Новому реализму – реальную критику

№ 2010 / 2, 23.02.2015

Кто такой критик?
Писатель пишет книги о жизни. Критик – пишет книжки о книгах других писателей и о самих писателях. Когда писатели стали писать сами о себе и о своих книжках, критики стали излишни.

Василий ШИРЯЕВ

У вас Белинские как грибы растут.

Кто такой критик?

Писатель пишет книги о жизни. Критик – пишет книжки о книгах других писателей и о самих писателях. Когда писатели стали писать сами о себе и о своих книжках, критики стали излишни. Результатом этого (и не только этого) стало резкое снижение поголовья читателей.

Чем критик отличается от литературоведа?.. Чтобы стать литературоведом, следует пройти специальную процедуру получения научной степени. Критиком можно объявить себя самому. Над литературоведом сильнее довлеет формат: объём, сноски, цитаты, оформление, шрифт, абзац.

И довольно унылый стиль. Критик более свободен в этом отношении, но не спешит эманципироваться.

Сергей Шаргунов

«Вот они, истинные, бесчисленные фокусы!»

Шаргунов написал замечательный манифест. Он состоит из слоганов, увязанных довольно чудовищной риторикой, например, «уловив нюхом зов». Делая вид, что он требует невозможного, Шаргунов не требует почти ничего. Например, он пишет: «Лично я уверен: писатель вправе управлять государством». Анднака, у нас, слава Богу, демократия и баллотироваться в президенты может любой гражданин, достигший какого-то там возраста. То есть Шаргунов возвращает писателю, что у того и так было. У нас любой человек вправе управлять государством. Шаргунов, конечно, хотел сказать, что «государством должен управлять писатель». Но не сказал. Вместо этого «отрицая ёрничанье, он утверждается в ядовитой горечи». «В прозу возвращаются ритмичность, ясность, лаконичность».

Чтоб книга разошлась на цитаты, её сперва следует собрать из цитат. Шаргунов собирает из лозунгов. Лозунги его хороши. Однако всё, что между, неясно и нелаконично.

Валерия Пустовая хочет верить Сергею Шаргунову, потому что как же иначе

Поэтому она и ушла от манифестов в мифологию.

Если Шаргунов требует невозможного, Пустовая требует ещё больше.

Валерия использует прилагательные, чтобы связать между собой понятия, которые связать нельзя. Это у них такая игра с Шаргуновым – «кто больше!».

Но Шаргунов больше в рамках реальности. Он таки скромно сказал, что «писатель вправе управлять государством». Валерия Пустовая махнула дальше: новая жизнь, новая культура. Дальше будет новая земля, новое небо и т.д. Валерия, однако, не учитывает, что новому человеку культура будет не нужна.

Человек «новой культуры», скорее всего, не будет понимать значения слова «культура». И писателей там не будет.

Алиса Ганиева

делает вид, что оппонирует Пустовой, Валерия работает немножко предсказуемо: заталкивает всё и многое другое в тириады, Ганиева видит в этом хвост стиля и барокко.

«Возвращаясь к вопросу о желании писателей приладить к своим безысходным книгам бирку пособий или руководств к действию, нужно отметить», что «слияние романтического и реалистического начал в «новом реализме» дополняется очевидными инъекциями необарокко».

Что хочет сказать Алиса? Алиса хочет сказать, что ничего нового здесь нет, но при этом она не говорит ничего нового. Единственным оправданием ей может быть то, что она ничего нового и не хотела сказать.

Андрей Рудалёв

Если Валерия Пустовая изобретает велосипед очередной мифологии, то Рудалёв предлагает «оправдать веру отцов» и вернуться, в общем, к святоотеческому преданию. При этом Андрей Рудалёв попадает в ту же ловушку, что и его подзащитный, Александр Карасёв.

Вот Андрей Рудалёв пишет о Карасёве: «Зачастую создаётся впечатление, что прозаик сознательно себя в чём-то ограничивает». Проблема Карасёва в том, что он должен (не может не) написать «новый» «Тихий Дон», но его метод (вычёркивать всё, что можно вычеркнуть) этому сопротивляется. Метод его прост – выбрасывать промежуточное, чтобы края смотрелись необычнее. Из этого круга не может вырваться Карасёв.

Андрей Рудалёв начинает за упокой и кончает за здравие. Это такой приём. Новый реализм мёртв – да здравствует новый реализм. Что это даёт в результате? В результате это даёт соцреализм = реализм+романтизм, но не потому, что так кто-то захотел, а потому что романтизм и реализм – единственное, что мы усвоили в школе.

Статьи Марты Антоничевой и Василины Орловой – традиционные обзоры

Они неявно допускают, что молодые писатели – это просто писатели молодые в силу возраста, хотя бы уже и мёртвые. Этим они и интересны. Это хороший подход, законнический. Они новые, потому что они молодые. Вот, собственно, и всё.

Традиционная критика вообще выработала чудовищный стиль из-за боязни плагиата. Типа «это произведение пронизано…». Критик (любой человек) способен пересказать любое произведение кратко и интересней самого автора. Чтобы их не обвинили в плагиате, литературоведы используют чудовищные фигуры, которые, видимо, канонизированы в грамматике этой корпорации.

Чтоб избежать Сциллы плагиата и Харибды приведения цитат со всеми габаритами (кавычки, отточия, ссылки и т.д.) критики пересказывают текст в praesens aeternum. Praesens aeternum – это скука смертная, вроде баньки с пауками. Героя называют «герой», ну и критика готова.

Пенсионерки, пересказывающие друг другу сериалы, могут дать большую фору критикам.

Очень борзая статья Натальи Рубановой

Сорри она пишет кириллицей, а «писатель» пишет по-английски writer. Новый реализм был попыткой выдать нужду за добродетель. Вопрос в том, насколько успешно прошла выдача, а не следовало ли это делать вообще. Это было необходимо.

Наталья Рубанова защищает от Шаргунова Стиль. Она всущносте режет тот же пирог, только под другим углом. Шаргунов и др. делят литературу на старую и новую, Нат. Рубанова разделяет литературу и журналистику. Хотя и не уточняет, в чём разница. Это такое НЛП. Разводка по-маскавски. Например:

– Петины книги хорошие, потому что Петя талантлив.

– А почему Петя, собственно, талантлив?

– А потому что мне нравится, как он пишет.

– А-а, тогда понятно.

Что такое «жанр»? – Это слово такое. Оператор превращения любого слова в литературоведческое понятие. Что-то вроде логического оператора всеобщности. Если б я был вульгарным марксистом, я б написал, что наши критики любят слово «жанр», потому что у нас общество кланово-сословное. Но так как я и есть вульгарный марксист, то я это написал.

– Да не согласен я.

– С кем, позвольте осведомиться?

С Энгельсом или с Каутским?

– С обоими.

Новый реализм новый по простой причине. Меняется язык. Уменьшился и сменился словарный запас. Говорят, что возросло количество информации. Это не так. Возросло количество каналов, соответственно возросло количество шума.

Новым реализм может быть только на уровне языка. Поэтому не надо дружить – надо договариваться. Пусть старшие не говорят таких страшных слов, как «экзистенциализм», а молодые не употребляют слова на х и на п.

Искал «новый реализм» и, не найдя, усомнился в оном Евгений Москвин. «Сегодняшняя литература настолько разнородна, что группировать её посредством каких-либо терминов становится всё сложнее и сложнее. …Разумеется, это не означает, что не стоит отделять вообще никаких течений, просто сегодня они не так очевидны и неосторожные заявления могут явиться причиной закрепления ложного статуса».

Искать следует лишь то, что потерял. Все статусы ложные, а подлинными становятся лишь со сроком давности. Всё новое – ложное. Все новые – самозванцы. Это нормально.

Дарья Маркова оппонирует Валерии Пустовой по всем фронтам. Новый реализм в её изложении получается и не новый, и не совсем реализм. Потому что романтизм есть и символический. Это в общем-то соцреализм в духе Ремарка.

Реализм без романтизма – деньги на ветер. Потому что их в школе проходят. Сентиментализм невнятен, символизм вторичен, классицизм поругивают уже в школе.

Да гранаты у него не той системы.

«Белое солнце пустыни»

Вторую часть сборника, которую считать от первой статьи Сергея Белякова, можно считать полной сдачей позиций «нового реализма».

Собственно, для Белякова как историка новый реализм – противоречие в определении. Насколько статьи Алисы Ганиевой филологичны, а Елены Погорелой философичны, настолько статьи Сергея Белякова написаны нарочито безыскусным языком, что это даже бросается в глаза. Однако то, что Сергей считает своим преимуществом, а именно то, что он историк, я считаю скорее недостатком. История, буквально, – свидетельство очевидца. А литература, коротко, «сказко ложь, дав ней намёк».

Беляков таки путает намёк со свидетельством. Если переводчик – предатель, то писатель – всегда лжесвидетель.

«Врёт как очевидец» в лучшем случае.

Василий ШИРЯЕВ,
п. ВОЛКАНЫЙ,
Камчатский край