Бахыт-компост

№ 2010 / 13, 23.02.2015

Тяжело приходится в последнее время критику Наталье Ивановой. То Сергей Гандлевский огорчит заявлением, что настоящий писатель должен искать «не красот слога, а точности высказывания».

Тяжело приходится в последнее время критику Наталье Ивановой. То Сергей Гандлевский огорчит заявлением, что настоящий писатель должен искать «не красот слога, а точности высказывания». То возникает необходимость кому-то «доказывать, что в искусстве важно не что, а как». То воскресший соцреализм из-за угла выскочит…

Вот и приходится ей, почти как подводникам в романе Владимира Сорокина «Норма», ежедневно прижимать к лицу номер журнала «Знамя», чтобы сосредоточенно подышать «ворованным воздухом» подлинной поэзии. Чистота этой субстанции настолько велика, что болезнетворные микробы точности и здравого смысла существовать в ней практически не могут.

Откроем, например, январский номер «Знамени» за этот год. В нём, помимо прочего, напечатана подборка стихов Бахыта Кенжеева «Вечерний свет». Напомним, что совсем недавно Кенжеев получил «Русскую премию», целью которой, если верить организаторам, «является сохранение и развитие русского языка как уникального явления мировой культуры».

Что же нам предлагает вдохнуть Бахыт Шкуруллаевич? Как он борется за сохранение и развитие «великого, могучего, правдивого и свободного»?

А борется он, прямо скажем, способами радикальными. Как правило, он «прививает» поэтическому тексту какую-нибудь абсолютную лингвистическую нелепость, чтобы в дальнейшем, видимо, вызвать у него полнейший смысловой иммунитет.

Например, читателю «Знамени» доверительно сообщают, что лирический герой стихотворения «Памяти Ляли Максимовой» ходил в детстве «на химический кружок». Поскольку высказывания о посещении каких-либо кружков и секций всё-таки предполагают использование иного предлога, чем «на» («школьник записался в кружок»), можно сделать вывод, что маститый поэт в данном случае отталкивался от выражения «ходить на горшок». В таком случае речь идёт об отважном ребёнке-диссиденте, который, желая подчеркнуть своё принципиальное отличие от агрессивно-послушной советской малышни, всегда справлял нужду лишь в окаймлённое хлоркой сортирное отверстие (в тех случаях, когда оно отсутствовало, родителям, разумеется, приходилось делать ускоренную перепланировку соответствующего помещения).

Постоянное созерцание хлорной извести под ногами весьма способствовало научным успехам нашего чудо-ребёнка: в студенческие годы он уже «изрядно в химии кумекал, знал, как разводят спирт в воде». Легко предположить, что последнее обстоятельство обернулось для него полным разладом с товарищами, которые по старинке предпочитали разводить спирт водой и не тратить впустую драгоценную жидкость.

Не меньше нам открытий чудных готовят и другие стихотворения «Вечернего света». Так, в одном из них, повергая в ужас профессиональных теологов, «роится архангел». Как он это умудряется делать в полном одиночестве, знает, наверное, только Господь Бог.

Кенжеев, кстати, владеет особой молитвой, которая «настолько проста, что даже слепцу отворяет уста». Правда, весьма трудно понять необходимость подобного сногсшибательного воздействия. Может быть, несчастный слепой всё-таки хотел прозреть, а не заговорить? Неужели уважаемый поэт пожалел для него пары развёрстых зениц? Ведь был бы ему за это, как минимум, нерукотворный памятник.

На страницах январского «Знамени» с Кенжеевым соседствует ещё один лауреат: обладатель национальной премии «Поэт» Олег Чухонцев. В стихотворении «К небывшему» он также решил дать читателю возможность заняться решением лингвистических задач. Приглядитесь, например, к этому отрывку: «вольно же музе / петь крылышкуя на съёмной даче, / от ювенальных целя контузий».

Во-первых, создаётся впечатление, что мать персональной музы Олега Чухонцева была когда-то изнасилована хлебниковским кузнечиком (в результате чего на свет появилось чудовище, напоминающее героя фильма Дэвида Кроненберга «Муха»). Во-вторых, становится очевидным, что и сам Чухонцев не чужд перверсий: пытаясь образовать деепричастие от вполне невинного глагола «исцелять», он совершил с ним грубый лингвистический акт в особо извращённой форме («целя»). По личному признанию Чухонцева, склонного, видимо, к раскаянию, все эти действия находятся «за непромыслемою чертою» всех человеческих приличий.

Руководствуясь принципом «как можно больше гениев под одной обложкой», редакция «Знамени» подселила к Чухонцеву и Кенжееву ещё и Юрия Арабова. Чтобы сомнений в уместности этой фигуры не было, подборку его текстов озаглавили «Нобель зовёт». Арабов, который был создан богом поэзии из ребра Бориса Гребенщикова (какая-то другая художественная субстанция в его стихах отсутствует), не лишён вместе с тем известной самокритичности. Так, он признаётся, что с годами становится «старым и нетранспарентным». Поскольку суконное слово «нетранспарентный» означает «непрозрачный», появляются все основания к тому, чтобы заподозрить в Юрии Арабове первого российского человека-невидимку, постепенно теряющего свои чудесные способности. Если это предположение соответствует истине, становится понятным желание придворного сокуровского сценариста «обмочиться в Ганге»: священная индийская река надёжно сокроет в своих водах то, что простая человеческая постель неизбежно сделает явным.

К сожалению, не только «транспарентность» покидает Юрия Арабова. С его памятью тоже происходит что-то не совсем ладное. Например, он путает римского императора Гелиогабала с каким-то неведомым Гелиогоболом, а знаменитого австрийского философа Вейнингера – с таинственным человеком по фамилии Веннингер. Иногда, впрочем, трудно решить, что же именно мы наблюдаем: расстройство памяти или плохую осведомлённость в самых простых вещах. Так, по воле Арабова, мифические мойры «ткут свою нить». Нетрудно представить, как тяжело приходится древнегреческим богиням судьбы, издавна привыкшим прясть нить человеческой жизни. Но, видимо, как раз из этой «сотканной» нити в поэтическом мире Юрия Арабова изготавливают особые арканы, которыми не ловят, а «метят» людей и животных («А он меня метит арканом и тащит на лошади»).

Таким образом, художественная практика Кенжеева, Чухонцева и Арабова доказывает нам без всякого пристрастья, что русский язык действительно всё стерпит. А уж тем более под покровом «Знамени».

Алексей КОРОВАШКО,
г. НИЖНИЙ НОВГОРОД