Правда для служебного пользования

№ 2010 / 17, 23.02.2015

Ми­ха­и­ла Ду­ди­на мне от­крыл Ва­лен­тин Кур­ба­тов. Я-то очень дол­го счи­тал по­эта при­корм­лен­ным вла­с­тью гра­фо­ма­ном и не по­ни­мал, как этот сла­бый на лесть че­ло­век в вой­ну со­чи­нил изу­ми­тель­ную пес­ню «Со­ло­вьи» (от стра­ха, что ли?).






Михаил Дудин
Михаил Дудин

Михаила Дудина мне открыл Валентин Курбатов. Я-то очень долго считал поэта прикормленным властью графоманом и не понимал, как этот слабый на лесть человек в войну сочинил изумительную песню «Соловьи» (от страха, что ли?). Но более всего мне противно было, что страшной осенью 1993 года Дудин, получивший при коммунистах всё, что только можно, подписал письмо группы радикальных писателей с призывом раздавить «гадину», которое грозило обернуться новой гражданской войной. Но у Курбатова оказалось иное мнение. Он увидел в последних стихах Дудина раскаявшегося грешника, протянувшего руки к Богу.


Михаил Александрович Дудин родился 7 (по новому стилю 20) ноября 1916 года в деревне Клевнево Ивановской губернии. Он рано осиротел. Когда пришло время определяться, особого выбора у него не было: как и многие другие земляки, парнишка поступил в ивановскую текстильную фабрику-школу. Но после школы приятели убедили, что ему надо идти не на ткацкое производство, а в газету. Ну а в 1939 году его призвали в армию.


Первую книгу «Ливень» Дудин выпустил в 1940 году в Иваново-Вознесенске. Но впоследствии он перепечатывал из неё лишь стихотворение «Листопад».


Дудин считал, что как поэт он сформировался в боях на Карельском перешейке. Ему повезло. Его фронтовая тетрадочка в 1941 году попала к Николаю Тихонову, и тот узрел в незнакомом авторе родственную душу, отобрав для журнала «Звезда» несколько стихотворений. Позже партийный критик Александр Дымшиц по-казённому сухо вспоминал, как в конце 1941 года Дудин появился на северных рубежах Ленинграда: «Это был, во-первых, неистощимо остроумный поэт, мастер сатирической импровизации. Его стихотворные фельетоны, подписанные псевдонимом «Ефрейтор Миномётов», с увлечением читались чинами Ленинградского фронта. Его стихотворные подписи под карикатурами, меткие эпиграммы, рифмованные газетные шапки беспощадно разили врага. <…> Во-вторых, это был отличный лирический поэт, отзывавшийся на острые общественные темы. <…> В-третьих, это был взволнованный и тонкий лирик любви и природы. Мы слушали его прекрасные стихи, посвящённые И.Т. – будущей подруге его жизни, и мы радовались комсомольски чистой, солдатски нежной любовной лирике».


Потом своё плечо Дудину подставил Павел Антокольский. Он в 1943 году помог ему издать сборничек «Стихи».


На войне Дудин сочинил пронзительные стихи «Соловьи». Они заканчивались для того времени очень непривычно. Поэт писал:







Я славлю смерть во имя нашей


жизни.


О мёртвых мы поговорим потом.



Комиссары испытали шок. К такой солдатской прямоте они приучены ещё не были.


И эта прямота потом Дудину ещё не раз аукнулась. Так, 3 августа 1945 года заместитель начальника управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) А.М. Еголин специально заострил внимание партийного руководства на публикациях поэта в ленинградском журнале «Звезда». В своей докладной записке на имя секретаря ЦК Г.М. Маленкова партийный чиновник подчёркивал, что Дудин во вступлении к поэме «Костёр на перекрёстке», размышляя о судьбах молодёжи в дни войны, «рисует мрачную безысходную картину». В доказательство Еголин привёл следующие строки поэта:







На косогор взбирается тропа,


В сырой траве желтеют черепа,


Чертополохом заросли окопы,


В воронках рваных ржавая вода, –


Здесь юности печальной навсегда


Переплелись и оборвались тропы.


. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .


Я знаю всё. Я ел солдатский хлеб.


Я видел столько горя. Я ослеп.


Я разучился в воскресенье верить.


Гнилую накипь желчи и тоски


До гробовой неструганой доски


Мне никакою меркой не измерить.


Друзья мои, товарищи мои!


Для вас уже окончились бои!


Вы рассчитались полностью.


Вы квиты.


Лишь совесть говорит мне:


«Не туши


Горячий свет обугленной души,


Ты здесь один». Плакучие ракиты


Не шелестят листвой среди могил.


О, как мне этот тихий воздух мил!


И я его покоя не нарушу.



Еголин предлагал принять к Дудину и другим пессимистам меры партийного воздействия. Хотя поэт не высказал и сотой части того, что у него тогда наболело на душе. Он понимал, что всю правду донести до народа можно будет ещё не скоро. Лишь на закате своей жизни Дудин воскресил другую картину:







Мы ничего не просим


И не дрожим как лист.


Нас с древа жизни осень


Как листья рвёт и косит.


А славу мёртвых носит


Бессмертный особист.



Уже в брежневскую эпоху Дудин превратился в знамя официоза. Он получил звание Героя Социалистического Труда и Госпремии СССР и России, его дважды избирали в Верховный Совет России.


Впрочем, в узких кругах поэт даже в годы застоя имел совсем другую репутацию – всепонимающего весельчака-балагура. Об этой его ипостаси впоследствии хорошо рассказал румынский литературовед Думитру Балан. Как считал Балан, Дудин создал оригинальную коллекцию поэтических шаржей на писателей. Эта коллекция, отмечал Балан, «характеризуется отточенным остроумием, основанным на блестящей игре слов, каламбурах, как, например, в «Элегии недоумения»: «Я Гамзатова Расула / И раздела, и разула, / В эту страшную метель / Уложила спать в постель. // Почему ж меня Расул / Не раздел и не разул?» Из увидевших свет за последние годы стихов Дудина привожу ещё одну эпиграмму, сочинённую им на одном из съездов Союза писателей на того же Расула Гамзатова: «Наследства изотопы / Опровергают ложь. / Расул с позиций ж… / На Пушкина похож», и экспромт, написанный на отдыхе в Гаграх: «Я от Гагры до Сухуми / Предаюся горькой думе. / Потому что здесь по сути / На аулицах алюди. // В смысле быта / В это лето / Много пито, / Мало ето. / Есть печальные моменты / В жизни творческих людей: / Пожилые импотенты / Ищут опытных б…». И в самые крутые времена Дудин не переставал обращаться к разящему слову сатиры; так, например, в разгар антикосмополитической кампании он написал от имени доярки-патриотки высокопарный монолог, заканчивавшийся строками: «Мне запах родного навоза / Дороже парижских духов». В середине 60-х годов он прочтёт поэту Науму Коржавину следующую – смелую для того периода – политическую эпиграмму: «Здравствуй, Витя Ветряков, / Что ты сделал для веков? / – Ничего векам не сделал – / Прославлял большевиков». Пристальности сатирического взгляда Дудина не избежали и задуманные и начатые перемены времён М.Горбачёва: «Лежит милая в постели, / А я лежу под койкою. / Как же мы достигнем цели / С этой перестройкою?» (Д.Балан. Русская поэзия ХХ века. Бухарест, 1997).


Однако после 1991 года Дудин остался без ничего. Он писал:







Осталось жизни мало,


И жизнь идёт не так,


О чём душа молчала,


О чём душа кричала,


Нельзя начать сначала


В последней из атак.



В это трагическое время поэт не то чтобы полностью открестился от прошлого. Он понял другое, что долго шёл не той дорогой, какой бы следовало. Его не случайно после 1991 года всё чаще стали посещать мысли о Боге.







К осквернённому хамом храму


Может быть, и вернёмся мы, –



робко выразил Дудин свою надежду.


Умер поэт 31 декабря 1993 года в Санкт-Петербурге. Похоронили его в ивановском селе Вязовское на погосте Вознесенской церкви. И только спустя два года питерские издатели выпустили главную книгу Дудина – «Дорогой крови по дороге к Богу».

Вячеслав ОГРЫЗКО

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.