ПО ПУТИ В ЛЕТУ

№ 2015 / 12, 23.02.2015

О бессилии текущей литературы

Не так давно Социальная платформа партии «Единая Россия» провела заседание, на котором решено было начать «экспертную работу по подготовке возможных поправок в Трудовой кодекс, а также введения в реестр профессии «писатель».

Инициатор этого процесса депутат Госдумы Железняк объяснил: «В Год литературы было бы актуально проработать на законодательном уровне вопрос предоставления социальных гарантий востребованным обществом российским литераторам, чьё творчество призвано способствовать духовному воспитанию наших граждан, особенно подрастающего поколения».

 

Эти слова тут же вызвали шквал комментариев. По большей части ироничных и негодующих. Приведу высказывание Ирины Прохоровой, которая в последнее время стала одним из главных экспертов по литературным вопросам на радиостанции «Эхо Москвы»:

«Слушайте, вот ничего страшнее этого заявления (Железняка. – Р.С.) быть не может. Это мы знаем, это попытка новой цензуры. Мы уже проходили всё это: правильные писатели, неправильные, создавать им все условия, они пишут правильные романы, с точки зрения не читателей и их таланта, а вот с точки зрения политической конъюнктуры. Это ещё хуже, чем писателю искать дополнительные средства к существованию. Это значит, будет армия, простите, бездарностей, которые будут писать по принципу «чего изволите», а серьёзные писатели вообще будут, так сказать, отодвинуты от возможности нормального функционирования. У них начнут искать какие-то непатриотические мысли. Ну, в общем, всё это уже проходили в совсем недавнем прошлом. Эта попытка регулирования под видом заботы известно, чем заканчивается. Это развращение писательской среды. <…> Кто будет там замерять духовность? Господин Железняк? И у каждого свои представления о духовности. Ничего нет ужаснее идеологических вот этих историй. То партийность, народность, то духовность у нас. Это всё опять изуродует русскую литературу, угробит огромное количество жизней и талантов. И я бы, честно говоря, воздержалась от всех этих странных рудиментов прошлого».

Можно согласиться с негодованием Ирины Прохоровой. Что значит «востребованные обществом российские литераторы, чьё творчество призвано способствовать духовному воспитанию наших граждан, особенно подрастающего поколения»?

Думаю, вряд ли социальные гарантии будут предоставлены десяткам, а то и сотням талантливых авторов, чьё творческое внимание сосредоточено на язвах нашего общества, на отрицательных моментах, на проблемах. Они не занимаются морализаторством, не воспитывают читателя напрямую, и потому формально не способствуют…

А что такое «граждане» применительно к художественной литературе. С древних греков (а может, и с более глубоких времён) в литературе и вообще культуре существует проблема «поэта и гражданина». Множество поэтов погибли потому, что были негражданами, или неправильными гражданами, или недостаточно правильными гражданами…

В русской литературе пиком этой проблемы стала эпоха позднего Льва Толстого. «Как и все «абсолютно последовательные» христиане, Толстой – крайне плохой гражданин. Но когда этот крайне плохой гражданин начинает, со свойственной ему силой, анализировать душевные движения представителей и защитников существующего порядка; когда он разоблачает всё вольное и невольное лицемерие их беспрестанных ссылок на общественное благо, – тогда на его счёт приходится занести огромную гражданскую заслугу», написал о Толстом Плеханов. И, по-моему, очень верно написал.

Спор о взглядах Льва Толстого вспыхнул в последнее время с новой силой. У некоторых правильных граждан случаются буквально нервные срывы от многих высказываний писателя; выяснение позиции Толстого по вопросу Балканской войны доходит чуть не до драк… Был бы включён Лев Толстой в категорию «востребованных», если бы статус писателей решили законодательно оформить при Александре III или Николае II?.. А Гаршин, Чехов, Горький, Леонид Андреев? И так далее… Коллективный сборник страниц в двести набрался бы, наверное. Не больше.

В советское время тоже с «литераторами, чьё творчество призвано способствовать духовному воспитанию наших граждан, особенно подрастающего поколения» было не очень-то благополучно… В последние годы вышло множество книг на тему «Сталин и писатели». Очень интересное, кстати, чтение. И в книгах этих подробно описывается, как Сталин буквально своими руками пытался создать советскую литературу. Казалось, у него и других дел не было, кроме как собирать работников идеологического фронта, некоторых писателей и объяснять, как и что нужно писать.

Последняя по времени книга, которую я прочёл об этом, «Феникс поёт перед солнцем» Натальи Ивановой. Точнее книга не только о временах Сталина, но самые яркие очерки посвящены Пастернаку, Ахматовой, Булгакову, Мандельштаму, Платонову, Фадееву, Катаеву, Симонову. То есть тем, кто находился в сфере внимания Сталина. И вождь их то опекал, то наказывал, намекал, советовал, а то и откровенно приказывал, что и как надо писать, а что переделать в написанном… Тщательно отбирал кандидатов на премии, прорабатывал вопросы гонораров, литературной периодики, часто повторяя, что «нам не жалко денег».

Но по большому счёту создать настоящую советскую литературу Сталину не удалось. По-настоящему сильных и притом правильных произведений в те годы появилось очень немного. В полумифической сталинской фразе «других писателей у нас для вас нет» слышится покорность судьбе – талант нельзя воспитать и купить…

Зато какой вал жизнеутверждающих произведений породила оттепель!.. Сейчас к шестидесятникам относят почему-то поэтов-эстрадников и авторов исповедальной прозы. Но шестидесятниками были и Николай Рубцов, и Василий Шукшин, и Юрий Бондарев, и Василий Белов, и Станислав Куняев… Это позже их пути разошлись, а на определённом временном отрезке, скажем, Бондарев и Аксёнов, Евтушенко и Куняев были соратниками.

Николай Рубцов писал стихотворения вроде такого:

Старпомы ждут своих матросов. Морской жаргон с борта на борт Летит, пугая альбатросов, И оглашён гудками порт.   Иду! А как же? Дисциплина! Оставив женщин и ночлег, Иду походкой гражданина И ртом ловлю роскошный снег…

Не была чужда ему на рубеже 50–60-х и придуманная Маяковским, усиливающая энергетику стиха, «лесенка», которую вернули «эстрадники».

Славили прогресс комсомольский поэт Василий Белов в Вологде, молодой очеркист Валентин Распутин в Красноярске…

Наверняка и тогда было немало конъюнктурщиков, писавших по принципу «чего изволите», но в подавляющем большинстве, уверен, авторы были искренни. Сама общественная, политическая атмосфера располагала к бодрой, созидательной литературе.

Потом оттепель сменилась заморозками, позже – застоем. И изменилась литература. И никакие совещания и заседания, директивы и оргмеры (о них постоянные читатели «ЛР» подробно знают по очеркам Вячеслава Огрызко, Михаила Золотоносова, некоторых других исследователей) не могли изменить ситуацию – если писатели не видели больших смыслов и идей в жизни, не получалось отображать их в литературе. Искреннее воспевание сменилось искренней критикой.

Тогда, под конец 60-х, появилось течение деревенской прозы, по сути своей абсолютно антигосударственное течение… О деревне писали и раньше, конечно, но критикуя отдельные недостатки, призывая модернизировать крестьянский труд. Деревенщики же (первоначально это был ругательный термин) почти открыто заявили: оставьте деревню в покое, дайте труженику быть хозяином на земле… А немного позже началось оплакивание деревни, которая попросту гибла, уничтожалась…

Интересно, что деревенщики были не только страшно популярны в обществе, но и признаваемы властью. Василий Белов, Валентин Распутин, Фёдор Абрамов, Виктор Астафьев в самые застойные годы стали лауреатами Государственной премии СССР, а ведь именно эти писатели ставили самые острые вопросы перед государством. Недаром многие исследователи не диссидентов, а деревенщиков называют главными разрушителями советской строя.

Кстати, как-то уму непостижимо, что Валентина Распутина государство на протяжении нескольких десятилетий награждало за повесть «Прощание с Матёрой», выпускало и выпускало новые тиражи этой книги, в то же время строя и строя новые ГЭС, затапливая водохранилищами тысячи квадратных километров обжитой земли. Государственную премию России Распутину вручили в 2012 году, как раз тогда, когда запускали на Ангаре новую ГЭС – Богучанскую, которая погубила старинные сибирские деревни и сёла Кеуль, Паново, Кежму…

Вспомним, какие произведения были у читателя наиболее востребованы в годы застоя. Вовсе не воспевающие, а критикующие. Воспевать-то по существу было нечего, настоящего движения страны вперёд не чувствовалось, зато язвы разложения расползались по телу общества. Последние произведения Василия Шукшина, Виля Липатова, Фёдора Абрамова, Юрия Трифонова, Владимира Тендрякова, проза Белова, Распутина, Владимира Крупина, Бориса Васильева, Виктора Астафьева и многих, многих других, – везде о недостатках, о тёмных сторонах жизни, повсюду предупреждение, что если всё будет продолжаться так же, неминуема катастрофа.

Перестройка не дала новой волны бодрых и созидающих писателей. Во-первых, она изначально главной своей составляющей сделала не созидание, а обличение. Во-вторых, те ростки перестроечной литературы, что стали было появляться в середине 80-х, были похоронены под валом возращённой, ранее запрещённой, андеграундной литературы. А в-третьих, перестройке почти с самого начала стали сопутствовать пустые полки магазинов, межнациональные конфликты и тому подобное, что делало невозможным писать бодро, что-то воспевать, жизнеутверждать… Да и власти, кажется, не нужны были новые Евтушенко и Аксёновы образца конца 50-х. Зачем надо обновлять дорогу к коммунизму, если, как признался последний Генеральный секретарь ЦК КПСС Михаил Горбачёв (не тогда, в 1986-м, признался, а много позже), целью его жизни «было уничтожение коммунизма». Вот и уничтожали, заодно разваливая Советский Союз, не перестраивая, а руша экономику, культуру вместе с литературой. С социалистическим реализмом выплеснули заодно и вообще социальность, серьёзность, реализм…

Некоторые признаки обновления литературы наметились в самом начале 00-х. Но лишь наметились. Нового героя как такового не появилось, его зародыш заслонил широкоплечий антигерой, критичность не переросла в созидание. Из всего десятилетия нулевых, от которых мы уже достаточно отдалились, я лично могу выделить повести «Ура!» Сергея Шаргунова и «Санькя» Захара Прилепина, в которых дыхание обновления сильнее критики. Но «Ура!» многие восприняли как ничего не имеющий под собой манифест, да к тому же, объединив героя и автора, кое-кто попытался продемонстрировать, сколько всего запретного испытал и испробовал реальный Шаргунов, стремившийся стать депутатом, реальным политиком. (Неспроста автор во втором издании «Ура!» переименовал лирического героя из Серёжи Шаргунова в Павла Уражцева.) А Санька Тишин, герой прилепинской повести, и его товарищи изо всех сил стараются быть гражданами в стране, которой граждане, по сути, не нужны. Недаром и спустя почти десять лет после издания «Саньки» происходят попытки изъять книгу из библиотек, запретить спектакль по этой повести, раздаются обвинения в экстремизме…

В остальных же, часто очень талантливо написанных, сильных и честных произведениях мы видим практически исключительно критику современного положения дел, придавленных очень нелёгкой действительностью персонажей. Разброс от критического реализма до декаданса с элементами посерьёзневшего постмодернизма. «Способствовать духовному воспитанию наших граждан, особенно подрастающего поколения» эти произведения при всём желании ответственных за это воспитание господ вряд ли способны.

Но всё же я бы не отвергал инициативу депутата Железняка совершенно. Что-то делать нужно. Действительно, нужно. И с писателями, и с литературой, и с духовным воспитанием граждан.

Организацию писателей и придание им статуса сейчас трогать не буду, русская литература худо-бедно существует и изредка вспыхивает произведениями, что наверняка останутся в её истории, будут читаться будущими поколениями; уверен, история русской литературы будет ещё долгой… А вот над духовным воспитанием граждан, которому литература должна вроде бы способствовать, поразмышлять хочется.

И сразу встаёт вопрос: на чём воспитывать, на каких примерах?.. С 1992 года мы живём в капиталистическом государстве. В конце 80-х пытались скрестить капитализм с социализмом, рассматривали разные модели капитализма, а потом, после запрещения КПСС и распада СССР, бросили скрещивать, выбирать, отпустили вожжи.

Вот сижу и пытаюсь припомнить в мировой литературе писателей, которые бы не критиковали капитализм. Были, конечно, те, кто терпимо относился к этой системе в своём творчестве, сравнивая её с барачным коммунизмом, но большинство-то капитализм попросту ненавидели. А нам пусть не очень активно, но настойчиво рекомендуют писать о том, как неплохо, по сути-то, живётся в современной России. При капитализме, – а при чём ещё?

Я довольно много читаю, или по крайней мере пытаюсь читать современных русских авторов. И примерно 70 процентов повестей и романов – о прошлом. То есть о доельцинских временах. Мужчины любят сталинскую эпоху, времена Николая Второго, революции, а женщины – томление 70 – начала 80-х годов прошлого века. Ещё любят писать наши литераторы о недалёком будущем. Пророчат разные ужасы: одичание, новую гражданскую войну, подземную жизнь после ядерных ударов…

О настоящем пишут мало, а если и пишут, то в основном как-то обтекаемо. Обтекаемо критикуют, обтекаемо хвалят, сравнивая с тем, что было при совке… Причём к теме совка обращаются по большей части те, кто были тогда подростками или вовсе младенцами.

Недавно в одной из заметок, опубликованных в «Литературной России», я вспоминал, как в конце 90-х – самом начале 00-х нам, совсем молодым тогда писателям, Борис Немцов и другие деятели капитализма советовали писать об успешных людях, о среднем классе. Никто из нас эти инициативы не поддерживал, один раз только кто-то выкрикнул: «Покажите таковых, мы попробуем».

Года три-четыре назад Сергей Шаргунов собирал писателей обсуждать проблему положительного героя в литературе. Обсуждения были бурными, но, кажется, ощутимых плодов не дали.

Кстати, примерно в то же время сама жизнь дала нам пример такого положительного героя. Нет, героя без всяких прилагательных… В сентябре 2010 года Ту-154 с отключившейся электроникой, системой доставки топлива, без радиосвязи, кружил над северной тайгой. Топлива в расходных баках оставалось на несколько минут полёта. И тут пилоты заметили взлётно-посадочную полосу. Увидев, что на полосе нет посторонних предметов, решили садиться. Другого выхода не было… Приземлились благополучно, без пострадавших.

Это назвали чудом, тогдашний президент России Дмитрий Медведев наградил экипаж орденами, оба пилота стали Героями Российской Федерации. А народным героем стал Сергей Сотников, начальник вертолётной площадки, который по своей инициативе на протяжении многих лет следил, чтобы полоса закрытого не в «лихие 90-е», а в 2003 году и затем исключённого из навигационного реестра аэропорта «Ижма» была в относительном порядке.

Говорят, конфликтовал с односельчанами, не разрешая оставлять на полосе машины, сушить брёвна, с предпринимателями, стремившимися приспособить почти полтора километра бетонки для дела.

Да, Сергей Сотников – бесспорный герой. И вообще история очень похожа на притчу. Притчи обычно придумывают мудрецы, а тут сама жизнь подарила нам такой сюжет. Недаром за него ухватились и пишущие (и я в том числе), и снимающие фильмы, не говоря уже о журналистах.

И вроде бы странно, что власть на Сотникова поначалу не обратила почти никакого внимания. Ему вручили ведомственную почётную грамоту и небольшую денежную премию, потом – республиканскую грамоту. Не больше… Зато народ Сотникова признал. Ему была присуждена премия «Народная симпатия», блогеры собрали деньги и купили снегоход; Сотников стал лауреатом премии имени Владимира Высоцкого «Своя колея». И лишь через полтора года, под давлением общественного мнения, начальнику вертолётной площадки была вручена довольно странная награда – медаль ордена «За заслуги перед Отечеством» II степени.

Да, вроде бы странно. Но я, кажется, догадываюсь, почему на поступок Сотникова власть старалась не обращать большого внимания: сохраняя полосу, он поступал не по понятиям, не по новому, капиталистическому, закону. Его вполне могли осудить за самоуправство, захват чужой собственности. Ведь он – начальник вертолётной площадки, а полоса в его зону ответственности не входит. И пошёл вон с неё.

Спасла площадку путаница в формах собственности. Никто не мог доказать, что имеет на неё право. Пока выясняли и решали, боролись, оформляли и переоформляли документы, Сотников считал себя её хозяином. А тут и самолёт прилетел…

Вдобавок площадку в Ижме заливали на месте, а не укладывали готовые бетонные плиты. Не получилось разобрать и вывезти, как разобрали и вывезли десятки и десятки полос по России. За недели разбирали аэродромы стратегической авиации. И не при «совке», не при Ельцине, а позже…

Поступок Сотникова, пытавшегося сохранить исключённый из всех документов аэропорт, продемонстрировал, что происходящее в стране – неправильно. Его героизм – это чьё-то преступление. И потому Сотникова не выставляли героем, а тогдашний премьер-министр В.В. Путин при встрече спросил с недоумением: «Вы же понимали, что вроде этот аэропорт не планируется к использованию. Вы зачем поддерживали его в работоспособном состоянии?» И Сотников как-то смущённо признался: «Я надеялся, что возродится…»

Почему я так подробно остановился на этом случае? По-моему, это как раз пример того, на чём нужно воспитывать граждан. Хотя… Начни анализировать причины, породившие такого человека, как Сергей Сотников (а он не один по России), и можешь навлечь на себя гнев того же депутата Железняка, а то и интерес прокуратуры, которая увидит в твоём тексте призыв к изменению государственного строя или чего-нибудь подобное.

По сути-то даже в самое советское время самые жизнеутверждающие произведения строились на критике тёмных сторон действительности, борьбе с ними. Когда эта критика и борьба затухали, вспоминали о «теории бесконфликтности» и боролись с нею. Сначала при Сталине, потом при Хрущёве…

Сегодня писатели, решившие обратиться к современности, поставлены в тяжёлое положение. Во-первых, многие попросту не способны показать эту современность честно и глубоко, так как, по выражению Гоголя, являются «людьми кабинетными», «осуждёнными уже самим званьем писателя на сидячую, затворническую жизнь». Действительно, сколько мы встречаем книг, наполненных умными мыслями, написанных искуснейшим слогом, но в отношении реалий совершенно беспомощных…

А во-вторых, даже те немногие, кто знает жизнь и имеет талант её описать, останавливаются в размышлении: а стоит ли писать всё, что вижу? не окажу ли я правдой услугу врагам России?

Очень хорошо, что Максим Атякшев в № 10 «Литературной России» (статья «Ответим клеветникам во имя духовности?») обратил внимание на эту проблему, взяв за основу нынешнюю позицию Михаила Тарковского… Вновь цитировать слова Тарковского не буду – откройте газету, прочитайте…. В двух словах призыв звучит так: произведениями искусства нужно дать отпор клеветникам России.

Тарковский – писатель удивительный. В его прозе есть та нота, что отличает русскую прозу от русскоязычных опытов. Он сибиряк не по рождению, а, что важнее, по духу. И как человек пришлый, но укоренившийся на новом для себя месте, Тарковский смог увидеть и описать то, что местные не замечают, к чему привыкли с рождения… Тарковский увидел и описал и прекрасное, сильное, и, к сожалению, тёмное, гибельное.

Прочитав его первую книгу «За пять лет до счастья», вышедшую в самом начале 00-х, я стал повсюду говорить о Михаиле Тарковском. Мне казалось, что все должны прочесть его повести и рассказы, все должны их полюбить. И с удивлением увидел, что большинство тех, кому я говорил это, оказывается, прозу Тарковского знали, но не переносили, считали враждебной. «Как он людей показывает? Алкоголики, дебилы, без искры духовности. И с моралью у них проблемы явные». Я пытался доказывать, что в жизни так и есть, и таких людей надо пожалеть, что и делает Тарковский, но мои московские знакомые в большинстве своём были непримиримы: это вредные тексты.

Теперь Михаил Тарковский, продолжая в прозе (почитайте продолжение романа «Тойота Креста») показывать непростых, неодноцветных людей, живущих в не слишком-то ласковом мире, называет чьи-то произведения вредными. Относит к таким вредным, например, фильмы «Белые ночи почтальона Тряпицына», «Левиафан». Может быть, они действительно вредны по каким-то соображениям, в определённых обстоятельствах; не буду доказывать, что «Белые ночи…» сделан абсолютно честно, без утрирования, но и ненависти к России я в обоих этих фильмах не увидел.

А что, разве не продолжается сегодня, прямо сейчас, одичание многих регионов России от ближнего Подмосковья до Крайнего Севера и Дальнего Востока; разве выдумана фабула «Левиафана»? Я знаю десятки семей, которые лишились родных домов, своей земли так же, как и герой этого фильма. Некоторые, упиравшиеся, если и не попали за решётку, то получили условные сроки или крупные штрафы, кое-кто странно быстро умер…

Бороться с такими произведениями искусства нужно, но бороться делами, а не клеймением.

Михаил Тарковский, знаю, много делает для Сибири, в Красноярске его называют настоящим подвижником. Но подвижники, сколько бы их много ни было, не справятся. Справиться может государство, если уж мы живём в государстве. Но чуть что, руководители этого государства отсылают нас к бизнесменам, встаёт ли вопрос о малой авиации, об электричках, да и о многом другом. Государство, наше нынешнее капиталистическое государство, опутало себя всевозможными АО, спряталось за них от народа. Оно может сколько угодно сажать в тюрьмы начальников этих всевозможных АО за то и за это, но ликвидировать лабиринт между собой и простыми людьми не попробует. Зачем? Пусть людишки бродят по этим лабиринтам в поисках справедливости…

Власть Ельцина-Путина долгое время почти не замечала художественную литературу. Занималась телевидением, газетами, интернетом. Сейчас вроде бы стала обращать. Чётких требований к литературе пока не слышно, но вот таких пожеланий, какое высказал депутат Железняк, раздаётся всё больше. И во всех упоминается духовность, мораль, патриотизм, воспитание юного поколения…

Но как писать об этом, когда устройство нашего государства, по сути, противоречит этим понятиям? Я хорошо помню советский период конца 70 – 80-х. Было то, что мне ребёнку и юноше не нравилось, но было очевидно, что человека тогда ценили, о нём заботились, давали понять, что нужен каждый, каждый может быть полезен. Многих, и меня в том числе, эта забота раздражала. А потом она кончилась. И теперь нам дают понять, что нас слишком много и если кто хочет добиться успеха, попросту жить более или менее прилично, должен бороться с ближним. Конкуренция.

И какая может быть духовность, какая мораль, какой патриотизм в обществе, где все вынуждены бороться друг с другом? Зачем воспитывать юное поколение, когда оно – угроза поколениям предыдущим?.. К тому же, если даже кто и захочет проявить заботу, человечность, настоящую, а не показную духовность, рискует поплатиться за это. Нарушит какую-нибудь инструкцию, регламент, подзаконный акт – и привет…

Я тут на протяжении нескольких недель читал прозу Владимира Тендрякова 50-х годов. До этого, давно, прочитал «Не ко двору», а теперь решил познакомиться подробнее с ранним творчеством этого писателя.

О Тендрякове в последние десятилетия не то чтобы забыли, но упоминают через запятую. Советский писатель, много издавался, был в обойме, но в то же время кое-что писал в стол. Умер на пороге перестройки, в перестройку его произведения из стола издали, пообсуждали и отложили – смело, но не высшие образцы прозы… В общем, Тендряков проходит по разряду «честный советский писатель».

«Падение Ивана Чупрова», «Не ко двору», «Тугой узел», «Ухабы», «Чудотворная» – живая проза, которая льётся словно сама, без усилия. Нет, иногда спотыкаешься. В «Чудотворной» автор, на сегодняшний взгляд, очень резко, как воинствующий атеист, пишет о религии, хотя тут же показывает жизнь людей в посёлке так, что задаёшься вопросом: а что им ещё делать, как не верить в бога? И проблема здесь не в том, что одни строят коммунизм (повесть 1958 года), а другие мешают и тянут народ в опиум. Нет, просто людям (малой части жителей посёлка, кстати) необходимо чудо. Безногому инвалиду войны, изработанным, больным старухам, брошенному детьми старику, женщине с неправильной беременностью, матери главного героя, Родьки, от которой сбежал муж… Иногда кажется, что автор нарочито резок в оценках, чтобы не проникнуться к этим персонажам откровенным сочувствием.

Вообще в «Чудотворной» ставятся очень сложные и болезненные вопросы социальной жизни. Такие произведения, конечно, с поправкой на время, должны бы обильно появляться и нынче, когда многие пытаются найти опору, успокоение в религии, надеются на чудо, понимая, что реальность враждебна к ним. Но авторы, кажется, боятся затрагивать такие вопросы. Уже какое десятилетие самый популярный сюжет на духовную тему следующий: человек погряз в мирской суете, в бездуховности, запутался, нагрешил, а потом опомнился и стал строить или восстанавливать церковь… К сожалению, всё куда сложнее.

Запинаешься в повестях Тендрякова и от обилия секретарей райкомов, комсомольских секретарей с их пылкими то правильными, то обманчиво правильными речами, которые вдоволь напародировали отечественные постмодернисты и концептуалисты первой волны… К сожалению, новым читателям сложно разобраться в структуре того советского общества, понять детали бытия людей той затонувшей атлантиды…

А вот какой рассказ Тендрякова хотелось бы выделить – это «Ухабы». Рассказ по форме простой, и этой простотой бьющий по читателю с необыкновенной силой.

Коротко передам сюжет.

Из-за затяжных дождей дорога, соединяющая маленький городок с железнодорожной станцией, стала непроезжей. Но нужно привезти со станции срочный груз. За ним отправляют Василия Дергачёва, который славится умением пробираться на своём грузовичке через любую топь.

По пути Василий набирает целый кузов попутчиков и на одном скользком повороте, стараясь объехать глубокую лужу, опрокидывается. Все, кроме молодого парня, успевают выскочить из кузова. Парень зацепился сапогом за проволоку, которой был примотан борт, и его придавливает машиной. Парня вытаскивают, но очевидно, что у него серьёзно повреждены внутренности.

Соорудив носилки, пострадавшего несут в ближайшее село, где есть больница… Один из пассажиров, молодой лейтенант, протестует: «Надо немедленно вызвать сюда врача и участкового милиционера… Для суда важно, чтоб всё осталось на месте, как есть». Он требует это слишком уж горячо, заметен авторский перебор… Жена лейтенанта поражена поведением мужа, хватается за ручку носилок: «Не буду жить с тобой!»

Шофёр Василий, конечно, подавлен, чувствует свою вину, понимает, что его будут судить – людей везти он не имел права… Лучше всех, почти героически ведёт себя директор МТС (машинно-тракторной станции, а не оператора сотовой связи) Княжев. Его советы точны и верны, он несёт раненого без ропота, подбадривает остальных.

Парня доставляют в больницу, и Княжев, отказываясь от благодарностей Василия – «за такие вещи спасибо не говорят» – уходит на МТС, где его ждут. МТС как раз в этом же селе…

Фельдшерица осматривает парня и говорит, что нужна операция. Хирург только в том городке, откуда ехали Василий и попутчики. Это в тридцати километрах. Машина не пройдёт, на телеге нельзя – растрясёт, и так от каждого движения парень стонет и бледнеет. Единственное – на тракторных санях.

Василий и преобразившийся лейтенант идут к Княжеву за трактором. А тот – не даёт. «Никак не могу распоряжаться государственным добром не по назначению». И, после того как Василий и лейтенант начинают его стыдить, даёт прочесть документ, в котором председатель райисполкома категорически запрещает использовать тракторы как транспортные машины.

В общем, Княжев непреклонен. «Попросите для больного кровь – отдам, попросите для него рубаху – сниму. Но тут не моё, тут не я распоряжаюсь».

Василий с лейтенантом ищут по селу то одного начальника, то другого, звонят в городок, но не находят тех, кто может – вправе – приказать Княжеву дать трактор. На дворе ночь, телефонная связь слабая… Узнают, что из городка отправился к ним хирург, но он вряд ли быстро доберётся по такой дороге.

В конце концов прибегают к участковому. «Требовать трактор прав мне не дано», – заявляет милиционер. – «Ежели бы капитан Пичугин, начальник густоборовского отделения милиции, нарисовал распоряжение: так и так, товарищу Копылову, мне то есть, вменяется в обязанность конфисковать на энное количество времени трактор, я бы…» Поняв, что и здесь им не помогут, Василий и лейтенант поворачиваются уйти, но милиционер пытается остановить Василия: «Я обязан задержать шофёра, сесть и спокойненько, пункт за пунктом, нарисовать протокол». – «Нарисовать бы на твоей сытой физиономии…» – перебивает его лейтенант. Участковый не проявляет настойчивости.

Решают всё-таки везти на телеге. Но очень быстро парень начинает просить остановиться: «Умру, так в покое!»

Лейтенант не выдерживает и бросается обратно в село: «Я этого подлеца вытащу! Я вырву у него трактор. Если не даст, в каждый дом стучать буду. Весь народ на ноги подниму. Бунт устрою! Вырву трактор!»

И через несколько часов он действительно возвращается на тракторе. Вырвал. Но поздно – парень умирает.

Можно винить лишь Княжева, а можно поставить под сомнение слишком строгую дисциплину, беспрекословное исполнение распоряжений…

«Ухабы» были впервые опубликованы в 1956 году в не очень-то популярном тогда «Нашем современнике». Государство вполне могло сделать вид, что не заметило этот рассказ, включая его тихо-мирно в дальнейшие сборники Тендрякова. Но «Ухабы» были изданы миллионным тиражом, по всей стране проходили обсуждения этого рассказа. И наверняка в случаях, подобных описанному в «Ухабах», многие потрясали этим рассказом, как документом, как последним, неоспоримым, доводом.

Сегодня же не только редкие произведения прозы, в которых говорится о неотложном, вопиющем, требующем изменений, остаются лишь каплями в текущей и утекающей широким, но мелким потоком в пресловутую Лету литературе, но и сотни, тысячи статей, документов, журналистских расследований напрасны… Всё сливается в шумовой фон.

Кстати, вполне возможно, что какой-нибудь депутат или общественный активист, попадись ему на глаза новые «Ухабы», обратил бы на них внимание прокуратуры или Следственного комитета: проверьте, пожалуйста, вот эту реплику симпатичного автору персонажа, обращённую к законному представителю власти: «Нарисовать бы на твоей сытой физиономии…». И вот ещё: «Бунт устрою!»

Да и вряд ли такие слова нынче уже благополучно дойдут до публикации. Редактор, пронзительно глядя в глаза автору, наверняка предложит: давайте смягчим, зачем так в лоб…

Опубликовать сегодня произведение, призванное «способствовать духовному воспитанию наших граждан, особенно подрастающего поколения» на материалах современной российской действительности – достаточно сложно, донести его до читателя, захлебнувшегося в пёстрой псевдо-прозе, – ещё сложнее. Вот вышла больше полугода назад в журнале «Новый мир» повесть Бориса Екимова «Осень в Задонье», вроде как отвечающая всем пожеланиям депутата Железняка, при этом являясь сильным художественным произведением, и что-то государство не берётся донести его до широкого читателя. И критики почти не замечают – нет там стилистических выкрутасов, сюжет не закручен спиралью, игры с интеллектом тоже не наблюдается; как-то нечего и посмаковать.

Потому-то большинство авторов обращаются к прошлому. Там, во временах Владимира Красно Солнышко, борьбы с польскими интервентами и Гришкой Отрепьевым, в теме Великой Отечественной войны, на которой нынче паразитирует огромное количество литературных, кинематографических деятелей, куда легче продемонстрировать патриотизм, духовно повоспитывать. И в сюжетном плане оторваться по полной программе.

Впрочем, здесь появляются практически сплошь однодневки, но вечность ли заботит нынешнюю власть? «Всё пройдёт, всё канет в Лету. Но мы должны окружить себя типа духовной защитой, занять быдло поиском внешних и внутренних врагов, чтоб прожить наши жизни так, чтобы умирая в спецбольницах, было о чём вспомнить». Видимо, так.

Роман СЕНЧИН