрополию, кукловод сменит марионеток, но интерес не утратит – очень уж лакомый кусок эта Грузия с её амбициями. Да и взрастили уже новое поколение, считающее своим врагом Россию, переписали историю в угоду заокеанскому покровителю. Расшатают Кавказ – упадёт Россия, и распнут её, православную, на кресте, как распяли Сербию. Но тогда уже не станет ни Дагестана, ни Кабарды, ни Осетии, ни даже самой Грузии.

Слава Богу, есть и на самом Кавказе осознание этого, хоть новое поколение и принесло западный порок к родовым могилам. Есть ещё время к прозрению и путь к нему – через слово. Через писательское слово. Выверенное, ответственное, созидающее. Которое откроет души, словно слово пастыря, остановит, очистит, вразумит.

Сергей БЕРЕЖНОЙ,
ВЛАДИКАВКАЗ – ЦХИНВАЛ – БЕЛГОРОД