Путь хакера

№ 2010 / 5, 23.02.2015

По­клон­ни­ки Юрия Куз­не­цо­ва де­лят­ся на тех, кто из все­го его на­сле­дия вы­ше ос­таль­но­го це­нит «еван­гель­ский цикл по­эм», и на тех, кто этот цикл не­до­люб­ли­ва­ет. Я бес­спор­но при­над­ле­жу ко вто­рой ка­те­го­рии…

«Евангельские» поэмы Юрия Кузнецова как «техно-вирус»



Мать-Вселенную поверну вверх дном…


Ю.Кузнецов. «Ты не стой, гора, на моём пути»







Кирилл АНКУДИНОВ
Кирилл АНКУДИНОВ

Поклонники Юрия Кузнецова делятся на тех, кто из всего его наследия выше остального ценит «евангельский цикл поэм», и на тех, кто этот цикл недолюбливает. Я бесспорно принадлежу ко второй категории…


Тому, что случилось с творчеством Юрия Кузнецова в девяностые годы, можно дать два объяснения.


Как известно, если долго смотреть в бездну, бездна начнёт смотреть в тебя. Кузнецов слишком долго смотрел в бездну Мифа. В конечном счёте он сам стал частью этой бездны. Нельзя чересчур плотно контактировать с подобными стихиями – будут последствия.


Существует и другое, не столь поэтичное объяснение эволюции, произошедшей с Кузнецовым.


Советская литература (равно как и вся советская культура вообще) занимала гипертрофированное – и отчасти ложное – положение в обществе, превышала отведённые ей пределы, играла чужую роль. В литературу часто идут для того, чтобы реализовать свои духовные (экзистенциальные) поиски. Но литература – слабое средство для осуществления экзистенциальных потребностей. Нормальное общество располагает иными, более сильными средствами… Теософские кружки, модные секты, спиритические салоны, эзотерические ложи, ньюэйджевские штучки разного рода – одним словом, всё, что зовётся собирательным (и неверным) определением «мистика». Но в Советском Союзе всё это оказалось под запретом. Волей-неволей приходилось искать утешения в том, что было доступно – в литературе. Алкоголик зальёт трубы мускатом столетней выдержки, если поблизости нет водки. Ставки советской литературы были сильно завышены – за счёт её монополии на экзистенциальное. Когда снова была разрешена «мистика», эти ставки рухнули. Из литературы толпами побежали писатели и – в ещё большей степени – читатели.


Результаты оказались печальными: литература «низового уровня» (и в первую очередь – провинциальная литература) потеряла, я думаю, больше половины авторов – теперь они обсуждают «тайны чакр», «загадки египетской цивилизации» и «всемирные заговоры». Но в «мистику» провалились некоторые «знаковые фигуры советской культуры». Например, Анатолий Ким. Да и Чингиз Айтматов – тоже. Всё, что не было крепко – упало с корабля литературы в пучину «мистики».


Кузнецов, конечно же, «не удержался». Он был далёк от писательства как такового. То, чем он занимался, в какой-то мере шло вразрез с самой сутью писательства, с его идеей. Всякое писательство – это игра; когда оно перестаёт быть игрой, оно перестаёт быть писательством, становясь молитвой или теософским действом. Я вообще сомневаюсь, что Кузнецов связал бы судьбу с литературой, родись он, положим, англичанином. Он был сделан не из писательского теста.


Точно так же я сомневаюсь в том, что многие тексты, написанные Кузнецовым за последнее десятилетие его жизни – принадлежат к литературе.


Всякий текст может быть литературой или не быть ей. «Евгений Онегин» – литература, это очевидно. Так же очевидно «Слово о Законе и Благодати» – не литература. Книги Кастанеды – не литература. «Анна Каренина» – литература, а некоторые поздние произведения Льва Толстого, такие как «Чем люди живы»… Полагаю, всё же – не литература. «Мастер и Маргарита» – литература. Романы Владимира Шарова… Не знаю. Существует множество «пограничных явлений». Всё зависит от отношения автора к собственному тексту. Если автор считает, что его текст несёт сакральное значение – ясно, что мы имеем дело не с литературой.


С двойственными, смятенными, спутанными чувствами я подхожу к творческому завещанию Юрия Кузнецова – к его трилогии о Христе (поэмы «Детство Христа» – «Юность Христа» – «Путь Христа»).


Как это ни парадоксально, кузнецовским поэмам о Христе очень вредит их подчёркнутая близость к евангельскому канону…


Заранее скажу: я не отношусь к тем, кто считает, что светским литераторам нельзя писать о Христе. Образ Христа – основа мировой культуры, живительный источник творчества, средоточие главнейших вопросов. Запрещать писателям говорить о Христе – значит непоправимо обкрадывать культуру. Понятно, что в большинстве сочинения о Христе – далеки от Священного Писания. Но, собственно говоря, эти сочинения никто и не собирается смешивать со Священным Писанием. Полагаю, всякий здравомыслящий человек отдаёт себе отчёт в том, что прекрасный роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита» – выдумка. В «Мастере и Маргарите», как и в любом художественном произведении, есть свои опознавательные знаки, отчётливо свидетельствующие: это – литература, это – не сакральный текст.


А теперь допустим, что создано произведение, в котором такие знаки – отсутствуют.






Александр Иванов. Явление Христа народу
Александр Иванов. Явление Христа народу

Как бы это объяснить?.. Представьте картину на евангельскую тему. Александр Иванов, «Явление Христа народу». Картина Иванова – шедевр живописи, однако она – не икона. В киот её не поставят… Затем представьте лукавого и своевольного иконописца. Предположим, он поссорился с настоятелем и решил отомстить ему. Он рисует икону по всем соответствующим канонам – и добавляет в неё отсебятину – почти незаметную, но при этом видимую теми, кому это надо. Скажем, пририсовывает волхвам на заднем плане рожки. Подслеповатый настоятель смотрит: икона как икона, всё по чину…


Перед публикацией поэм Кузнецов в многочисленных интервью пытался представить себя «смиренным иконописцем». У меня это вызывало большие сомнения. Во-первых, сам замысел – переписать стихами евангельский текст – показался мне непосильным. «Воистину Кузнецов уподобил себя Святогору, осмелившемуся поднять суму с тягой земной», – подумал я. Во-вторых, я не поверил в само смирение «иконописца». Кузнецов мог убедить себя в том, что он – смирился. Но на деле побороть, сломать, убить свою вечно непокорную, вечно рвущуюся напролом натуру… Превращение Кузнецова в иконописца – было бы равносильно чуду. Оставалось только надеяться на чудо.


Чуда не произошло. Кузнецов остался собой.


Это стало ясно уже по «Детству Христа». Я не говорю о многочисленных апокрифах, которыми Кузнецов щедро насытил свою поэму – они широко известны и безобидны. В отличие от иных вещей…






Встали волхвы перед Ним с дорогими дарами


И поклонились Ему в три ручья бородами.


– Боже! – сказали. – Тебе посылает дары


Тот, кто один выпрямляет сердца и миры.


Да не пройдёт наша первая встреча бесследно.


Ладан убог, мирра бледна, а злато победно.


В ладане Бог, в мирре участь, а в злате весь мир,


Так говорит наше Солнце – восточный кумир…


Оком окинул младенец светло и сурово


Мудрых волхвов и увидел от Духа Святого:


Ладан и мирра прозрачны, а злато темно.


Злато он тронул рукой – превратилось оно


В чёрные угли и пепел… Волхвы онемели…


Глухо об этом священные кедры шумели.



Разумеется, ни в одном из Евангелий ничего подобного нет и близко. Золото, рассыпавшееся в угли и пепел, совершенно безумная ссылка волхвов на «Солнце – восточный кумир», всё это – стопроцентная отсебятина. Не думаю даже, что Кузнецов почерпнул её из какого-либо маргинального апокрифа; слишком хорошо знаю, как он относился к рациональному мышлению, науке, цивилизации – одним словом, к тому, что встаёт за понятием «мудрец». Что поделать, если в библейском контексте «мудрец» – высочайшая похвала, а в контексте мировоззрения Кузнецова – почти ругательство. Ещё сложней с золотом: тут дело не столько в Кузнецове, сколько в русском менталитете вообще – для русского менталитета золото – вещь заведомо негативная, опасная; хороший человек золотом не одарит. Вот так лёгким движением фантазии мы получаем ряд изящных противопоставлений: «волхвы-пастухи», «дары волхвов – дары пастухов», «богатые приношения – бедные приношения» (а в придачу – ещё одну «бинарную оппозицию»: «Евангелие от Матфея – Евангелие от Луки»). Отсюда – недалеко до «Христа Потаённого», «эзотерического христианства» и прочих радостей. Вот и Кузнецов намекает – «Глухо об этом священные кедры шумели».


В двух других поэмах Кузнецова о Христе тоже можно обнаружить много чего любопытного…






Дева рыдала: – Зачем я тогда подошла,


Поцеловала и душу свою обожгла?


Ты говорил, что ещё не пришло моё время.


Мимо прошёл и отверг, как ненужное бремя.


Что мне осталось? – Я с горя пошла по рукам… –


Так упрекала, и слёзы текли по щекам.


Вытерла слёзы она, как струистую муку,


И обнажила она свою влажную руку,


И занесла на Христа она руку свою…


То не скатилось яйцо в голубином раю,


То не разбилась в аду окаянная сила.


Это пощёчина праведный храм огласила!


Принял Христос сего мира позор и тщету.


– Бей! – произнёс и подставил другую щеку.


Время обиды прошло, как и всё остальное.


– Хватит, – сказала. – Тебе я отдала земное…


Ветхая днями обида стояла, как храм.


Вышел Христос, и Мария пошла по пятам.


И полюбила Христа, но другою любовью,


А остальное омыла слезами и кровью.



Эта дикая мелодраматическая сцена, достойная латиноамериканского сериала – не что иное, как знаменитый евангельский сюжет «Христос спасает грешницу» в обработке Кузнецова (поэма «Путь Христа»).


Тот, кто имеет представление об архетипе «женщины» в индивидуальной кузнецовской мифологии, не станет задавать вопрос: «Откуда всё это?». Оттуда…





Неизбежен другой вопрос. Положим, Кузнецов не любит мудрецов и женщин… Но при чём здесь Новый завет? В культурном пространстве обитает огромное количество «бродячих сюжетов», мифологических установок, стереотипов и прочих семантических бацилл. Эта микрофлора довольно опасна; она – причина неизбежных искажений первоисточника, происходящих при экранизациях (или инсценировках) литературных произведений. Шут с ними, с экранизациями. Но Священное Писание – особый случай. К нему нельзя прикасаться грязным инструментарием. Известно, что произошло, когда греки и римляне стали вносить в Библию собственные, греческие и римские смыслы. Грянула многовековая эпоха ересей, расколов, Всемирных Соборов и нескончаемых религиозных войн. Что же творит Кузнецов? Он вызвался проводить хирургическую операцию – и вовсю орудует ржавым скальпелем.


Меня не оставляет недоумение. Зачем Кузнецов написал трилогию о Христе?


Допустим, его поэмы – художественные произведения. Авторские экзерсисы на евангельскую тему. Узоры по канонической канве… Но художественный текст всегда несёт в себе идею, он выстроен на фундаменте идеи, сотворён к чему-то, а не просто так. Я понимаю, к чему создан роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита». Я понимаю, для чего придумана «Плаха» Чингиза Айтматова. Я понимаю, ради чего появился «Иуда Искариот» Леонида Андреева. Я понимаю, что толкнуло Борхеса, Сарамаго, Казандзакиса к их экспериментам. Я не понимаю, для чего Юрий Кузнецов написал поэмы о Христе – если предположить, что он считал их чисто литературными артефактами. Взять – и небрежно переписать-зарифмовать Евангелия – это недостойно даже девятиклассника, не то что Кузнецова.


Рассмотрим иной вариант. Поэмы Кузнецова – чистое и безыскусное приношение мирянина. Кто-то сочиняет псалмы и акафисты, кто-то иллюстрирует церковные книги, а Кузнецов – переложил Евангелия в стихи, пускай временами неудачно, неточно… Но позвольте… Всякий человек, хотя бы понаслышке знакомый с христианством, каким бы простецом ни был, разумеет, что злато волхвов не превращалось в пепел, что Мария Магдалина никогда не била Христа и что Христос – не Луис Альберто. Если Кузнецов – «смиренный иконописец», с чего бы ему обильно насыщать свои иконы «кузнецовщиной»?


Есть ещё одна версия. Кузнецов придавал своим поэмам сакральное значение. Все разночтения поэм с Евангелиями – не случайны; они несут сакральную (оккультно-эзотерическую) нагрузку. Это предположение, на мой взгляд – ближе всего к истине и вполне соответствует как характеру мышления типичного современного человека, так и характеру мышления Юрия Кузнецова конкретно. Но в таком случае зачем Кузнецову понадобилось приплетать к своим опытам Православную Церковь? Написал бы книгу «Евангелие от Кузнецова» или «Подлинное толкование Библии»; так сейчас делают тысячи (если не десятки тысяч) наших сограждан.


Так что же такое, в конце концов, трилогия Кузнецова – светское художественное произведение, внутрицерковный текст или оккультно-эзотерическое откровение?


И то, и другое, и третье. А вообще-то – вирус


Человеческое сознание – замкнутая информационная структура. Оно умеет надёжно защищать себя от посторонних воздействий. Человек устроен так, что его практически невозможно переубедить и очень трудно заинтересовать.


Ещё сложней – воздействовать на общественное сознание. Но Кузнецову это удалось.


Вспомним семидесятые годы, когда Кузнецов заставил говорить о себе всех интеллектуалов-гуманитариев, всю советскую литературную элиту (а ведь элиты, как правило – страшно инертны). Знаю: стратегии Кузнецова были провокативными, а провокации всегда возбуждают интерес публики. Но ведь провокация – это не фунт изюма. Для того, чтобы устроить по-настоящему действенную провокацию, необходимы таланты высшей пробы. Малейший, микронный недобор – и выйдет никому не интересная банальность. Перебор – и замысел также не достигнет цели, пропадёт. Общество заткнёт уши. Советское общество умело затыкать уши; не будем забывать о том, что вся тогдашняя система была репрессивна; баяны ширяновы в ней были немыслимы. На минимальный перебор последовали бы минимальные репрессии – блуждал бы чудик век по советским редакциям и издательствам без результата. Самосознание семидесятников обладало серьёзной системой защиты, чтобы его взломать, требовался хакер-виртуоз. Мастер вирусов. Компьютерный вирус – микропрограмма, переподчиняющая себе чужую программу, заставляющая её действовать в соответствии со своими задачами. Кузнецов осуществил именно это. Вялые, расслабленные позднесоветские гуманисты, трифоновские и рязановские интеллигенты стали думать о том, что им было бесконечно чуждо. Чем Кузнецов после этого не идейный хакер? Буду объективен: не Кузнецов развалил, разложил самосознание семидесятников. Но именно Кузнецов первым впустил в пространство этого самосознания мысли о тех явлениях и процессах, которые позже ворвутся в реальность и уничтожат семидесятническую идеологию.


Актуальная культурная ситуация семидесятых годов держалась на литературе. Литература тогда была всем – и храмом, и трибуной. Поэтому Кузнецов работал в литературной среде через художественные тексты, через поэзию. В те годы, сочинив стихотворение, можно было перевернуть мир. Пришла новая эпоха. Сейчас «высокая литература» мало кому интересна. Болевой точкой современного сознания стали религиозные проблемы – и хакер Кузнецов начал действовать в сфере религии.


Задумаемся: что может произойти (и, кстати, уже происходит) в церковной среде из-за поэм Кузнецова? Акции Юрия Кузнецова чрезвычайно высоки в «литературе патриотического стана», а, соответственно, «литература патриотического стана» – ощутимо влияет на «консервативное течение» Русской Православной Церкви. Литераторы станут рекомендовать кузнецовские поэмы знакомым священникам. Тексты Кузнецова хорошо защищены от критики с позиции «консервативного православия». Они выдержаны в духе «смиренной иконописи». В них нет и тени «экуменизма» или «неопротестантизма» (более того, они идейно направлены против «экуменизма» и «неопротестантизма»). Все расхождения текстов Кузнецова с евангельскими первоисточниками настолько наивны, что это делает данные тексты неуязвимыми; всякий, кто будет указывать на разночтения – поставит себя в глупое положение: богослову пристало спорить с богословами, а не с младенцами. Поэмы трилогии имеют высокий шанс попасть во «внепрограммное церковное чтение» (наряду с Нилусом, Львом Тихомировым, Михаилом Меньшиковым). Далее – более. Существует некий люфт, зазор между двумя течениями в Русской Православной Церкви – «официальным» и «консервативным» (этот зазор находит выражение в разногласиях по вопросам, связанным с возможной канонизацией Григория Распутина, с отношением к ИНН и проч.). На основе такого люфта – в лоне Церкви может возникнуть и развиться культ «подлинного Евангелия», возглашённого «пророком Юрием». Я вполне допускаю эту возможность, какой бы нелепой она ни казалась.


Вот она – судьба хакера: стать в дополнение ко всему ещё и ересиархом.


Я сочувствовал лихой работе Кузнецова с сознанием «семидесятников-гуманистов». На мой взгляд, в советские времена Кузнецов делал правильное дело. И я – нисколько не приветствую игры Кузнецова с религией. Не надо было ему заниматься этим…


Увы, он оказался не волен в своих действиях…


Личность может стать орудием, агентом, медиумом Мифа. Миф желает засеять всё идейно-семантическое пространство своими семенами; в этом – его цель. Было бы наивно считать, что Миф обойдёт стороной Христианство, оставит его нетронутым. Более того, Миф и Христианство – изначально враждебны, ведь Миф пришёл из дохристианской эпохи и несёт в себе основные дохристианские установки; не случайно Отцы Церкви говорили о том, что с распятием Христа все языческие боги – превратились в бесов. Мифы прорастают сквозь Христианство, они перемагничивают Христианство, перепрограммируют, подменяют его. Запущенная делянка покрывается сорняками. Как только Христианство – хотя бы на миг – теряет своё экзистенциальное напряжение, приходит время Мифа, молодой торжествующей поросли.







Мы забыли, что полон угрозы


Этот мир, как заброшенный храм.


И текут наши детские слёзы,


И взбегает трава по ногам.



Да! Текут наши чистые слёзы.


Глухо вторит заброшенный храм.


И взбегают ползучие лозы,


Словно пламя, по нашим ногам.


(Ю.Кузнецов. «Вина»)



Глупо изображать Кузнецова сознательным «вредителем». Он попустил присутствие Мифа в себе и в собственном творчестве, только и всего. Остальное доделал Миф. И вообще, хакерами не становятся, хакерами рождаются. «Хакерство» Кузнецова – это не что иное, как бессознательная стратегия поведения. Я мог бы объяснить, как формировалась такая стратегия. Но, пожалуй, воздержусь.

Кирилл АНКУДИНОВ,
г. МАЙКОП

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.