Изумляемся вместе с Александром Трапезниковым
№ 2010 / 15, 23.02.2015
Что такое критический реализм, известно со школьной скамьи, но вот существует ли критический идеализм и что он собой представляет в классической русской литературе? Этой теме посвящено фундаментальное исследование известного питерского учёного
Ответ Пушкина Сфинксу
 |
Что такое критический реализм, известно со школьной скамьи, но вот существует ли критический идеализм и что он собой представляет в классической русской литературе? Этой теме посвящено фундаментальное исследование известного питерского учёного, доктора филологических наук, главного научного сотрудника Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН Владимира Алексеевича Котельникова. Его книга называется «Что есть истина?»: (Литературные версии критического реализма)», и издана она в серии «Библиотека Пушкинского Дома». Следует заметить, что автор давно обращается к связям русской словесности ХIХ–ХХ веков с философской и религиозной мыслью; в круг его интересов входит творчество Достоевского, Гончарова, А.Волынского, деятелей русского авангарда, о чём свидетельствуют книги «И.А. Гончаров», «Православные подвижники и русская литература», а также многочисленные статьи и редакторская работа над первым Полным собранием сочинений и писем К.Н. Леонтьева. В новом своём труде он кардинально пересматривает традиционное представление о господстве в русской классической литературе «критического реализма» и раскрывает содержание и роль в ней иного миропонимания – критического идеализма. Котельников показывает, что в литературе ХIХ века движение творческой мысли шло от эмпирического познания к идеальным сущностям, и от них – к критическому пониманию действительности. Это совершалось во взаимодействии языка светской словесности с церковнославянским языком, а художественных образов – с этическими и эстетическими концептами сферы абсолютного, с образами высокого мифа. Это происходило во встречах опыта с «вечными» идеями. Ход и результаты таких процессов выясняются в книге на широком материале поэзии и прозы ХVIII–ХХ веков, в том числе творчества Достоевского, Чехова, Бунина, Г.Иванова, Пришвина, Солженицына, представителей позднего авангарда (прежде всего «чинарей»), литературной и философской рефлексии И.Киреевского, А.Волынского, Н.Бердяева. Рассчитано издание, конечно же, не на широкий круг читателей, которые всецело поглощены современным литературным хламом, не на студентов даже, а на высший профессорский состав. Но это и к лучшему. Должно же хоть что-то представлять собой изысканное блюдо в масскультурном общепите.
Строгий реалист, пишет автор, может в совершенстве знать, судить, изображать жизнь «как она есть», он глубоко вникает в неё, но в пределах своей реалистической компетенции он не может понимать её в полном смысловом объёме, не может определять, насколько она истинна, добра, прекрасна в абсолютном исчислении, – если понимание разуметь как владение трансцендентными действительности смыслами и способность соотносить её с ними. «Мы понимаем в такой мере, в какой мы идеальны» (очень верно заметил М.А. Лифшиц). Для понимания нужен онтологический простор, не обведённый заданным гносеологическим горизонтом. Потребность в таком просторе удачно выразил Герцен применительно к умственной и нравственной личности Огарева: «Главное, в нём не видать горизонта. Ничего не может быть страшнее, когда в человеке виден горизонт, – с ним нет полной свободы, нет той бесконечной симпатии». Канонический реалист (а уж соцреалист тем более) неизбежно задаёт такой горизонт, и исключительный реалист, в конечном счёте, всегда или эмпирик, или позитивист, или агностик. А что такое, к слову сказать, свобода? Перелистаем пять сотен страниц в этой книге. Автор приводит слова Бердяева: «По Достоевскому, человек должен вынести бремя свободы, чтобы спастись». Многократно и обоснованно утверждал он всегда, что «свобода есть не право, а обязанность христианства», что «свобода совсем не есть лёгкость, свобода трудна и тяжела». И далее по Котельникову: «Как понимает Достоевский «бремя свободы»? Он предоставляет Великому Инквизитору говорить о «таком страшном бремени, как свобода выбора». Тема разрабатывается в трагическом ключе; рассудок формулирует задачу так, что разрешение её кажется непосильным для человека… В «Легенде» разыгрывается только одно действие драмы о свободе. Развёртывание и углубление темы происходит за пределами «Легенды». Там выделяются два сюжета. Первый – свобода как испытание. Без Христа испытание свободой разрушает человека, приводит к своеволию Ставрогина и к «новой и страшной свободе» Кириллова. Для человека, остающегося только существом тварным, только телесно-душевным человеком, свобода в её полноте – непомерная, убийственная тяжесть; он гибнет, раздавленный ею. Второй сюжет – свобода как подвиг. Огромная трудность в том, чтобы соединить богоподобную свободу человека с благом и божественной красотой. Это, по Достоевскому, возможно только с Христом, в богочеловеческом процессе, в подвиге христианской любви. Здесь высшая и «единственная свобода – победить себя».
Постскриптум. Хотелось бы ещё добавить, возвращаясь к теме критического идеализма, что у большинства писателей ХIХ века он существовал «бессознательно», многим из них была свойственна идеалистическая ориентация миропонимания, что не отменяло традиционной реалистической работы над материалом. А первым творчески соединил и утвердил реалистическое и идеалистическое в русской литературе Пушкин. Ему, писал Л.Шестов, нужно было «показать нам, что идеалы существуют на самом деле», и он «не ушёл с дороги, увидев перед собой грозного сфинкса, пожравшего уже не одного великого борца за человечество. Сфинкс спросил его: как можно быть идеалистом, оставаясь вместе с тем и реалистом, как можно, глядя на жизнь, верить в правду и добро? Пушкин ответил ему: да можно, и насмешливое и страшное чудовище ушло с дороги».
Живые души и мёртвые организмы
 |
Трудно определить жанр этой тонкой в духовном плане книги. Она, конечно же, о любви. Но не только. Ещё и просто о жизни, в которой перемешано грустное и смешное, трагическое и весёлое, возвышенное и земное. Это и горький рассказ о смерти, которая оборвала жизнь, но не смогла оборвать любовь. Выдающийся мастер современной прозы Валентин Распутин назвал книгу Александра Трубицына «Умереть любимой», вышедшую в издательстве «Молодая гвардия», прекрасной песнью о талантливой журналистке Жанне Касьяненко (Трубицыной). Вот его слова, обращённые к автору тогда ещё рукописи: «Прочёл со слезами, но и с гордостью: есть же ещё не только такие бабы, но и такие мужики! Как же надо любить, какая же досталась доля не разлучаться, быть постоянно вместе, перелиться друг в друга, чтобы произнести такое слово! Спасибо Вам за это слово и за эти чувства! Я мало знал Жанну (кажется, всего три или четыре небольших встречи), но читал её с восторгом и гордостью (она работала в газете «Советская Россия» заместителем главного редактора, – А.Т.): есть и у нас, отверженных, голоса, каких у победителей быть не могло. Вы сказали не только о своей Жанне, но и о тех десятках красивых, умных, честных и жертвенных, кто умел говорить и понимать происходящее кругом женским своим чутьём лучше нас. После Вашей книги, если удастся ей выйти, вспомнят и о них… Мы, к несчастью, почти всё разучились, в том числе и любить… а уж так любить – точно разучились. Может, хоть немножко научимся».
Это первая и единственная книга Александра Трубицына, но других больше и не нужно. Я не представляю, о чём он ещё сможет написать столь же искренно, с таким же душевным надломом и возвышенностью чувств. Не о ВПК же, которому отдал годы жизни. В любом случае, такой любви больше нет и не будет, в это верится с первых строк: «Жизнь с Жанночкой была как счастливый сон – когда спишь, видишь что-то прекрасное, хорошее, фантастическое – и ничего не запоминается, память не силится запомнить – потому что счастье переполняет всё. А потом просыпаешься – и стараешься вспомнить по кусочкам, по фрагментам: как же оно было? Вот и проснулся в этом чужом и жестоком мире, и пытаюсь вспомнить – как было, что было…» Жанна Касьяненко была талантливой, смелой журналистской оппозиции. В этой книге читатель почувствует её профессиональное мастерство, её глубокий ум и её горячее сердце. Вот один фрагмент из этого документально-художественного повествования: «Госдума. После какого-то заседания выходит благостно улыбающийся ушастый Починок, если не ошибаюсь, министр чего-то там в правительстве «демократов». На него набрасывается рептильная пресса, задаёт приятные вопросы. Починок расслабленно отвечает, демонстрируя неустанную заботу о простом народе. Джаничка пробивается вперед, выставляет диктофон – и интересуется починковской зарплатой. Ушастый министр благодушно называет какую-то весьма скромную цифру. И тогда Джаничка задаёт следующий вопрос: а на какие деньги Починок отправил свою жену рожать за рубеж? У Починка от злобы чуть уши не отвалились! Он начал орать и бесноваться, его охранка тут же вырвала у Джанички диктофон – начался скандал! А она – руки в боки! – начала объяснять, какая у «демократов» «свобода слова», как они врут об одном, а делают другое, кто они на самом деле и т.д. и т.п. Рептильные журналисты тут же отключили свои диктофоны и камеры, разбежались, как тараканы, в разные стороны и сделали вид, что ничего не видят и не слышат… Загородный дом и квартиру в центре Москвы «демократический министр» купил на ту же скромную зарплату… Эх, какую злую и точную статью написала бы об этом Жанночка! Да вот нет её, а организмы типа Починка зачем-то существуют…»
Постскриптум. Цитата, которая не требует пояснений: «Я ушёл из жизни в 58 лет – как и положено, именно до такого возраста доживают мужчины в России, вымирающей от «демократии». Я не умер – умерла моя Любимая, и мир опустел, и краски погасли, и жизнь потеряла смысл, стала обузой. И я ушёл из неё, ушёл в светлое царство памяти о своей Любимой, в воспоминания о каждой минуте, когда мы были вместе… «Каждый умирает в одиночку», – сказал Ганс Фаллада. Не так. С каждым – любимым – умирает ещё одна душа».
Иконописная семья
 |
В авторском издании вышла в свет книга Алины Чадаевой «Великий князь Константин Константинович Романов и его дети». Её героев можно по праву назвать гордостью России, но деяния их в полной мере не оценены до сих пор. Поклонники чистой поэзии знают Великого князя Императорской крови по его стихам, публиковавшимся под криптонимом К.Р., и дерзновенной драме о Христе «Царь Иудейский», которая также ещё ждёт своего воплощения на современной сцене. Это удивительное произведение «на все времена». Но князь был также президентом Академии наук, пережившей в те годы «золотой век». Он являлся создателем уникальной, нестареющей педагогики для военно-учебных заведений. Всеохватно образованный, знаток языков и музыки, живописи и архитектуры, К.Р. блистательно переводил Шекспира, Шиллера, Гёте. Был автором глубоких филологических исследований, нескольких талантливых музыкальных произведений, сам виртуозно исполнял их.
И дети его были ему под стать. Образ его семьи поистине иконописен, как и последнего русского Самодержца. У него было девять детей, и все они являлись образцом высокого благородства, преданности России, воинской доблести. Это неудивительно, ведь в основе их воспитания лежала твёрдая христианская вера. Пятеро сыновей добровольно участвовали в Первой мировой войне, героически сражались, были кавалерами ордена св. Георгия. Князь Олег скончался от смертельной раны, полученной им в бою. Князь-иерей Иоанн, князь Игорь и князь Константин приняли мученическую смерть. Большевистские палачи бросили их живыми в шахту под Алапаевском, забрасывали потом гранатами. В 1981 году православная церковь за рубежом причислила их к лику святых новомучеников. Княжна Вера в эмиграции стала Шефом всех русских Кадетских корпусов. Княжна Татиана приняла иноческий постриг и много лет была настоятельницей Свято-Вознесенского монастыря на Елеоне, в Иерусалиме.
Русские люди должны знать имена своих истинных героев, чьи подвиги были совершены во славу Государства Российского. К этому нас призывает книга Алины Чадаевой. И не следует забывать о том, что в этом году исполняется девяносто пять лет со дня смерти Великого князя Константина Константиновича Романова, творчество которого для нашего Отечества бесценно.
Постскриптум. Коротко хотелось бы сказать и о других книгах этого самобытного автора. Все они имеют ярко выраженную духовную направленность. «Православный Чехов» (осмысление творчества великого писателя в свете христианской веры); «Эдемская память» (главная мысль этой книги в том, что растительный мир – цветы, травы, деревья – единственные из всего тварного мира, кто не был заражён грехом); «Крест» (это в своём роде прилюдная исповедь, но темы, затронутые здесь, близки многим из нас); «Здравствуй, Влад!» (о человеке, которому был явлен первозамысел Божий о симфонической гармонии Природы). Алина Чадаева – это редкое и уникальное явление в нашей литературе, может быть, последний осколок исчезающей великой русской культуры.
 |
Александр ТРАПЕЗНИКОВ
Добавить комментарий