Изумляемся вместе с Юрием Архиповым
№ 2009 / 46, 23.02.2015
Новая книга известного православного богослова отличается особой живостью и злободневной заострённостью – при обычной для него глубинной теоретической оснастке.
НА ЧТО УПОВАТЬ
Протоиерей Александр Шаргунов. Миражи любви и церковь. – М.: Русский Дом, 2009
 |
Новая книга известного православного богослова отличается особой живостью и злободневной заострённостью – при обычной для него глубинной теоретической оснастке. Не мудрено: ведь значительную часть сборника составляют ответы авторитетного батюшки на недавние вопросы прихожан, присланные в редакцию журнала «Русский Дом».
Откуда такое заманное с виду название, почему вдруг «Миражи любви»? «Потому что Бог – это любовь, – отвечает сам автор. – И человек – это любовь. Мир и сейчас продолжает поклоняться любви – но теперь уже это бог с маленькой буквы, идол. Святые отцы говорят, что существует столько же ложных учений о любви, сколько ложных учений о Боге».
Ложных учений в наше время столько, что похоже на нарастающий вал. Развитие мультиплицирующих технических средств плюс свобода печати (плати денежки – и печатай что хочешь) привели к тому, что у человека неподготовленного, но тянущегося к духовным запросам, голова идёт кругом. А тут ещё «разномыслия» (термин апостола Павла) внутри самой Церкви – от вполне оправданных в деле поиска истины до откровенно провоцирующих скандал и в итоге раскол. А мечты о православном канале телевидения, где были бы возможны поучительные дискуссии по насущным вопросам духовно-церковной жизни, остаются мечтами: те считанные минуты, которые некоторые (в основном региональные) каналы этому отводят – невеликие помощники делу. Потому-то так важны книги, подобные этой. По крайней мере, пять тысяч семей (да еще одолженные ими друзья и читатели библиотек) могут получить внятные и в большинстве случаев исчерпывающие ответы на волнующие их вопросы.
Как понимать те или иные загадочные места в Евангелии? Как свести воедино внешне столь противоречащие друг другу высказывания Христа? Как понять, например, Его слова о том, что много прошло людей перед ним, но видел он только воров и разбойников? Откуда взять силы любить этих самых воров и разбойников, буйно расплодившихся в наше время? Неужели и Горбачёва с Ельциным, разоривших отечество, тоже любить? И Чубайса, «кинувшего» двести миллионов человек, помахав перед их носом фантомом-фантиком? А святыни великого прошлого – насколько они подлинны, не легендарны? А подвиги недавних страстотерпцев – от Царственных мучеников до убиенного в Чечне Жени Родионова – насколько они не случайны? А как относиться к борцам с ИНН и светскими паспортами, якобы помечающими нас знаками сатаны? И к провозвестникам святости иных сомнительных деятелей прошлой исторической судьбины отечества, таких как Иван Грозный или Григорий Распутин? Или Сталин, которого иные ретивцы помещают уже и на иконы? Каких позитивных деяний достаточно, чтобы полностью обелить человека – настолько, чтобы провозгласить его даже святым? И как относиться к роскоши, в каковой пребывают иные архиереи, то есть «сверх-священники», если слово священник и слово святость одного корня?
Таких и подобных вопросов накапливается множество у любого прихожанина, чем бы он в профессиональной жизни своей ни занимался. И далеко не каждый батюшка готов на них внятно ответить: и среди семинаристов бывают троечники. А ведь есть ещё по самой природе своей взыскующие истины интеллигенты-гуманитарии, которым важно знать, в чём всё-таки мы расходимся с братьями по вере католиками и в чём – с протестантами. Или: как смотрит Церковь на таких кумиров на родной почве взошедшей мысли, как Владимир Соловьёв или яростный оппонент его Василий Розанов? (Вот и о новом – в связи с клонами, что ли? – ширящемся культе «трупобожника» Николая Фёдорова спросить бы; в чём тут причина?)
Наивно было бы думать, что, открыв сию книгу, взыскующий истины читатель эту самую истину во всей непреложности и получит. Так не бывает. На каждом из нас вериги среды, образования, опыта собственной жизни. И любовь Христа к нам – то есть именно к этому нашему уникальному опыту – самое надёжное для нас упование.
МОДА НА ИНТЕРТЕКСТУАЛЬНОСТЬ
Иннокентий Фёдорович Анненский. Материалы и исследования. – М.: Издательство Литературного института имени Горького, 2009
 |
Книги, подобные этой, поддерживают робкий оптимизм в рядах поборников высокой культуры. Страна по-прежнему остаётся «литературоцентричной», если в ней находится добрая сотня знатоков, съезжающихся на конференцию, посвящённую творчеству поэта Иннокентия Анненского (1855 – 1909). Того, «кто тенью был и тени не оставил», по стиху Анны Ахматовой, его ученицы. Кто, однако, оставаясь в тени, не укладываясь ни в один «изм» многоизменного начала века, явился предтечей и предначинателем наиболее заметных и ярких эстетических устремлений века, рассвет которого он застал.
Такую конференцию провёл в своих стенах в 2005 году Литературный институт имени Горького. Ныне он же выпустил том, вобравший в себя доклады и выступления более половины участников того памятного и, будем надеяться, судьбоносного учёно-поэтического собрания.
Среди выступавших были люди разных возрастов и учёных степеней – от студентов Института до мировых знаменитостей из зарубежных университетов. Совокупными усилиями была освещена многогранная деятельность великого труженика культуры – поэта, критика, драматурга, переводчика, педагога (директора царскосельской гимназии, где у него учились Гумилёв, Вс. Рождественский и другие известные литераторы).
И доклады, как водится, были разного свойства – от глобально-стратегических, вписывающих Анненского в мировые культурологические проблемы и связи века, до архивно-«крохоборных» и частно-интерпретационных, обращённых к анализу отдельных стихотворений или переводов. Едва ли не две трети заняла модная интертекстуальность, простёршая на сей раз свои границы от Малларме и Ницше до Иосифа Бродского и Юрия Кузнецова. Тон задала уже первая статья сборника «Анненский и «проблема Ницше» доцента из Новгорода Галины Петровой. Важнейшая, надо сказать, проблема для европейской и, в частности, русской культуры рубежа веков. И та дотошность, с какой она здесь разработана, многое проясняет в сути вызванных ею в то время прений. Не держись автор излишне академичного стиля всяческих (провинциальных) «учёных записок», такая статья могла украсить страницы любого тиражного еженедельника или журнала. И, глядишь, для многих пытливых юных голов вышел бы немалый толк.
Насыщены многоохватным материалом и другие сопоставления Анненского с предшественниками, современниками и потомками. Плотность упоминаний имён и количество ссылок вообще становятся, похоже, особым академическим шиком. Известный исследователь русского Серебряного века Омри Ронен (США), к примеру, умудрился втиснуть в свои пять страниц двадцать пять имён, в основном, с цитатами. Выглядит щеголевато, хотя такой поспешный перебор всего подряд (от Спинозы, Декарта, Шеллинга, Бодлера, Мопассана до Жирмунского, Митрофанова, Смирнова) оставляет всё же некоторое впечатление произвола и случайности. Но, видимо, подобный «академизм» в определённой среде заразителен, как и щеголяние всякими «концептами» и «предикативностями». Иногда вымученный «академизм» нацепившей бухгалтерские очки молодёжи производит прямо-таки комическое впечатление: «Поэзия И.Анненского сыграла особую роль в творчестве Г.В. Иванова… По-настоящему Г.В. Иванов осознал близость с И.Анненским в эмиграции» (Юлия Несынова из Нижнего Тагила). Бедный Георгий Иванов! Превращённый в Г.В. Иванова прямо по Хармсу…
А Рита Спивак из Перми обнаружила сопоставимый с Анненским экзистенциализм (!) ещё у троих русских писателей – у Чехова, Леонида Андреева и Бориса Поплавского. В огороде бузину, а в Киеве дядьку любят, таким образом, не одни только разухабистые эссеисты.
К счастью, далеко не всех язык доводит до этого самого Киева. Есть в сборнике «вклады», говоря по-немецки, по-настоящему дельные и красивые – и строгостью письма, и логикой мысли. Это и разбор поэтической техники Анненского в «трилистнике шуточном», сделанный Элен Анри-Сафье (Париж), и столь же пристальный разбор «загаданного стиха» Фариды Исраповой (Махачкала), и анализ перевода Анненского из Гейне Игоря Болычева (Москва), и сопоставление Анненского с Чеховым Ирэны Подольской (Москва), и ещё многие другие статьи, взывающие к перечитыванию и обдумыванию. У всех, кто интересуется не только Анненским, но русской литературой «продлённого», так сказать, Серебряного века в целом, появилось теперь добротное подспорье.
РУСЬ ИЗНАЧАЛЬНАЯ
А. Карпов. Княгиня Ольга. – М.: Молодая Гвардия, 2009
 |
В сентябрьской тетради «Знамени» в одной из статей приводятся слова известного английского историка Саймона Монтефиоре (автора двух книг о Сталине и одной – о Екатерине Великой): «Традиция достоверной исторической книги для широкого читателя в России отсутствует».
Видимо, из поля зрения почтенного автора выпал – никто не обнимет необъятного – целый пласт популярной у нас литературы, печатающейся в молодо-гвардейской серии ЖЗЛ. Ведь большинство книг этой серии, насчитывающей тысячи названий, как раз и отличается выгодным соединением безупречной научной аутентичности и доходчивости изложения.
Книга Алексея Карпова о грозной княгине Ольге, одной из первых устроительниц киевского престола и первой на Руси христианке в славной, овеянной легендами династии, – замечательный пример такого соединения. Реконструировать образ правительницы, её судьбу и деяния, вычленить ядро правды из бесчисленных наслоений псевдоучёной отсебятины и фольклора чрезвычайно трудно. Однако автор нигде не впадает в соблазн приладить к тексту какие-либо красивые придумки или пофантазировать на основе расхожей (и вполне современной) психологии, чем нередко грешат подобные труды. Нет, здесь взвешиваются все по крупицам добытые данные, и уже в их сопоставлении рождаются гипотезы. Хотя автор и не прибегает к разного рода «эмпирическим» проверкам легендарных фактов. Он, в частности, с иронией пишет об одном чужеземном историке-позитивисте, который вздумал убедиться, что птицы действительно могут быть использованы для поджога деревянных городов. А всем ведь памятна легенда о том, что именно так Ольга будто бы отмстила неразумным древлянам за убийство своего незадачливого мужа Игоря. Эксперимент провалился: подожжённые птицы рухнули наземь при взлёте. Карпову достаточно привести несколько примеров того, насколько распространён подобный сюжет в мифологических построениях разных народов, чтобы поставить точку в этих домыслах, свивших себе, казалось бы, прочное гнездо в учебниках по истории.
Зато контакты с Византией, «обмен визитами» с ней не вызывают сомнений: сведения тут берутся из рук испытанных византийских хронографов, дополняемых русскими летописцами и историками Церкви.
Всякое суждение историка задокументировано ссылками на источники. Их список выборочен, но убедителен. В «Приложении» приводятся и агиографические сочинения о великой княгине, вошедшей в святоотеческий синодик Русской Православной Церкви. Дан и аналитический обзор их различных редакций. Академический настрой издания поддерживает и именной регистр, позволяющий лучше ориентироваться в основном корпусе книги. Словом, интересующиеся отечественной историей читатели (а их, судя по тиражу, должно быть у нас около пяти тысяч душ) получили надёжное подспорье для своих штудий этого увлекательнейшего предмета – средневековой русской истории.
 |
Юрий АРХИПОВ
Добавить комментарий