Я – сын последнего юкагирского шамана

№ 2009 / 41, 23.02.2015

Сын последнего юкагирского шамана, представитель тундренных юкагиров – вадулов, художник, писатель, публицист, автор учебников по родному юкагирскому языку и литературе.

Сын последнего юкагирского шамана, представитель тундренных юкагиров – вадулов, художник, писатель, публицист, автор учебников по родному юкагирскому языку и литературе. Всё это он – Николай Николаевич Курилов. Рождённый в 1949 году в Олеринской тундре Нижнеколымского района, он стал продолжателем творческой династии Куриловых. Его старшие братья – известный юкагирский прозаик Семён Курилов, автор романа «Ханидо и Халерха», и поэт, драматург, учёный-лингвист Гаврил Курилов – Улуро Адо. Сегодня историю юкагирской литературы, юкагирскую графику и живопись нельзя представить без имени их младшего брата – Николая Николаевича Курилова.

Николай КУРИЛОВ

– Мой первый вопрос. Кем ощущает себя сам Николай Курилов?

– Наверное, скорее всего, я – художник. Во-первых, с детства мечтал быть художником, рисовать на снегу, делать каракульки на снегу. Ведь не было тогда, в 1950-е годы, столько бумаги. Изредка появится бумага, изредка карандаши, но зато есть чистая пелена снега. Рисовал на земле, на залысинах, там, где нет травы. Но это, правда, надо потом убирать: по нашим поверьям, нельзя оставлять то, что ты сделал своими руками. Это грех. Злые духи по этим рисункам, меткам, которые по-юкагирски называют «куриль», могут найти. Поэтому их уничтожают со словами: «Птичка это сделала». Вот. Я написал об этом в этнографической своей работе «Юкагиры. Неразгаданная тайна».

– А запрет рисования распространяется на любой природный материал – глину, снег?

– Да. И на коже то же самое, потому что раньше наши предки, прежде чем выйти на охоту, рисовали на коже животное, оленя например, в основном его и рисовали, потом протыкали копьём, чтобы была удача. А потом размешивали охру и убирали рисунок. Вот так.

– А ваши дочери, Наташа и Самона, тоже рисуют?

– Обе дочери рисуют, одна по заказу «Бичик» делала оформление для произведений наших северных писателей. Есть от старшей дочери внук, которому уже пять лет. Он рисует, но все дети любят рисовать. Он рисует каракули, выводит какие-то линии. И тут надо его вовремя похваливать.

– Почти год назад прошла выставка ваших фотографий в Национальном музее РС(Я), а есть в планах издать фотоальбом?

– О-о-о. Это долгая история… Я не могу сейчас выпустить свою книгу, она называется «Современный юкагирский язык». Уже сколько лежит, лет восемь-десять. Я взялся за неё, потому что то, что написано другими авторами, содержит много неточностей. Они не знают юкагирский язык, внутренности содержания слова. Например, у Крейновича. Конечно, он молодец, что сохранил язык так. Но он ведь человек, который просто передаёт то, что другие говорят. Например, очень много долгот (звуковых) убрали, а долгота очень важна в юкагирском языке – от неё зависит передача смысла – от того, к кому обращаешься и зачем это они говорят. От долготы меняется тональность. Например, слово саБана – с долготой звука будет означать «пожалуйста, садись», а без долготы уже приказ – «Садись». А у Крейновича всё одинаково – без долгот. Поэтому я и начал писать книжку, о которой упоминал – «Современный юкагирский язык».

– Она выдержана в таком же научно-популярном стиле, что и «Юкагиры. Неразгаданная тайна»?

– Нет, она более научная. Носит языковедческий характер.

– В одной из статей Вячеслава Огрызко утверждалось, что вы работали в 1990-е годы над романом. Какова же его судьба?

– Да, я начал работать над романом где-то в конце 1970-х годов. Тогда у меня было совсем другое, надо сказать, нетрадиционное для тех времён восприятие советской власти и белобандитского движения у нас. А потом я почувствовал, что власть эта будет держаться ещё долго и написанное будет не понято, и решил всё сжечь.

– Почему?

– Во-первых, я испугался. А потом нашёл другую форму – начал писать фантастические рассказы. Эзопов язык и абсурд помогли мне выразить то, что я чувствовал, выразить свои сокровенные мысли, тем более некоторая часть у меня осталась от романа. Но наши (в республике. – Авт.) мою фантастику не поняли, кажется. Я старался абстрагироваться и сознательно выбрал такой формат – фантастика. Вообще-то у меня всегда были такие мысли: советская власть пришла, земли у нас отобрали, нас выселили, нас сделали другим народом, наш язык заставили забыть. Почему это так? В моей фантастике был герой – прообраз моей мамы. А она всегда говорила: «Советская власть вас отобрала». Это какие слова – отобрала!.. Конечно, советская власть отобрала нас, интернаты детей оторвали, ведь они не живут, не растут в той среде, в которой должны быть. И поэтому у них и пошло такое отношение к оленю – это для них просто мясопродукт, а не традиционный образ жизни, а потому и нет соответствующего почтительного отношения к нему и прочее.

– Интересуясь историей национальных литератур – Урало-Поволжья, Кавказа, Сибири, я обнаружила, что довольно-таки регулярно были и появляются тексты, которые можно было бы отнести к фантастике, откровенно ироничным или неомифологическим повествованиям. А вот для литератур народов Севера такие тексты единичны. Как вы думаете, почему жанр фантастики так плохо приживаем в наших литературах?

Николай Курилов. В пургу. Шариковая ручка

– Дело в их народном творчестве, в котором нашли отражение несбыточные мечты. Например, якутское олонхо. Какие там фантастические образы, тот же самый Девятиголовый абассы. На его материале ведь можно делать прекрасные блокбастеры. А фантастика – это возможность высказать то, что переживаешь. В нашем случае это думы не только о будущем, но и о настоящем. Просто сказать – это хорошо, или плохо – сразу бы посадили. А это кому надо? Фантастика дала какую-то возможность через эзопов язык что-то сказать. В литературах народов Севера фантастика не появилась ещё и потому, что на писательских семинарах нас так учили писать о правде жизни, кто коммунист, кто передовик. Вот, например, Андрей Васильевич (Кривошапкин. – Авт.) написал повести «Уямканы идут на Север» и «Белая дорога». Но производственная проза – она просто объясняет поверхностно, не углубляется, бытовая проза тоже интересна по-своему. А вот фантастика даёт тебе пространство для размышлений. Правда, на таком языке, чтобы другие не поняли. Поэтому по выходе моей книги её не поняли, а потом поняли, и такое ощущение, что часть книг изъяли или ещё что. То же самое и с книгой «Олени на пальцах». Тираж книги был хороший, но моментально исчез.

– А почему всё-таки фантастические рассказы, изначально увидевшие свет под фамилией Яугловский, а затем уже под псевдонимом Окат Бэй, остались, скажем так, незамеченными – ни читателями, ни критикой? Это что – проблема 1990-х, когда вдруг стало не до книг, или само их содержание, которое было не понято, а следовательно, и не принято читателем? Каково ваше мнение, как человека, их создавшего?

– Дело, конечно, в том, что народ может и не понять. В частности, была на эти рассказы рецензия Тищенко, которая была сделана по заказу журнала «Полярная звезда». Она, кажется, жила в 1990-е годы у нас здесь, в Якутске. Так вот, она в своей рецензии говорит, что в них непонятная игра слов…

– Игра слов?

– Да, она так и написала: «игра слов». Но юкагиры словом не играют. Я намеренно только в детских своих произведениях использую этот приём, но с целью развития, обогащения языка детей. Тищенко также пишет вроде того, что человек не знает, о чём пишет. Но я-то знаю, о чём пишу. Потому что в те времена нам, северянам, тяжело жилось: во-первых, маленькая зарплата, была и интенсивная эксплуатация. Поэтому сейчас пожилые юкагиры уходят быстро – их почти не осталось. Раньше как они жили – была жизнь тихая, нужно добыть зверя – добыли, не нужно – отдыхали. А как советская власть пришла, изменилось всё: с утра бегать, с дежурства пришёл – заготавливать дрова надо, за водой сходить, то сделай, другое.

– Ритм жизни стал другой?

– Да, изменился ритм самой жизни. В жаркие, знойные дни юкагиры днём спали, а ночью только выходили – к оленям, сети проверять, охотиться. А при советской власти бегай и днём, и ночью, а нет – так будет статья за тунеядство. А ещё лучших наших людей тогда судили – человек, наверное, десять отправили в Сибирь, откуда они не вернулись. А ведь они могли стать бригадирами, председателями совхозов, райисполкома. Это были люди деловые, хозяйственные. А остались те, кто остался.

– На одной из встреч со студентами Якутского университета Гаврил Николаевич Курилов – Улуро Адо – сказал, что он благодарен советской власти. Она дала возможность приобщиться к русской и мировой культуре, получить образование. Вы можете сказать то же самое?

– Наша республика за шестьдесят с лишним лет значительно преобразилась, и город Якутск какой стал. Конечно, советская власть нам, северянам, что-то дала. Например, образование. Но если бы ещё и не отрывали нас от среды, не заставляли забывать свой родной язык, не было бы унижения и обезличивания! Нас ведь заставили жить по совхозам, ведь в те времена запрещалось даже ездить из колхоза в колхоз, в соседние бригады. Рядом кочуют родственники, а к ним ездить было нельзя…

– Почему?

– Вот такой был запрет. И всё – делать нечего. Юкагирские роды были почти полностью оторваны, хотя границ и не было, типа Берлинской стены. Был просто жёсткий административный указ – туда нельзя, сюда нельзя. Даже в соседнее село Колымское нельзя было ездить. Только в 1980-х годах разрешили. В 1980-е годы, когда я работал корреспондентом, приехал в Колымское и удивился, что там живут юкагиры. Вот как было.

– Но времена изменились, запретов нет. А как сейчас живётся вашим сородичам?

– Но уже разные социально-экономические формации. Поэтому говорить «раньше и теперь» надо исходя из реалий той формации, в которой мы живём сейчас. Сейчас у нас есть олени, но вывозить всё очень трудно – проблемы с транспортом. Оленеводство – работа сезонная: круглый год пасут, осенью забиваешь, затем надо отвезти куда-то, где больше народу, продать, и после этого они должны эту прибыль получать.

– А есть доступ на рынок?

– Вот именно этого и нет. Сегодня оленевод на руки получает четыре-пять тысяч рублей за вычетами всяких расходов, в том числе и на одежду.

– Изменились времена, изменился характер трудностей?

– Да, так.

– Каково ваше отношение, как представителя малочисленного юкагирского народа, к исчезновению в наших паспортах того самого «пунктика» о национальности его владельца?

– Всё-таки он должен существовать. Россияне – это общее понятие. Почему тогда существует территориально-национальное деление – Республика Марий Эл, Республика Саха (Якутия), Башкортостан, Татарстан и др.? Должна быть тогда и национальность у владельца российского паспорта.

– В вашей книге «Хай!» есть любопытное замечание: художник-индеец, когда подписывает свою картину, не только указывает свои инициалы, но и национальность, тем самым обозначает свою принадлежность к тому или иному индейскому роду.

– Да, я об этом узнал от нашей переводчицы и написал в книге. Это хорошо тем, что тот, кто эту картину видит – он знает, к какому племени, роду относишься, есть ли у них художники, творческие люди. В 1989 году в «Советской культуре» С.Червонная – искусствовед – писала: «Жаль, что целые народы Российской Федерации вовсе пропущены или растворены в экспозициях автономных республик». Да, художники – представители маленьких народов не выделены, а как бы растворены среди графиков Бурятии, Эвенкии, Якутии. Червонная правильно ставила вопрос ещё тогда. В прошлом году я сказал, что буду выставку отдельно делать, раньше были в основном коллективные, так давайте хотя бы один раз сделаем «один ю(кагир)». Согласились, а то всё время коллективные и коллективные выставки.

– А как вы относитесь к такой практике – подписывая картину, указывать и свою национальность – юкагир, эвенк, ненец и др. Может, её стоит позаимствовать у соседей? И корректно ли это будет в контексте российского менталитета и сложившейся социокультурной традиции в обществе?

– Да, в нашей среде это представить довольно-таки трудно. Могут неправильно понять. Да и многое зависит от «власть имущих», от тех, кто в том числе стоит и во главе Союза художников. Я однажды попробовал.

– И какова была реакция окружающих? Заметили?

– Скорее всего, нет. Всё бесполезно.

– Значит, со стороны малочисленных народов «национальное выпячивание» (в хорошем смысле) не приветствуется? Это не прилично?

– Скорее всего, так. Сегодня мы на обочине дороги. Поддержки тем, кто занимался традиционной деятельностью, в частности оленеводством, со стороны республики в годы суверенитета было явно недостаточно. Всегда говорили: «Вот у вас есть своя община, сами занимайтесь. Это ведение Российской Федерации». Поэтому и бросили заниматься оленеводством. Поголовье упало: если раньше было двадцать тысяч, то осталась тысяча оленей. В принципе такого быть не могло, если бы было другое отношение. А так полное равнодушие – «сами вывозите». Кто будет этим заниматься? Кто будет компенсировать транспортные расходы? Всё уходит на транспорт, услуги посредников. Получается, что других кормить, а самим не кушать. Вот как получается. Если вспомнить историю о том, что «малочисленных не должно быть», это сразу и аукнулось – на «малых» народах. Например, нас, юкагиров, сразу записали «эвенами». Те, кто сидел там наверху и отвечал за это, сразу «галочки» поставили. А затем сказали «малых деревень не должно быть. Укрупняйтесь». И мы опять, юкагиры, на Нижней Колыме попались. Нашу деревню перевезли, домишки снесли и «галочку» поставили. А то, что мы стали людьми другой национальности, обречёнными забыть свой родной язык, мало кого волнует.

– Но ведь деревня – это не просто пространство, где стоит твой дом. Тем более национальная деревня – это особая культурная прослойка, свой диалект, свой язык, менталитет, в конце концов.

– Да, на примере нашей деревни скажу, что в ней был свой язык. Это был колхоз-миллионер. В ней жили люди разных национальностей – юкагиры, русские, якуты, эвены. Но все умели говорить по-юкагирски. Старики-якуты, которые там жили, до сих пор помнят и говорят по-юкагирски. А теперь, чтобы сохранить свою языковую среду, надо хотя бы сообща жить. Но изменить сложившееся трудно – есть паровое отопление, сплелись все на новом месте родственными узами и не хотят переезжать. Политические изменения почему-то в первую очередь бьют по малочисленным. Не было раньше такого слова «возражать» – «партия сказала» и всё. Все люди напуганы были: установление советской власти, коллективизацию и раскулачивание пережили. В 1950-е годы вообще стали преследовать наших передовиков и бригадиров. Люди поневоле испугались. Был старик такой у нас – Яугловский Василий Петрович, кстати, кавалер ордена Ленина, а в молодости он мог стать шаманом – если бы не было советской власти. Наш отец-шаман его учил один год. Советская власть поменяла судьбу человека. Другой случай. Председателем у нас был чукча Таврат, так он озёра и т.п., которые носили юкагирские названия, стал переименовывать на чукотский лад. Наши, которые вместе с чукчами жили в Колымском, на это поддались. Я говорю, а почему вы не могли что-то сказать против, возразить? А они говорят – мы боялись.

– В каких годах это было?

– Это, наверное, было в 1960-х годах. Вот Семён Николаевич Курилов, наш брат, попал в немилость к Таврату, потому что стал с ним спорить. У Таврата жена была юкагирка, она во всём поддерживала мужа. И когда Семён, называя её «сестрой», сетовал и говорил ей – «опять чукотское название придумали куда-то», то она сердилась, и они ругались с моим братом. А Таврат всё переименовывал, это была его идея, и жена его одобряла, поддакивала. Дальше – больше. Тогда как левобережная часть Колымы – это юкагирская земля была. Чукчи пришли с востока до советской власти. Наши разрешили на своей территории пасти оленей. А как только советская власть пришла на Колыму, они убежали, оставили своих бедняков. Наши юкагиры их кормили, помогали. А когда их сородич Таврат сел в кресло, то они вдохновились, стали всех и вся записывать «чукчами». И мы, юкагиры, тоже вдруг стали чукчами. Такое было.

– Многострадальный юкагирский народ. Кем их только ни записывали – и чукчами, и эвенами, и якутами!?

– Да. Вот, например, когда вышел роман Семёна Курилова «Ханидо и Халерха», то брат поменял в паспорте пятую графу: он был записан «эвеном», а стал юкагиром. Мы вообще все были «эвенами». А потом, следуя его примеру, все поменяли графу – стали юкагирами. А потом власть опомнилась и запретила эту практику. И так получилось, что теперь нередко в одной семье – половина эвенов, половина юкагиров. Почему так? Потому что документы на обмен подали, но поменять им национальность не успели – уже запретили. Запретов ведь раньше было очень много: чуть что – запрет. Поэтому наш брат Семён Николаевич попал в немилость – он не боялся возражать.

– Братья Куриловы – Семён, Гаврил, Николай. Вы дети последнего юкагирского шамана, шаманский дар передаётся – это ощутимо для вас и в чём проявляется?

– Конечно, ощущения есть. Может быть, то, что мы не реализовались как шаманы – всё ушло в наше творчество. Потому что если шаман не реализует себя, шаман либо болеет, либо умирает. И наше творчество – это отдушина. А насчёт шаманства как такового можно сказать только то, что бывают разного рода предчувствия. Эти предчувствия есть у всех нас. Так, однажды Семён Николаевич не разбудил в семь утра своего брата Гаврила Николаевича в аэропорт, когда он собирался обратно лететь в Якутск. Гаврил обиделся на брата за это, а тот сказал, не разбудил, потому что я видел плохой сон. Самолёт улетел, но не сел – столкнулся с горой…

– Это хорошо развитая интуиция, а снятся вещие сны?

– Бывают, конечно, сны такие необычные, неожиданные. Иногда бывает непонятно, но по прошествии какого-то времени я их понимаю.

– Вы человек творческий. А как рождаются ваши тексты?

– Ну, я сам не знаю. Я всё-таки живу шестьдесят лет на свете. Много объездил, можно сказать, весь Советский союз, потом работал корреспондентом у себя, фотографом. Раньше фотокорреспондент должен был уметь писать тексты. Эта работа научила меня быстро писать. Тогда не так было, как сейчас. Например, сидишь, вызывает редактор и говорит: «Вот тебе машина, садись, сейчас выезжай». А через час чтобы уже у него на столе были готовые фотографии и текст к ним на несколько строк. Всё было строго. Я и фотографии сам печатал, а если что-то не выйдет, то перерисую. В этом было моё преимущество. Но я потом ушёл из редакции.

– Журналистика – «это литература на бегу». А у вас всё смешалось – и занятие журналистикой, и литературный труд. Вы в литературу пришли из журналистики?

– Нет, к литературе я приобщился через поэзию. У нас в пятом классе грузин преподавал русский язык.

– Удивительно, грузин учил юкагира русскому языку?!

– Да, тогда такое было. Я в школе очень любил писать сочинения. И в конце урока сочинения он мне говорил: «О, прямо как писатель!» Но я сначала начал писать стихи. Писал «под Маяковского» – лесенкой, потому что там такие ёмкие слова, ёмкая краткость…

– Маяковский и его «рубленый стих» вам близок?

– Да, наверное. Его краткость и чёткость меня привлекала. Я любил рубаи Омара Хайяма, образ благородной газели. Как-то показал брату Семёну Николаевичу свои стихи, а он сказал: «Я в этом не разбираюсь… У нас олени, в конце концов, а не газели». Я говорю, ведь это поэзия, а он – «у нас всё-таки не Средняя Азия».

– Вы начинали писать на юкагирском языке? У вас были переводчики – Михаил Яснов, Нина Габриэлян, Инесса Бурова, Александр Черевченко, Моисей Ефимов, Пётр Авакумов, Николай Васильев и др. А вы не пробовали делать автопереводы на русский, якутский языки?

– Да, я писал на юкагирском языке, потому что уже тогда понял, что начинаю забывать родной язык. Я делаю подстрочники. У меня была тетрадка, куда переписывал слова, услышанные от матери, – она скажет, а я запишу. У меня много материалов по юкагирскому языку. Что-то включил в свою книгу «Раньше так говорили» – в ней юкагирские поговорки и прочее. Осенью планирую выпустить книгу – финансирование дали, но хочу её издать на двух юкагирских (на языках одулов и вадулов. – Авт.), эвенском, эвенкийском и чукотском языках. На якутский язык перевод сделал переводчик, я делаю только подстрочник.

– Свои фантастические рассказы вы подписали псевдонимом Окат Бэй? Почему сейчас вы предпочитаете работать без псевдонима?

– Работая над фантастическими рассказами, я намеренно взял псевдоним, чтобы никто не понял. Псевдоним означает на эвенском языке «человек озера». А в настоящее время псевдоним не беру сознательно. И выбрал языком своего творчества именно родной, юкагирский, язык.

– Но у вас более ограниченные возможности выхода к российскому читателю?

– Я сознательно выбрал языком своего творчества – язык предков. Да, мы не соответствуем, может, даже и не интересны европейскому читателю, но для меня важно соответствовать своему читателю-сородичу. Для меня очень важно писать на родном языке. Язык народа имеет информационный секрет, который надо расшифровать. В.Иохельсон был удивлён, что юкагиры говорят без подлежащих. Это объяснимо: соседи-юкагиры всё друг о друге знают. Они часто общаются, и потому им надо мало слов. Пришлый скажет много, а юкагир констатирует «там хорошо» (то есть у соседа). Юкагиру большого запаса слов не надо: зимой короткий световой день, утром – работа, во второй половине дня уже зажигают жирник. Общались между собой больше намёками, а собеседник должен подразумевать, понимать, о чём говорится. Для меня важно работать на родном языке.

– В вашем творческом багаже есть пьесы. Как вы думаете, почему в литературах народов Севера глубокого развития не получила драматургия? Северян-драматургов можно пересчитать буквально на пальцах одной руки, тогда как у соседних народов – тюрков, монголоязычных народов драматургические жанры получили развитие одни из первых?

– Понимаете, у этих народов и у народа саха в частности были развиты так называемые домашние театры в конце XIX – начале XX века. Через самодеятельные постановки зрители в том числе приобщались к культуре другого народа, слушали и учили язык. В городах была такая возможность. А разве домашние театры, самодеятельность были у тех же юкагиров, которые жили вне городов? Конечно, нет.

– Вопрос традиционный – каковы творческие планы?

– Готовлю к изданию свою новую книгу стихов «О вчерашнем вспомню…». В ней собраны мои стихи, написанные с 1990 года. Они отображают жизнь, думы, мысли юкагира тундры, его радости и боль, философское осмысление прожитых лет, а также мои эксперименты с поэтической формой.

Беседу вела Юлия ХАЗАНКОВИЧ,
г. ЯКУТСК