Человек с грехами и пороками

№ 2010 / 16, 23.02.2015

Немецкое издательство «Franc-tireur USA» только что выпустило книгу Владимира Батшева «Александр Галич».
– Вла­ди­мир Се­мё­но­вич, что вас по­двиг­ло об­ра­тить­ся к судь­бе Га­ли­ча?

Немецкое издательство «Franc-tireur USA» только что выпустило книгу Владимира Батшева «Александр Галич».



– Владимир Семёнович, что вас подвигло обратиться к судьбе Галича? Усматриваете вы что-то общее между автором и героем книги?


– Моя книга заканчивается ответом на ваш вопрос: «Галич помог выжить, выстоять, сохранить нравственные ценности многим своим современникам. Я один из них».


Галич мне близок тем, что он одним из первых сказал: «Я виновен. Все виновны, но и я – тоже». Многие диссиденты не каялись, не признавались в своей моральной ответственности за то общее зло, в котором они впрямую или косвенно участвовали. А он нашёл в себе мужество признать и свою вину. И в этом я вижу его подвиг.





– Были ли вы лично знакомы с Галичем?


– Я в жизни видел Галича три раза, один раз был у него в гостях, я об этом пишу. Мы к нему пришли с Лёней Губановым, принесли ему наш самиздатский журнал «Сфинкс», где была и подборка стихов Галича. Потом я его видел на могиле Пастернака в 1974 году, и один раз – на домашнем концерте.


– И какое было впечатление от его выступления? На аудиозаписях ведь не очень понятно, каким он был перед публикой.


– Он был удивительно артистичен. Я не знаю, к кому из бардов можно отнести понятие артистичности. К тому – артистичность была органична в Галиче. Он был вальяжный, раскованный, добрый и сразу к себе располагающий. Его натура мне чрезвычайно близка.


– Что из себя представляют люди из «ближнего круга» Галича?


– Эмигрантский «ближний круг» я обошёл почти весь. Синявский, Некрасов, Свирский, Бетаки. Литераторы, сотрудники радио «Свобода» (Вишневская, Голомшток, Шлиппе, Шагинян, Гладилин). Многого я не знал, они рассказывали мне не только об эмигрантском периоде, но и о периоде жизни в СССР. В книге много редких фотографий того времени. Я в книге обильно цитирую их рассказы, они открыли мне много нового о поэте. «НГ» недавно напечатала мемуарный очерк Юлии Вишневской о Галиче, выбросив из него всё самое главное и острое. Смешно. У вас вроде свобода. И выпятили весь негатив. Конечно, Галич не был душкой. Он сам о себе говорил: я – человек с грехами и пороками. Он любил женщин и выпить. Как все нормальные люди. Он был творческий человек и поэт.


– Какова судьба хранящегося в архиве ФСБ дела Галича, есть ли доступ к нему?


– Дело видела дочь Галича – Алёна Архангельская, и она вскользь упоминает в одной статье, что ей даже доносы на отца показали. Он проходил под кличкой Гитарист. Доносы были подписаны псевдонимами, но она догадалась, кто это. Но не обнародовала имена.


– А надо имена стукачей сообщать общественности?


– Надо. Страна должна знать своих героев. Тот же Галич сказал: мы поимённо вспомним всех, кто поднял руку. В стране, в которой я живу, это сделано. Архивы Штази, гэдээровского КГБ, открыты для всех желающих.


– Кто вам помогал в работе над книгой?


– Я очень благодарен своей жене, которая прочла огромную рукопись несколько раз. А также писателю Владимиру Ильичу Порудоминскому, автору многих книг из серии «ЖЗЛ», в частности, о Крамском и Гаршине. Он, можно сказать, был редактором этой книги. Плюс критику Берте Фраш, которая сделала ряд ценных замечаний.


– Высоцкий, Галич и Окуджава – три корифея русской авторской песни. Но если о Высоцком написано огромное количество книг, об Окуджаве тоже есть исследования, в случае Галича работ и даже статей куда меньше. Почему?


– Галич другой. Он не уходил ни в романтику, ни в блатной фольклор. Дмитрий Быков в своей книге об Окуджаве эту тему затрагивает, ищет элементы сходства. Но они все очень разные. Галич ведь не случайно сказал – «Романтика, романтика небесных колеров, нехитрая грамматика небитых школяров». А он уже был битым, и достаточно.


С 1949 года его ещё как били.


– А он мог реально сесть, была над ним рука Божья?


– Я думаю, была. Ведь он крестился, крестил его о. Александр Мень, а крёстным отцом был композитор Николай Каретников. На таможне был скандал, его не выпускали, требовали снять крест, но он сказал – или с крестом, или не уеду.


– Не устарел ли сегодня Галич, в силу того, что его творчество очень физиологично, привязано к реалиям советской эпохи?


– Наверное, что-то устарело. Но основное – нет. Разве может устареть «Не бойся тюрьмы, не бойся сумы, не бойся мора и глада. А бойся единственно только того, кто скажет – я знаю, как надо».


– Нет ли у вас впечатления, что Галич искусственно выталкивается из современного российского литературного и культурного контекста?


– Есть. И это определяется общей идеологической ситуацией. Так что я прекрасно понимаю Алёну Архангельскую, которая борется за место своего отца в русской литературе, пусть даже и через скандал. Недавно, скажем, одному сайту она запретила цитировать песни Галича, сказав, что это нарушение авторских прав. В итоге и я в своей книге также сократил несколько текстов.


– Версий о смерти поэта много – от того, что это был несчастный случай, до того, что его убрали не то ЦРУ, мол, поэт хотел вернуться в Россию, не то КГБ. Как в действительности погиб Галич?


– Я считаю, что его убрали. Достаточно сопоставить факты. Все пишут разное – купил приёмник, магнитофон, музыкальный центр? Что же он всё-таки купил? Евтушенко пишет – Галич умер от короткого замыкания магнитофона, когда прослушивал свои записи.


Так от короткого замыкания или от удара током? Но чтобы включить магнитофон, не нужно быть ни инженером, ни сантехником человеческих душ.


Потом стали говорить про ожоги на ладонях. В общем, разноголосица полная, что наводит на определённые размышления. И о каком возвращении в Союз можно говорить? Человек только лишь полгода как приехал в Париж из Мюнхена. С прекрасной работы на супер-прекрасную.


Приходи когда хочешь, говори о чём хочешь. И в Париже было столько русских литераторов тогда, что, как шутил Анатолий Гладилин, можно было создать филиал Союза писателей. И бросать такую жизнь, возвращаться в Россию? Да что вы.


– А чем Галич раздражал?


– Во-первых, говорящее слово. Во-вторых, на радио диссидентов такого уровня, как Галич, просто не было. Он был в штате и делал всю культурную часть. Вообще на «Свободе» был агент КГБ, Олег Туманов, в то время зам. главного редактора тематических программ. Он позднее сбежал и умер от алкoголизма в России в 90-е годы. Хотя никаких особых тайн на «Свободе» не было. Но их очень интересовало, как на станцию попадал из России самиздат. Попутно ставилась задача ссорить всех со всеми. Что успешно и удавалось.


– И что? Кто-то ещё из диссидентов погиб?


– В журнале «Мосты» мы сейчас печатаем цикл очерков К.Завойского и В.Крыловского «Тайно приговорённые». Они рассматривают судьбы различных диссидентов. Получается, что были убиты и Виктор Некипелов, и Пергамент…


– В чём своеобразие Галича для русской поэзии, если убрать в сторону политическую и социальную составляющие его творчества?


– Может быть, его обнажённость. На мой взгляд, он стоит где-то между Иваном Елагиным и Иосифом Бродским.


– Планируете ли вы продолжать исторические изыскания?


– Я человек рабочий. Встаю в шесть утра и сажусь за работу. Через два часа иду прогуляться, прихожу и вновь пишу. И так все последние пятнадцать лет. А в новой своей – опять биографической! – книге я хочу показать судьбу трёх разных писателей-эмигрантов. Один писатель, который уезжает. Второй, которого выталкивают. И третий, который бежит. Три разных персонажа, три разных судьбы и три разных жизни. И будет идти разговор в этой документальной прозе о Валерии Тарсисе, Анатолии Кузнецове и Викторе Некрасове.


– За российской словесностью следите?


– Я устал. Даже некоторые хорошо мне знакомые писатели меня в последние годы не радуют. Налицо регресс, современная российская литература пребывает в стадии стагнации. Как ни смешно, но лет шесть-семь назад я давал интервью «Лит. России», и оно так и называлось. И что изменилось? Знакомство с «толстыми» литературными журналами порождает во мне грусть. От списка номинантов литературных премий порою просто волосы дыбом встают.


– А что от нашей эпохи останется, на ваш взгляд? Книг-то всяких миллион. Жизнь литературная кипит и пенится….


– Вы понимаете, почти вся российская критика куплена. Я не боюсь это сказать, из разговоров с авторами с удивлением узнаёшь, что на все обращения к критикам с просьбой написать об их книгах ответ прост и определёнен – плати. Пока мы не вернёмся к независимой критике, неподкупной и непродажной, мы не будем знать истинного положения дел.


А будут всплывать на поверхность абсолютно дутые величины – типа Пелевина, Сорокина, Кабакова или Улицкой. Или потомки гениев, на которых отдыхает природа, вроде Татьяны Толстой.


В эмиграции, к сожалению, с критикой тоже плохо. Она, пожалуй, только в «Мостах» сегодня и осталась, треть журнала отводится критике, и никаких скидок на российские или же эмигрантские издания не делается.


Она не лучше или не хуже российской, она – другая. Меня спрашивают: ну чем, чем конкретно отличается эмигрантская литература от российской. Ответить можно просто – тем, чем Иван Бунин отличается от Алексея Толстого, Алексей Ремизов от Семёна Бабаевского, а Владимир Набоков от Виктора Ерофеева. И дело не в том, что хорошо и что плохо. Просто литературЫ – разные.


– Но литература в России была даже в период гонений. А сейчас есть все возможности для публикаций, есть Интернет.


– Интернет превратился в помойку, на которую не очень хочется отправлять свои произведения. И, кстати, в период гонений были критерии. Они не были размыты, не были выброшены. А сегодня у российской литературы нет критериев. Непонятно, а чем книги, к примеру, Пелевина или Сорокина отличаются от книг, скажем, Акунина или Марининой? (Простите за надоевшие фамилии.) Только тиражами и сбытом.


– Ещё оформление обложки разное.


– Да-да. А так книжки-то принципиально ничем не отличаются. И никакого представления о драматургии, композиции и прочих важных вещах. В Германии недавно вышел скандал с одной молодой писательницей. Она написала роман, все закричали, что явилась новая Франсуаза Саган, а потом выяснилось, что роман – чистый плагиат. Надёргала оттуда, отсюда, и из Интернета в том числе. Так вот, от коммерческой словесности, которая сегодня в России издаётся миллионными тиражами, веет точно таким же плагиатом.


– А перемены к лучшему возможны?


– Если будет независимая критика, думаю, да. Плюс отношение к литературе должно измениться. И не должна править идеология. Может быть, нужны социальные сдвиги.

Беседу вёл Евгений ДАНИЛОВ

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.