Шифровальщик родовой памяти

№ 2010 / 10, 23.02.2015

Важ­ней­ший то­пос, не­об­хо­ди­мый для по­ни­ма­ния твор­че­ст­ва Вла­ди­ми­ра Ли­чу­ти­на – «рас­кол». При­чём это да­ле­ко не толь­ко цер­ков­ный Рас­кол, про­изо­шед­ший в Рос­сии 17 ве­ка. Ли­чу­тин­ский «рас­кол» – по­ня­тие ме­та­фи­зи­че­с­кое.

Важнейший топос, необходимый для понимания творчества Владимира Личутина – «раскол». Причём это далеко не только церковный Раскол, произошедший в России 17 века. Личутинский «раскол» – понятие метафизическое. Он пролегает через душу каждого отдельного человека и отражается в языке. «Раскол» – ежеминутная борьба между полюсами добра и зла, правды и кривды. Это искушение, которое испытывает как человек, так и общество.

Духовное «странничество» и «скитальчество», «раскол» общекультурный и проходящий глубоким рубцом по душе человека, бесприютность, неустроенность оторванных от почвы героев являются отличительными особенностями личутинского творчества.

В одном из своих интервью Личутин сказал: «Человек очень падок на всё похотное, сладкое, слизкое, тёмное. Почему и необходим ему в душе Бог: чтобы обуздать в себе разложение» (http://www.rt-online.ru/articles/219/84990/). Ещё Отцы Церкви учили, что с этим сладким и в то же время тёмным необходимо вести неустанную духовную брань, иначе поскользнёшься и взор, мысли твои замутятся слизким, и будешь весь мир воспринимать сквозь эту уродующую призму. Бранится Личутин с этой силой, с этими соблазнами своими текстами. Пытается устроить препоны обворожителю-любостаю, который через приятные посулы толкает на похоть.

Грех и страсть возникают в человеке медленно, троянским конём прокрадываясь в его стан и постепенно огнём тлетворным разрастаясь. Эти ступени разжигания страсти отлично описал в своём монастырском уставе Нил Сорский. Процесс этого внутреннего раскола и постепенного разрастания греха исследует и Личутин в своих книгах.

Личутинский герой находится в состоянии борьбы с «вечным бессонным медведем» в своей груди: «Наверное, в каждом из нас, как в плотно запертом срубце, сидит медведь и ждёт своего часа; но стоит лишь дать слабину, приотпахнуть кованую дверцу, приотпустить цепи, тут и заломает чёрт лохматый, подомнёт под себя божью душу, выпустит дух вон» («Беглец из рая»). Чтобы не заломал он, не расколол, будто через коленку, тебя на части, нужно стеречь его, постоянно памятуя о нём, об опасности, о возможности внутренней смуты. В каждом должен быть в силе этот «сердечный страж», который не даст лохматому воли. Как только страж слабеет, – так сразу раскол и смятение назревают.

Вот и смотрит писатель на этих бесстражных людей, которые «внутреннего медведя» на волю отпустили. От вольнодумца-фармазона, распространителя неверия и нигилизма, до «Беглеца из рая». Глаза их слизью заволокло, а ум разложению подвергся.

Для усиления эффекта в эпицентре внимания Личутина, как правило, находятся узловые пограничные этапы отечественной истории, когда происходит трагическая ломка коренного традиционного быта, трансформация нравов, надлом нации. Один из таких периодов: церковный раскол 17 века и история старообрядчества. Церковная смута, приведшая к Расколу, задела все стороны русской жизни – от бытовых мелочей до системы духовно-нравственных ценностей. С ним страна сбилась с прежнего пути, заблудилась, расслоилась. Один её полк странствует в поисках легендарного Беловодья, другие – в отсутствие чёткого целеуказания скитаются в беспутье. Этому посвящён роман «Скитальцы», где внимание выходца из мезенского поморского рода привлекли нравственные искания старообрядцев начала 19 века и, конечно же, троекнижие исторической эпопеи «Раскол», которое ещё ждёт своего внимательного и вдумчивого читателя-исследователя.

Собственно, продолжают эту тему и романы о надломе, «расколе», произошедшем в конце 20 века. «Миледи Ротман», «Беглец из рая»… Драма, разыгравшаяся на наших глазах, будет иметь ещё большие катастрофические последствия, чем никонианские нововведения. Если там речь шла об изменении уклада, порушении неразрывной связи с прошлым, то сейчас может идти разговор о потере собственной идентичности. Ванька Жуков уже даже не по собственной воле станет Ротманом, и тот внутренний медведь, сидящий в нём, распоясается и вырвется на волю, всё круша, и исторгнет человека окончательно из рая, лишит всякой надежды о нём. Именно этот разговор, это свидетельство крайне важно сейчас на изломе тысячелетий, веков.

Сам Личутин далеко не раскольник, он избрал охранительную традицию и скорее старообрядец. Он засел в своём храме, замкнул ворота и выдерживает длительную осаду веяний времени, модернизации, периодически палит из пушек, когда ряды противника чересчур сомкнулись там внизу на приступе.

Фармазонам, которых в изобилии наплодило наше время, противостоит «старовер» Личутин. «Старовер» – не в смысле принадлежности к традиционным раскольникам, а по отношению к великому коренному перелому, расколу 20 века в истории народов и душах людей. У него и принцип жизни, близкий к раскольникам 17 века, который состоит в максимализме веры – отстаивании своей позиции, бескомпромиссности, способности к самопожертвованию, добровольному горению заживо. Писатель как будто задержался где-то в истории, отошёл в сторону от её магистральной линии и постоянно экспериментирует с машиной времени.

Его учение скорее не сотериология, а эсхатология. Он не призывает к самосожжению, но видит постепенное тление, убывание мира, который разъедается грехом.

Андрей РУДАЛЁВ,
г. СЕВЕРОДВИНСК