Современному поэту стоит быть маргиналом

№ 2010 / 22, 23.02.2015

Когда я слушаю Кублановского, у меня возникает ощущение, что общаюсь с одним из последних классических наших интеллигентов. Чувство собственного достоинства, даже величия в облике, некоторая степенная вальяжность в нём…

Когда я слушаю Кублановского, у меня возникает ощущение, что общаюсь с одним из последних классических наших интеллигентов. Чувство собственного достоинства, даже величия в облике, некоторая степенная вальяжность в нём…







Юрий КУБЛАНОВСКИЙ
Юрий КУБЛАНОВСКИЙ

– Вы и до сих пор член редколлегии журнала «Новый мир» и, очевидно, на протяжении всей своей работы там имели дело с огромным количеством стихотворцев разного уровня. Поэтому первый вопрос у меня к вам такой: по каким признакам вы отличаете сильного автора от графомана?


– Объяснить это сложно, так как природа таланта, конечно, неоднозначна. Во-первых, врождённый поэтический слух. Он, видимо, такой же природы, как и музыкальный. Или человек с ним рождается, или его нет. Во-вторых, опыт и соприкосновение в течение жизни с неисчислимым множеством стихотворных текстов.


Отсюда – опыт: сейчас мне достаточно двух-трёх строф, чтобы определить творческую состоятельность автора. Ещё совсем недавно, лет 10–15 назад очень многие писали в интонациях Иосифа Бродского: несколько брюзжащее, дежурно-пессимистичное настроение. Такие тексты я сразу же откладывал: то, что у Бродского было выношено и органично, у его подражателей выглядело заёмным эпигонством. Потому что интонация в поэзии и есть тот нерв, который свидетельствует о мировоззренческой оригинальности автора.


Хотя собственно сам русский традиционный стих далеко не исчерпал своих возможностей – традиционные размеры кочуют от автора к автору, и внутри размера можно существовать вполне свежо и без всякой эклектики. Для настоящего стихотворения необходимо, чтобы не было затрёпанных эпитетов; найти единственно нужное в данном случае слово; создать максимальное соответствие тому, что рисуется в воображении; отсутствие фонетической каши, неразберихи…


– Как вы относитесь к стихотворному обучению (в Литинституте, к примеру)?


– Скажу, может быть, категорично, но честно: я против литературной учёбы. Считаю, что учиться в Литературном институте поэту не обязательно. Главное – усиленное чтение русской поэзии – как недавней, так и классической. Размеры стоит освоить, но большому дарованию Литинститут не поможет, а среднее может закиснуть в ремесленном приёме. Кажется, я всегда могу отличить поэта, который окончил Литинститут, от того, кто там не учился. Хотя вот Олеся Николаева – несмотря на то, что в своё время и окончила этот вуз, но, кажется, впоследствии только приумножила своё дарование. От поступления в Литинститут меня отговаривал в своё время ещё Андрей Вознесенский, и я выбрал параллельную – искусствоведческую – профессию. И никогда не жалел об этом.


– Как сочетается искусствознание со стихотворством? Почему вы поступали на искусствоведение?


– Рисованием я занимался ещё со школы: летом писал этюды чуть ли не ежедневно, зимой ходил несколько раз в неделю в изостудию. Лет в 15 я понял, что стать большим художником не сумею, потому что не вижу, каким может быть сегодня настоящее оригинальное изобразительное искусство. Его «съел» авангардизм и всякие далёкие от живописи кунштюки. Но, конечно, многое от тех занятий пригодилось в поэзии: пейзаж, визуальное впечатление – это оттуда.


Диплом я писал по известному объединению 10-х годов прошлого века «Голубая роза». В то время, когда я учился, Серебряный век был полузапрещённым, и моя попытка апологетически написать о нём выглядела достаточно храбро. Тогда я ещё не чувствовал тех изъянов, которые соприсущи русскому декадансу. Впрочем, искусствоведческие труды я читаю и посегодня.


– Расскажите подробнее о работе в журнале «Новый мир». Какова была практика отказов, отбора? Случались ли какие-то курьёзные случаи на этой почве?


– У меня в шкафу лежало около тысячи рукописей, а журнал мог опубликовать в год не более полусотни. Особенно меня радовало, когда приходили талантливые стихи из провинции: ведь там и до сих пор встречаются настоящие самородки с оригинальным поэтическим мировоззрением. Особых курьёзов не припомню: хотя однажды, когда я поставил в 12-й номер одного мэтра с ещё советским опытом журнальных публикаций, он обиделся, считая, что я тем самым «закопал» его нарочно. Мол, в 12-й номер «сливают» всё то, что журнал не вместил до этого в течение года. Вот такие причуды. Сам я никогда не принимал участия в советском литературном процессе, всегда был «самиздатчиком», и такого рода тонкостей, конечно, не знал.


Тогдашний главный редактор «Нового мира» С.П. Залыгин имел сходные со мной убеждения, но после его кончины я с облегчением перешёл с публицистики на поэзию: 90-е годы были временем рынка без берегов, в том числе и в культуре, а с моим почвенным сознанием заведовать отделом публицистики в либеральном журнале было очень непросто.


Правда, последние три года я живу и работаю за границей, а поэзию в журнале ведёт культуролог Павел Крючков, и это оказалось на пользу: позволило дистанцироваться от поэтического потока, в котором я чуть было не захлебнулся.


– Как вы относитесь к современным «толстым» журналам? Какие из них кажутся вам наиболее интересными?


– Сегодня нет специальной «журнальной» литературы, ведь в прежние времена между журнальной публикацией и выходом этих текстов книгой проходили, бывало, годы. Сейчас такого зазора нет: публикуемое в журнале почти сразу издаётся и книгой. Другое дело, конечно, стихи: требуется время, чтобы они собрались в книгу, тогда как ёмкая журнальная подборка знакомит читателя с поэтическими новинками оперативно. Для меня же в «толстом» журнале интересна его вторая половина: критика, публицистика, литературоведение, обзоры. Вот этого больше нигде не прочитаешь. Если «толстых» журналов вдруг не станет, это нанесёт большой урон нашей культуре. Я очень ценю «провинциальные» журналы – «Волгу», «Сибирские огни» и другие… Я знаю, что существовать им ещё труднее, чем журналам столичным. Ни в коем случае им нельзя погибнуть.


– Видите ли вы какие-либо характерные дефекты в текущем поэтическом процессе?


– Слишком многие применяют рецепты, по которым якобы создаётся поэтический мир. Читательский слух сейчас сбит, замылен ёрничеством, сарказмом, грубостью, матерком. Литературная прямота, столь свойственная нашей поэзии от Пушкина до Мандельштама, искривляется в угоду новой социальной конъюнктуре. Это стало уже чем-то дежурным. А органы печати, поддерживающие такую поэзию, имеют спонсоров, которым она на руку и по вкусу. Задачи перед нынешним стихотворцем стоят не менее сложные, чем в советское время: тогда приходилось преодолевать «рогатки» советской цензуры, а сегодня – имморальность олигархического режима.


– Должен ли русский поэт, по вашему мнению, быть дидактичным?


– Никогда не стоит решать внешние задачи, какими бы благородными они ни казались. Идея стихотворения должна быть выношена внутренним мирочувствованием, которое прежде всего нужно выработать молодому стихотворцу. Трескучей декларативностью читателя не проймёшь. Сейчас ведь как – не редкость хорошие стихи, но личности стихотворца за ними с лупой не разглядишь.


– Надо ли современному литератору «раскручивать» себя в обществе? Каково ваше отношение к конкурсам, фестивалям и прочим организующим литературный процесс мероприятиям?


– Знаете, хотя я поэт достаточно известный, но не раскрученный. В Интернете не присутствую сознательно, так как не могу видеть поэтический текст на экране: я глубоко убеждён, что он неотделим и от шрифта, и от страничной границы. А сегодня поэта «раскручивает», с одной стороны, тусовка, с другой – Интернет: по мне – так и то, и другое поэзии лишь мешает. Современному поэту, чтобы уберечься от рынка, видимо, стоит быть маргиналом. Так что чем дольше ты не будешь себя озабочивать популярностью, тем лучше для твоей лирики. Я, например, в своё время не печатался до тридцати лет и не жалею об этом. Помните пушкинское: «Ты гений свой воспитывал в тиши…» Надо чувствовать себя вписанным в общий контекст русской литературы, существовать, по точному выражению Вас. Розанова, «под углом вечных беспокойств».


А по поводу конкурсов… Литературная премия «Дебют», например, достаточно популярна среди нашей молодёжи, но я уверен, что настоящим литератором можно стать и держась подальше от всей этой мишуры.


– А что, по вашему мнению, даёт читателю поэзия? Что вы думаете о природе вдохновения?


– Во-первых, поэзия закаляет характер, во-вторых, приносит эстетическое и душевное наслаждение. Необходимо сделать интеллектуальное усилие, чтобы войти в мир поэта, который зачастую достаточно герметичен. Но уж если войдёшь – то позже, уверяю вас, не пожалеешь… Пушкин, Лермонтов, Мандельштам – вечные спутники моей жизни: я перечитываю их и чувствую, что обновляюсь сам и умом, и сердцем.


Природа вдохновения до конца не ясна. Есть стихотворцы, которые сидят на вдохновении как на игле: месяц не пишут – и начинается ломка. Я же не подстёгиваю себя и пишу только тогда, когда не могу не писать. Ну а уж если вдохновение не придёт – что ж, спасибо и за то, что было, и тут роптать бесполезно.


– Лозунгом общества «СМОГ», в которое вы с Леонидом Губановым и Владимиром Алейниковым входили в советские годы, были слова «Смелость, Мысль, Образ, Глубина». Сохраняются ли для вас сейчас эти принципы и как вы вообще относитесь к литературному общению, объединениям литераторов?


– Общаться надо прежде всего для совместного поиска истины. Годы «СМОГ’а» стали для меня школой нонконформизма: мы – «смогисты» – сошлись, так как не захотели сотрудничать с советской литературой. Мне уже с семнадцати-восемнадцати лет всё советское, марксистско-ленинское было отвратительно, и я никогда не ломал себя в угоду идеологии. Принципы «СМОГ’а» – вечны. Главное – внутренняя свобода; нужно быть готовым на любое сжатие, и тогда никто тебя с твоего пути не собьёт. Как говорил Пушкин – «самостоянье человека – залог величия его».


– Ваше отношение к современной критике?


– К сожалению, русские критики, как правило, заидеологизированные, «партийные» люди, а заодно – попугаи: один скажет, а потом десятилетиями все за ним, по сути, то же самое повторяют. Им не хватает умственной самостоятельности и важно быть в своей стае.


– Что вы думаете о будущем поэзии через двадцать лет?


– Несколько лет назад замечательный современный поэт Мария Ватутина высказала мрачное, энергичное пророчество:







И наши голоса торопятся


Познать родительскую речь,


И печи варварские топятся,


Где наши книги будут жечь…



Действительно, не надо даже напрягать слух, чтобы расслышать треск за дверцами этих топок.


И всё-таки я будущее России без поэзии не могу себе представить. Это будет уже какая-то другая страна, в которой я ни за что не хотел бы жить.

Беседу вёл Борис КУТЕНКОВ

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.