Синдром «эффективного менеджера»

№ 2009 / 46, 23.02.2015

Месяц назад Александр Карасёв и Игорь Фролов заявили в «Литературной России», что не считают Шолохова автором «Тихого Дона». В чём смысл этой декларации – понять довольно сложно.

Месяц назад Александр Карасёв и Игорь Фролов заявили в «Литературной России», что не считают Шолохова автором «Тихого Дона». В чём смысл этой декларации – понять довольно сложно. Конечно, наверняка найдутся люди, для которых данный факт биографии Карасёва и Фролова будет представлять хоть какую-то ценность и даже вызовет умиление. «Нашего полку прибыло», – поглаживая окладистую бороду, удовлетворённо скажет Солженицын, страдающий на том свете от недостатка внимания со стороны ближайшего соседа – Василия Осиповича Ключевского (попытка Александра Исаевича выдать себя за «тоже гениального историка» и наладить дружеские отношения, как легко догадаться, безнадёжно провалилась). Рой Медведев на пару с братом Жоресом объявят о совместно принятом решении считать авторов крамольной статьи своими наречёнными близнецами. Благодарный Зеев Бар-Селла пригласит Карасёва и Фролова в туристическую поездку по антишолоховским местам восточного Средиземноморья.

Примечательно, что ни одного нового аргумента против авторства Шолохова Фролов и Карасёв не приводят: в своём псевдосократическом «диалоге» они лишь повторяют уже звучавшие когда-то «разоблачения». Единственное, в чём они умудрились перещеголять почтенных предшественников-«правдолюбцев», так это в количестве фактических ошибок и логических несообразностей. На единицу текста их приходится столько, что «плотность» невежества временами начинает напоминать какую-нибудь «историческую» программу на телевидении.

Художник С. Корольков

В самом начале статьи Фролов, например, утверждает, что «так написать первый том эпопеи в 21 год может только бог письма, но не крестьянский малограмотный сын». Фролову, видимо, и невдомёк, что точная дата рождения Шолохова до сих пор не установлена. И речь в данном случае идёт не о дне появления на свет, а о корректировке величиной в несколько лет: от 1902 до 1905 года (из этих временных координат именно последняя может быть признана сегодня наименее достоверной). Однако если допустить всё же, что Шолохов родился в 1905 году, то из этого никак не следует, что первый том эпопеи был им написан в 21 год, поскольку в 1926 году Шолохов только приступил к созданию своего произведения. Кроме того, гениальный писатель отнюдь не обязан дожидаться возраста Христа, первых седых волос или маскировочной сетки благородных морщин: история литературы знает немало случаев, когда несомненный шедевр выходил из-под пера совсем юного автора (Артюр Рембо, например, в девятнадцать лет уже прекратил писать стихи).

Как бы то ни было, продолжим анализ высказываний Фролова и остановимся на формулировке «крестьянский малограмотный сын». Почему рафинированный уфимский житель отказывается допустить, что «богом письма» может стать и потомок обычного пахаря, мне лично совершенно непонятно. Возникает впечатление, что Фролов не только ничего не слышал о Гесиоде или Есенине, но и забыл такую непреложную максиму, как «Spiritus flat ubi vult» («Дух веет, где хочет»). Впрочем, удивление вызывает не латентная крестьянофобия башкирского литератора, а его принципиальное нежелание заглядывать в шолоховскую биографию. Если бы Фролов удосужился ознакомиться хотя бы с её начальными главами, то с пользой для себя узнал бы, например, что дед писателя, Михаил Михайлович, был купцом 3-й гильдии, а отец, Александр Михайлович, большую часть своей жизни также занимался торговлей. Это, кстати, не помешало ему быть образованным человеком и собрать прекрасную библиотеку, которая, как легко догадаться, не слишком способствовала развитию «малограмотности» у сына Михаила.

Чем же объясняется такое пренебрежение Фролова к фактической стороне вопроса? Видимо, тем, что в отличие от обутых в лапти шолоховедов, по старинке роющихся в груде справочных материалов, он использует такой ультрамодный способ добывания информации, как перемещение на машине времени. Вам нужны доказательства? Пожалуйста, вот они. «Кажется, в 79-м году, – голосом библейского патриарха вещает Фролов, – я читал книжку шведского автора, в которой статистическими методами, сравнением количества используемых слов, доказывалось, что автор – Шолохов. Но это, уже тогда подумал я, лобби Шведской Академии, вручившей Шолохову премию, да и сравнивать одно произведение с другим, когда неясно авторство второго, – решать уравнение типа «икс равно игрек». Неизвестные остаются неизвестными».

Уже в редакционном предисловии к «провокационной» статье было высказано справедливое предположение, что под «шведским автором» Фролов имеет в виду известного норвежского учёного Гейра Хьетсе (правильнее будет – Хьетсо). Парадокс, однако, заключается в том, что книга «Кто написал «Тихий Дон» (Проблема авторства «Тихого Дона»)», созданная Гейром Хьетсо в соавторстве со Свеном Густавссоном, Бенгтом Бекманом и Стейнаром Гилом, была впервые опубликована в 1984 году, а в переводе на русский язык и вовсе появилась только через пять лет. Мы не знаем, каким именно изданием пользовался Игорь Фролов (нашим или зарубежным), но для того, чтобы в 1979 году суметь прочесть одно из них, требовалось, как минимум, предпринять рискованное путешествие по четвёртому измерению.

Судя по всему, отчаянно смелый «хрононавт», которому на момент рокировок во времени исполнилось шестнадцать лет, пренебрёг внимательным знакомством с книгой филологов-оборотней, «подкупленных», с его точки зрения, Шведской Академией. В противном случае он бы заметил, что «Тихий Дон» в этом скрупулёзном исследовании сравнивается, с одной стороны, с корпусом остальных шолоховских текстов, а с другой – с произведениями Фёдора Крюкова, которого Медведева-Томашевская считала подлинным автором знаменитого романа. Разумеется, такая методика не имеет ничего общего с решением уравнения типа «икс равно игрек», где обе величины неизвестны.

Перейдём теперь к «лжеевангелию» от Карасёва. Тактика обвинения, которой он придерживается в дуэте с Фроловым, заключается в постоянном «предвосхищении основания» (petitio principi). Говоря иначе, в качестве аргумента, доказывающего исходный тезис («Шолохов не является автором «Тихого Дона»), Карасёв неизменно приводит положения, которые хотя и не являются заведомо ложными, однако сами нуждаются в доказательстве.

Например, Карасёв утверждает, что «факт наличия черновика («Тихого Дона». – А.К.) сам по себе ни о чём не говорит». Так и хочется спросить: «Неужели в Кубанском педагогическом институте учат подобным глупостям?» Ведь хорошо известно, что любой черновик в той или иной форме отражает процесс рождения произведения, а значит, представляет несомненную ценность для его атрибуции. Наоборот, именно отсутствие рукописей позволяет строить самые фантастические предположения, касающиеся авторства. Можно не сомневаться, что если бы Карасёв излагал свои «кухонные» теории до находок Льва Колодного, то не преминул бы пуститься в рассуждения о подозрительной недоступности черновиков, трусливом нежелании Шолохова пускать кого-либо в свою творческую лабораторию и т.д.

«Защитники авторства Шолохова не смогли доказать его (черновика. – А.К.) подлинность, – лихо продолжает забивать гвозди в самодельный гроб шолоховского авторства Карасёв, – зато есть признаки того, что это новодел, спешно изготовленный уже после публикации романа, – имитация черновика рукописи». Похоже, самозваный распорядитель текстологических похорон не знает, что ещё в 1991 году графологическая экспертиза, проведённая во Всесоюзном НИИ судебных экспертиз (а учреждение это, заметим, отнюдь не является тайным гнездовьем беспринципных шолоховских наймитов), полностью подтвердила подлинность рукописей «Тихого Дона». Но, как легко догадаться, свежеиспечённый могильщик шолоховского романа не страдает излишней любознательностью. А вот мы, к стыду своему, обладаем этим тяжким грехом и поэтому очень хотели бы получить хоть какие-то конкретные сведения о признаках пресловутого «новодела». Причём нас интересуют не те «доказательства», которые содержатся в работе Андрея Чернова «Ворованный воздух: «Тихий Дон» и Ф.Д. Крюков» (именно она, судя по всему, и послужила фундаментом «скандальной» статьи), а результаты собственных изысканий Фролова и Карасёва. Правда, есть подозрения, что изыскания эти осуществляются примерно в том же режиме, что и астральные путешествия в 1979 год: через подключение к эггрегорам, акробатические кувыркания во временном потоке, пробуждение межбровной чакры сверхъестественных способностей («аджны») и т.д.

Вбив гвозди, Карасёв начинает опускать свою деревянную «доказательную» конструкцию на дно той могильной ямы, которую вырыл на пару с уфимским подельником. Чтобы работа спорилась, а «ящик» с шолоховским авторством не соскользнул с ремней, он подбадривает себя постоянным произношением реплик, напоминающих фразы-утверждения при самогипнозе. «То, что роман писал не Шолохов, сейчас доказано…», – почти выкрикивает Карасёв, пытаясь оправдать несанкционированное текстологическое захоронение. Заявление это звучит громко, но кроме сотрясения воздуха ничего, надо признать, не вызывает. Кем доказано, Александр Владимирович? Кто эти безымянные герои антишолоховского фронта? Почему мы не знаем их имена?

Продолжая обряд погребения шолоховского авторства, Карасёв кидает увесистые, как ему кажется, комья «разоблачительной» земли. Некоторые из них кажутся ему едва ли не глыбами, способными раз и навсегда раздавить оппонентов. Это, например, относится к фразе о чужих полевых сумках, прозвучавшей на XVIII съезде ВКП(б) в 1939 году. Поскольку Карасёв цитирует её только выборочно, буквально вырывая из контекста, есть смысл воспроизвести слова Шолохова в более полном виде. Итак, говоря об отношении советских писателей к войне, «навязываемой… фашистами», Шолохов сказал следующее: «Если враг нападёт на нашу страну, мы, советские писатели, по зову партии и правительства, отложим перо и возьмём в руки другое оружие, чтобы в залпе стрелкового корпуса, о котором говорил товарищ Ворошилов, летел и разил врага и наш свинец, тяжёлый и горячий, как наша ненависть к фашизму!

В частях Красной Армии, под её овеянными славой красными знамёнами, будем бить врага так, как никто никогда его не бивал, и смею вас уверить, товарищи делегаты съезда, что полевых сумок бросать не будем – нам этот японский обычай, ну… не к лицу. Чужие сумки соберём… потому что в нашем литературном хозяйстве содержимое этих сумок впоследствии пригодится. Разгромив врагов, мы ещё напишем книги о том, как мы этих врагов били. Книги эти послужат нашему народу и останутся в назидание тем из захватчиков, кто случайно окажется недобитым…»

Если читать этот отрывок непредвзято, то смысл его предельно прост и понятен: писатель, которому случится оказаться на фронте, по-прежнему будет продолжать заниматься литературной работой (не бросит свою полевую сумку), а если понадобится, подберёт и полевые сумки погибших товарищей (будь это, например, сумки обратившихся в бегство спецкоров Квантунской армии, Шолохов, скорее всего, употребил бы эпитет не «чужие», а «вражеские»). Видеть в этих высказываниях бессознательные признательные показания способен только человек, страдающий определённой навязчивой идеей: сомнением в авторстве Шолохова. Спорить с ним, разумеется, бесполезно, так как излечение различного рода обсессий – прерогатива врача, а не литературоведа.

Пересказывая всё того же Андрея Чернова, Карасёв говорит о «загадочном» Секаче, «которого не смогли найти ни в истории России, ни в истории Дона». Спешим его огорчить: Секач давно и благополучно найден. И узнать об этом Карасёв бы мог из писаний такого знатного антишолоховеда, как Марат Тимофеевич Мезенцев. В книге под названием «Судьба романов» (Самара, 1998) Мезенцев, в частности, пишет о доценте исторического факультета Ростовского университета Н.В.Чеботарёве, который долгое время cчитал Секача вымышленным персонажем, «однако после многолетних архивных поисков <…> обнаружил, что Секач действительно был предводителем крестьянских волнений».

По мнению Карасёва, имя Шолохова до сих пор стоит на обложке «Тихого Дона» только потому, что сохраняет свою силу «решение РАПП двадцатых годов, которым Шолохов фактически был назначен автором». Усмотреть в подобных рассуждениях какую-либо внятную логику практически невозможно. Может быть, Карасёв не знает, что Российская ассоциация пролетарских писателей была ликвидирована в 1932 году, а значит, её решения не имеют никакой юридической силы? Известно ли ему, что слухи о шолоховском плагиате впервые появились именно в РАППовских кругах? Слышал ли он, предположим, о РАППовце Феоктисте Березовском, фактически запустившем механизм соответствующей сплетни? Ведает ли он, что почти вся комиссия, созданная РАППом для разбора шолоховского «дела» в 1929 году, состояла из врагов и ненавистников писателя, таких, например, как Л.Авербах, В.Киршон и В.Ставский? Отдаёт ли он себе отчёт, что признание шолоховского авторства именно этими людьми является лучшим доказательством полнейшей беспомощности всех гипотез о плагиате?

Алексей КОРОВАШКО,
г. НИЖНИЙ НОВОРОД