Путь хакера
№ 2010 / 5, 23.02.2015
Поклонники Юрия Кузнецова делятся на тех, кто из всего его наследия выше остального ценит «евангельский цикл поэм», и на тех, кто этот цикл недолюбливает. Я бесспорно принадлежу ко второй категории…
«Евангельские» поэмы Юрия Кузнецова как «техно-вирус»
Мать-Вселенную поверну вверх дном…
Ю.Кузнецов. «Ты не стой, гора, на моём пути»
Кирилл АНКУДИНОВ |
Поклонники Юрия Кузнецова делятся на тех, кто из всего его наследия выше остального ценит «евангельский цикл поэм», и на тех, кто этот цикл недолюбливает. Я бесспорно принадлежу ко второй категории…
Тому, что случилось с творчеством Юрия Кузнецова в девяностые годы, можно дать два объяснения.
Как известно, если долго смотреть в бездну, бездна начнёт смотреть в тебя. Кузнецов слишком долго смотрел в бездну Мифа. В конечном счёте он сам стал частью этой бездны. Нельзя чересчур плотно контактировать с подобными стихиями – будут последствия.
Существует и другое, не столь поэтичное объяснение эволюции, произошедшей с Кузнецовым.
Советская литература (равно как и вся советская культура вообще) занимала гипертрофированное – и отчасти ложное – положение в обществе, превышала отведённые ей пределы, играла чужую роль. В литературу часто идут для того, чтобы реализовать свои духовные (экзистенциальные) поиски. Но литература – слабое средство для осуществления экзистенциальных потребностей. Нормальное общество располагает иными, более сильными средствами… Теософские кружки, модные секты, спиритические салоны, эзотерические ложи, ньюэйджевские штучки разного рода – одним словом, всё, что зовётся собирательным (и неверным) определением «мистика». Но в Советском Союзе всё это оказалось под запретом. Волей-неволей приходилось искать утешения в том, что было доступно – в литературе. Алкоголик зальёт трубы мускатом столетней выдержки, если поблизости нет водки. Ставки советской литературы были сильно завышены – за счёт её монополии на экзистенциальное. Когда снова была разрешена «мистика», эти ставки рухнули. Из литературы толпами побежали писатели и – в ещё большей степени – читатели.
Результаты оказались печальными: литература «низового уровня» (и в первую очередь – провинциальная литература) потеряла, я думаю, больше половины авторов – теперь они обсуждают «тайны чакр», «загадки египетской цивилизации» и «всемирные заговоры». Но в «мистику» провалились некоторые «знаковые фигуры советской культуры». Например, Анатолий Ким. Да и Чингиз Айтматов – тоже. Всё, что не было крепко – упало с корабля литературы в пучину «мистики».
Кузнецов, конечно же, «не удержался». Он был далёк от писательства как такового. То, чем он занимался, в какой-то мере шло вразрез с самой сутью писательства, с его идеей. Всякое писательство – это игра; когда оно перестаёт быть игрой, оно перестаёт быть писательством, становясь молитвой или теософским действом. Я вообще сомневаюсь, что Кузнецов связал бы судьбу с литературой, родись он, положим, англичанином. Он был сделан не из писательского теста.
Точно так же я сомневаюсь в том, что многие тексты, написанные Кузнецовым за последнее десятилетие его жизни – принадлежат к литературе.
Всякий текст может быть литературой или не быть ей. «Евгений Онегин» – литература, это очевидно. Так же очевидно «Слово о Законе и Благодати» – не литература. Книги Кастанеды – не литература. «Анна Каренина» – литература, а некоторые поздние произведения Льва Толстого, такие как «Чем люди живы»… Полагаю, всё же – не литература. «Мастер и Маргарита» – литература. Романы Владимира Шарова… Не знаю. Существует множество «пограничных явлений». Всё зависит от отношения автора к собственному тексту. Если автор считает, что его текст несёт сакральное значение – ясно, что мы имеем дело не с литературой.
С двойственными, смятенными, спутанными чувствами я подхожу к творческому завещанию Юрия Кузнецова – к его трилогии о Христе (поэмы «Детство Христа» – «Юность Христа» – «Путь Христа»).
Как это ни парадоксально, кузнецовским поэмам о Христе очень вредит их подчёркнутая близость к евангельскому канону…
Заранее скажу: я не отношусь к тем, кто считает, что светским литераторам нельзя писать о Христе. Образ Христа – основа мировой культуры, живительный источник творчества, средоточие главнейших вопросов. Запрещать писателям говорить о Христе – значит непоправимо обкрадывать культуру. Понятно, что в большинстве сочинения о Христе – далеки от Священного Писания. Но, собственно говоря, эти сочинения никто и не собирается смешивать со Священным Писанием. Полагаю, всякий здравомыслящий человек отдаёт себе отчёт в том, что прекрасный роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита» – выдумка. В «Мастере и Маргарите», как и в любом художественном произведении, есть свои опознавательные знаки, отчётливо свидетельствующие: это – литература, это – не сакральный текст.
А теперь допустим, что создано произведение, в котором такие знаки – отсутствуют.
Александр Иванов. Явление Христа народу |
Как бы это объяснить?.. Представьте картину на евангельскую тему. Александр Иванов, «Явление Христа народу». Картина Иванова – шедевр живописи, однако она – не икона. В киот её не поставят… Затем представьте лукавого и своевольного иконописца. Предположим, он поссорился с настоятелем и решил отомстить ему. Он рисует икону по всем соответствующим канонам – и добавляет в неё отсебятину – почти незаметную, но при этом видимую теми, кому это надо. Скажем, пририсовывает волхвам на заднем плане рожки. Подслеповатый настоятель смотрит: икона как икона, всё по чину…
Перед публикацией поэм Кузнецов в многочисленных интервью пытался представить себя «смиренным иконописцем». У меня это вызывало большие сомнения. Во-первых, сам замысел – переписать стихами евангельский текст – показался мне непосильным. «Воистину Кузнецов уподобил себя Святогору, осмелившемуся поднять суму с тягой земной», – подумал я. Во-вторых, я не поверил в само смирение «иконописца». Кузнецов мог убедить себя в том, что он – смирился. Но на деле побороть, сломать, убить свою вечно непокорную, вечно рвущуюся напролом натуру… Превращение Кузнецова в иконописца – было бы равносильно чуду. Оставалось только надеяться на чудо.
Чуда не произошло. Кузнецов остался собой.
Это стало ясно уже по «Детству Христа». Я не говорю о многочисленных апокрифах, которыми Кузнецов щедро насытил свою поэму – они широко известны и безобидны. В отличие от иных вещей…
Встали волхвы перед Ним с дорогими дарами И поклонились Ему в три ручья бородами. – Боже! – сказали. – Тебе посылает дары Тот, кто один выпрямляет сердца и миры. Да не пройдёт наша первая встреча бесследно. Ладан убог, мирра бледна, а злато победно. В ладане Бог, в мирре участь, а в злате весь мир, Так говорит наше Солнце – восточный кумир… Оком окинул младенец светло и сурово Мудрых волхвов и увидел от Духа Святого: Ладан и мирра прозрачны, а злато темно. Злато он тронул рукой – превратилось оно В чёрные угли и пепел… Волхвы онемели… Глухо об этом священные кедры шумели. |
Разумеется, ни в одном из Евангелий ничего подобного нет и близко. Золото, рассыпавшееся в угли и пепел, совершенно безумная ссылка волхвов на «Солнце – восточный кумир», всё это – стопроцентная отсебятина. Не думаю даже, что Кузнецов почерпнул её из какого-либо маргинального апокрифа; слишком хорошо знаю, как он относился к рациональному мышлению, науке, цивилизации – одним словом, к тому, что встаёт за понятием «мудрец». Что поделать, если в библейском контексте «мудрец» – высочайшая похвала, а в контексте мировоззрения Кузнецова – почти ругательство. Ещё сложней с золотом: тут дело не столько в Кузнецове, сколько в русском менталитете вообще – для русского менталитета золото – вещь заведомо негативная, опасная; хороший человек золотом не одарит. Вот так лёгким движением фантазии мы получаем ряд изящных противопоставлений: «волхвы-пастухи», «дары волхвов – дары пастухов», «богатые приношения – бедные приношения» (а в придачу – ещё одну «бинарную оппозицию»: «Евангелие от Матфея – Евангелие от Луки»). Отсюда – недалеко до «Христа Потаённого», «эзотерического христианства» и прочих радостей. Вот и Кузнецов намекает – «Глухо об этом священные кедры шумели».
В двух других поэмах Кузнецова о Христе тоже можно обнаружить много чего любопытного…
Дева рыдала: – Зачем я тогда подошла, Поцеловала и душу свою обожгла? Ты говорил, что ещё не пришло моё время. Мимо прошёл и отверг, как ненужное бремя. Что мне осталось? – Я с горя пошла по рукам… – Так упрекала, и слёзы текли по щекам. Вытерла слёзы она, как струистую муку, И обнажила она свою влажную руку, И занесла на Христа она руку свою… То не скатилось яйцо в голубином раю, То не разбилась в аду окаянная сила. Это пощёчина праведный храм огласила! Принял Христос сего мира позор и тщету. – Бей! – произнёс и подставил другую щеку. Время обиды прошло, как и всё остальное. – Хватит, – сказала. – Тебе я отдала земное… Ветхая днями обида стояла, как храм. Вышел Христос, и Мария пошла по пятам. И полюбила Христа, но другою любовью, А остальное омыла слезами и кровью. |
Эта дикая мелодраматическая сцена, достойная латиноамериканского сериала – не что иное, как знаменитый евангельский сюжет «Христос спасает грешницу» в обработке Кузнецова (поэма «Путь Христа»).
Тот, кто имеет представление об архетипе «женщины» в индивидуальной кузнецовской мифологии, не станет задавать вопрос: «Откуда всё это?». Оттуда…
Неизбежен другой вопрос. Положим, Кузнецов не любит мудрецов и женщин… Но при чём здесь Новый завет? В культурном пространстве обитает огромное количество «бродячих сюжетов», мифологических установок, стереотипов и прочих семантических бацилл. Эта микрофлора довольно опасна; она – причина неизбежных искажений первоисточника, происходящих при экранизациях (или инсценировках) литературных произведений. Шут с ними, с экранизациями. Но Священное Писание – особый случай. К нему нельзя прикасаться грязным инструментарием. Известно, что произошло, когда греки и римляне стали вносить в Библию собственные, греческие и римские смыслы. Грянула многовековая эпоха ересей, расколов, Всемирных Соборов и нескончаемых религиозных войн. Что же творит Кузнецов? Он вызвался проводить хирургическую операцию – и вовсю орудует ржавым скальпелем.
Меня не оставляет недоумение. Зачем Кузнецов написал трилогию о Христе?
Допустим, его поэмы – художественные произведения. Авторские экзерсисы на евангельскую тему. Узоры по канонической канве… Но художественный текст всегда несёт в себе идею, он выстроен на фундаменте идеи, сотворён к чему-то, а не просто так. Я понимаю, к чему создан роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита». Я понимаю, для чего придумана «Плаха» Чингиза Айтматова. Я понимаю, ради чего появился «Иуда Искариот» Леонида Андреева. Я понимаю, что толкнуло Борхеса, Сарамаго, Казандзакиса к их экспериментам. Я не понимаю, для чего Юрий Кузнецов написал поэмы о Христе – если предположить, что он считал их чисто литературными артефактами. Взять – и небрежно переписать-зарифмовать Евангелия – это недостойно даже девятиклассника, не то что Кузнецова.
Рассмотрим иной вариант. Поэмы Кузнецова – чистое и безыскусное приношение мирянина. Кто-то сочиняет псалмы и акафисты, кто-то иллюстрирует церковные книги, а Кузнецов – переложил Евангелия в стихи, пускай временами неудачно, неточно… Но позвольте… Всякий человек, хотя бы понаслышке знакомый с христианством, каким бы простецом ни был, разумеет, что злато волхвов не превращалось в пепел, что Мария Магдалина никогда не била Христа и что Христос – не Луис Альберто. Если Кузнецов – «смиренный иконописец», с чего бы ему обильно насыщать свои иконы «кузнецовщиной»?
Есть ещё одна версия. Кузнецов придавал своим поэмам сакральное значение. Все разночтения поэм с Евангелиями – не случайны; они несут сакральную (оккультно-эзотерическую) нагрузку. Это предположение, на мой взгляд – ближе всего к истине и вполне соответствует как характеру мышления типичного современного человека, так и характеру мышления Юрия Кузнецова конкретно. Но в таком случае зачем Кузнецову понадобилось приплетать к своим опытам Православную Церковь? Написал бы книгу «Евангелие от Кузнецова» или «Подлинное толкование Библии»; так сейчас делают тысячи (если не десятки тысяч) наших сограждан.
Так что же такое, в конце концов, трилогия Кузнецова – светское художественное произведение, внутрицерковный текст или оккультно-эзотерическое откровение?
И то, и другое, и третье. А вообще-то – вирус…
Человеческое сознание – замкнутая информационная структура. Оно умеет надёжно защищать себя от посторонних воздействий. Человек устроен так, что его практически невозможно переубедить и очень трудно заинтересовать.
Ещё сложней – воздействовать на общественное сознание. Но Кузнецову это удалось.
Вспомним семидесятые годы, когда Кузнецов заставил говорить о себе всех интеллектуалов-гуманитариев, всю советскую литературную элиту (а ведь элиты, как правило – страшно инертны). Знаю: стратегии Кузнецова были провокативными, а провокации всегда возбуждают интерес публики. Но ведь провокация – это не фунт изюма. Для того, чтобы устроить по-настоящему действенную провокацию, необходимы таланты высшей пробы. Малейший, микронный недобор – и выйдет никому не интересная банальность. Перебор – и замысел также не достигнет цели, пропадёт. Общество заткнёт уши. Советское общество умело затыкать уши; не будем забывать о том, что вся тогдашняя система была репрессивна; баяны ширяновы в ней были немыслимы. На минимальный перебор последовали бы минимальные репрессии – блуждал бы чудик век по советским редакциям и издательствам без результата. Самосознание семидесятников обладало серьёзной системой защиты, чтобы его взломать, требовался хакер-виртуоз. Мастер вирусов. Компьютерный вирус – микропрограмма, переподчиняющая себе чужую программу, заставляющая её действовать в соответствии со своими задачами. Кузнецов осуществил именно это. Вялые, расслабленные позднесоветские гуманисты, трифоновские и рязановские интеллигенты стали думать о том, что им было бесконечно чуждо. Чем Кузнецов после этого не идейный хакер? Буду объективен: не Кузнецов развалил, разложил самосознание семидесятников. Но именно Кузнецов первым впустил в пространство этого самосознания мысли о тех явлениях и процессах, которые позже ворвутся в реальность и уничтожат семидесятническую идеологию.
Актуальная культурная ситуация семидесятых годов держалась на литературе. Литература тогда была всем – и храмом, и трибуной. Поэтому Кузнецов работал в литературной среде через художественные тексты, через поэзию. В те годы, сочинив стихотворение, можно было перевернуть мир. Пришла новая эпоха. Сейчас «высокая литература» мало кому интересна. Болевой точкой современного сознания стали религиозные проблемы – и хакер Кузнецов начал действовать в сфере религии.
Задумаемся: что может произойти (и, кстати, уже происходит) в церковной среде из-за поэм Кузнецова? Акции Юрия Кузнецова чрезвычайно высоки в «литературе патриотического стана», а, соответственно, «литература патриотического стана» – ощутимо влияет на «консервативное течение» Русской Православной Церкви. Литераторы станут рекомендовать кузнецовские поэмы знакомым священникам. Тексты Кузнецова хорошо защищены от критики с позиции «консервативного православия». Они выдержаны в духе «смиренной иконописи». В них нет и тени «экуменизма» или «неопротестантизма» (более того, они идейно направлены против «экуменизма» и «неопротестантизма»). Все расхождения текстов Кузнецова с евангельскими первоисточниками настолько наивны, что это делает данные тексты неуязвимыми; всякий, кто будет указывать на разночтения – поставит себя в глупое положение: богослову пристало спорить с богословами, а не с младенцами. Поэмы трилогии имеют высокий шанс попасть во «внепрограммное церковное чтение» (наряду с Нилусом, Львом Тихомировым, Михаилом Меньшиковым). Далее – более. Существует некий люфт, зазор между двумя течениями в Русской Православной Церкви – «официальным» и «консервативным» (этот зазор находит выражение в разногласиях по вопросам, связанным с возможной канонизацией Григория Распутина, с отношением к ИНН и проч.). На основе такого люфта – в лоне Церкви может возникнуть и развиться культ «подлинного Евангелия», возглашённого «пророком Юрием». Я вполне допускаю эту возможность, какой бы нелепой она ни казалась.
Вот она – судьба хакера: стать в дополнение ко всему ещё и ересиархом.
Я сочувствовал лихой работе Кузнецова с сознанием «семидесятников-гуманистов». На мой взгляд, в советские времена Кузнецов делал правильное дело. И я – нисколько не приветствую игры Кузнецова с религией. Не надо было ему заниматься этим…
Увы, он оказался не волен в своих действиях…
Личность может стать орудием, агентом, медиумом Мифа. Миф желает засеять всё идейно-семантическое пространство своими семенами; в этом – его цель. Было бы наивно считать, что Миф обойдёт стороной Христианство, оставит его нетронутым. Более того, Миф и Христианство – изначально враждебны, ведь Миф пришёл из дохристианской эпохи и несёт в себе основные дохристианские установки; не случайно Отцы Церкви говорили о том, что с распятием Христа все языческие боги – превратились в бесов. Мифы прорастают сквозь Христианство, они перемагничивают Христианство, перепрограммируют, подменяют его. Запущенная делянка покрывается сорняками. Как только Христианство – хотя бы на миг – теряет своё экзистенциальное напряжение, приходит время Мифа, молодой торжествующей поросли.
Мы забыли, что полон угрозы Этот мир, как заброшенный храм. И текут наши детские слёзы, И взбегает трава по ногам.
Да! Текут наши чистые слёзы. Глухо вторит заброшенный храм. И взбегают ползучие лозы, Словно пламя, по нашим ногам. (Ю.Кузнецов. «Вина») |
Глупо изображать Кузнецова сознательным «вредителем». Он попустил присутствие Мифа в себе и в собственном творчестве, только и всего. Остальное доделал Миф. И вообще, хакерами не становятся, хакерами рождаются. «Хакерство» Кузнецова – это не что иное, как бессознательная стратегия поведения. Я мог бы объяснить, как формировалась такая стратегия. Но, пожалуй, воздержусь.
Кирилл АНКУДИНОВ,г. МАЙКОП
Добавить комментарий