В споре с Чеховым

№ 2010 / 11, 23.02.2015

Жанр ис­то­ри­че­с­ко­го ро­ма­на пе­ре­жи­ва­ет се­го­дня не луч­шие вре­ме­на. Он всё силь­нее пе­ре­рож­да­ет­ся в фэн­те­зи, где при­ме­ты вро­де бы впол­не до­сто­вер­ные, но вот сю­жет­ные ли­нии, язык и мы­ш­ле­ние ге­ро­ев от­кро­вен­но при­ду­ма­ны пи­са­те­ля­ми.

Владимир САНГИ

Жанр исторического романа переживает сегодня не лучшие времена. Он всё сильнее перерождается в фэнтези, где приметы вроде бы вполне достоверные, но вот сюжетные линии, язык и мышление героев откровенно придуманы писателями.

Наверное, в этом нет ничего страшного. История литературы показывает, что исторический роман многократно переживал расцветы и почти полную гибель. Вспомним, как популярны были в начале XIX столетия романы Вальтера Скотта, открывшие для Европы эпоху Средневековья. У нас чуть позже ту же роль сыграли романы Лажечникова. И у Скотта, и у Лажечникова оказалось множество последователей, которые пытались в форме художественной литературы показать события отдалённого прошлого.

Впрочем, очень скоро просветительская роль этого жанра сошла на нет, её заменил, по выражению Белинского, «шутовский и гаерский маскарад истории и искусства»…

Новый подъём, по крайней мере в Советском Союзе, исторического романа пришёлся на 1960-е годы, когда возник интерес к прошлому народов, населяющих огромный СССР. Практически у всех народов появились романы об их истории, и романы, нередко написанные талантливо и достоверно.

В этот период, как мне кажется, сошлись несколько условий для расцвета этого жанра – пусть относительная, но свобода, появление образованных, владеющих письменным словом людей, и в то же время ещё живущих представителей той эпохи, когда в народе сохранялись предания и обычаи, память о далёком прошлом, постепенно, но последовательно вытравляемые из народной памяти, начиная с Октябрьской революции, а может быть, и раньше.

Затем, в 1970–1980-е годы, когда советское общество стало более или менее единым, с единой советской культурой, начался и очередной закат исторического романа, хотя вроде бы стали открываться ранее недоступные документы, снимались запреты на определённые темы, события. Но художественно убедительно и достоверно поднять эти темы оказалось некому – не стало носителей той культуры, того языка, что является непременным условием для создания настоящего исторического произведения.

На мой взгляд, один из последних серьёзных романов в этом жанре – «Женитьба Кевонгов» нивхского писателя Владимира Санги. Впервые он был опубликован в 1975 году в журнале «Дружба народов», но, как видно из творческой биографии автора, материалы для произведения Санги собирал не одно десятилетие, а чувство слова, слух у него развивались с раннего детства – с рассказов бабушки, которые в 1961 году Санги собрал в книгу «Нивхские легенды», да и позже не раз к ним обращался, использовал в повестях и романах.

Время действия «Женитьбы Кевонгов» – 90-е годы XIX столетия. В романе нет переломных, судьбоносных для народа событий, к которым так любили обращаться советские писатели. Но в нём показано нечто большее – начало гибели самобытности нивхов, распад общества. Люди, живущие по старинным законам и правилам, олицетворением которых является семья Кевонгов, не могут сопротивляться новой и разрушительной силе, новым людям. И Санги показывает это через вроде бы не столь уж важные мелочи, не очень яркие детали… Мне «Женитьба Кевонгов» напомнила роман Вячеслава Шишкова «Угрюм-река», где так же распадается общество русского населения Восточной Сибири.

Вообще процессы, происходившие в Сибири и на Дальнем Востоке в конце позапрошлого и начале прошлого века, это сжатая история развития капитализма. То, что в Европе, скажем, длилось триста лет, в Америке больше ста, в Европейской части России полвека, здесь уместилось лет в двадцать и закончилось кровопролитнейшей (если исходить из количества людей, Сибирь и Дальний Восток населявших) и продолжительнейшей гражданской войной, которая, то тлея, то вспыхивая, тянулась до 1950-х годов.

Сахалин, где происходит основное действие романа Владимира Санги, отдельный мир, который довольно долго оставался почти не затронутым европейской цивилизацией. И цивилизация эта пришла туда, к сожалению, в основном в виде каторжан, разнообразных мошенников и авантюристов. Один из таких авантюристов, приехавший на Сахалин якут Чочуна сыграл в судьбе Кевонгов роковую роль…

Фото: Александр Смирнов

В романе Санги много параллелей с книгой «Остров Сахалин» Чехова. Не случайно автор показывает Сахалин в то же время, что и Чехов, но взгляд его несколько иной – если Чехов видит в основном каторжан, то у Санги в центре внимания коренные жители острова.

Есть в романе и спор с Чеховым. И этот спор, видимо, является фундаментом «Женитьбы Кевонгов».

Вот что пишет, ссылаясь большей частью на рассказы русских сахалинцев и документы путешественников, о нивхах («гиляках») Чехов: «У гиляков, как говорят и пишут, не уважается также и семейное старшинство. Отец не думает, что он старше своего сына, а сын не почитает отца и живёт, как хочет; старуха мать в юрте имеет не больше власти, чем девочка-подросток. <…> Брак считается пустым делом, менее важным, чем, например, попойка, его не обставляют никакими религиозными или суеверными обрядами. Копьё, лодку или собаку гиляк променивает на девушку, везёт её к себе в юрту и ложится с ней на медвежью шкуру – вот и всё».

Сюжетную канву романа Владимира Санги составляет как раз жизнь семьи гиляков того времени, о котором пишет Чехов, любовь юноши Ыкилака к девушке Ланьгук, любовь несчастная, но всё-таки любовь… Да, нивхским женщинам тяжело, у них мало прав, но всё же то, как о них рассказано в «Острове Сахалин», если верить автору «Женитьбы Кевонгов», слабо соответствует истине. А кому больше верит читатель, сложно сказать. Ясно одно – Санги не уходит в идиллизацию, старается писать предельно реалистично.

Важнейшим элементом художественной ткани романа является очевидно доскональное знание автором обычаев, быта, психологии родного народа. Фольклор, этнографические подробности густо рассыпаны по страницам произведения, но нигде они не становятся самоцелью, а лишь подпитывают содержание живительными соками. Владимир Санги не ограничивается выражениями вроде «поймали рыбу» или «поели», а показывает нам сам процесс, и делает это мастерски, обогащает читательское знание. А это, рассказывать, как живут другие народы, как жили раньше, на мой взгляд, является одной из главных задач литературы.

В последние годы читателям представляют очень скудный ассортимент художественной прозы. Это может показаться абсурдом – вроде бы книжные магазины переполнены изданиями, появилось множество новых писателей. Но что мы знаем о литературе народов современной России? Или государств бывшего СССР?.. Кого знаем из нынешних немецких, канадских, египетских писателей?..

В целом серьёзная мировая литература замкнулась для нас на нескольких именах. Их книги переиздают, за ними следят, о них пишут. Большинство же других попросту не существуют для массового читателя. Это очень тревожно – современный мир становится бледнее, тусклее, и никакие информационные выпуски или документальные фильмы положения не исправят. Исправить это может только литература, герои литературы.

Жаль, что произведения в том числе и Владимира Санги, произведения яркие, живые, полезные, сегодня практически неизвестны новым поколениям читателей. Эти поколения многим обделены…

Роман СЕНЧИН