Порнобестселлер, в котором отсутствует секс, или Всем не угодить

№ 2010 / 23, 23.02.2015

Это интервью построено на основе выступления Виктора Ерофеева перед читателями в рамках программы «Литературные встречи Асара Эппеля» в Культурном центре на Большой Никитской.

Это интервью построено на основе выступления Виктора Ерофеева перед читателями в рамках программы «Литературные встречи Асара Эппеля» в Культурном центре на Большой Никитской. Вопросы, авторство которых не обозначено, принадлежат слушателям или автору материала.







Виктор ЕРОФЕЕВ
Виктор ЕРОФЕЕВ

– Одинаково ли вы относитесь к своим книгам, есть ли среди них те, что стали для вас программными?


– На сегодняшний день у меня 17 книг, у всех разная судьба. Пока пишу, пока книга бродит во мне, а я – в книге, не думаю о её судьбе. Как писал Гоголь, «ненаписанные книги – мои небесные гости». И это не мистика, а нормальная писательская практика, и в то же время загадочная, потому что в ней присутствует тайна. Без неё не было бы литературы как творчества. Вдохновение – это не выдумка. Присутствие тайны – основной момент, который отличает писательское слово от любого другого.


Из 17 детей никто не был обижен читательским вниманием, хотя они по-разному продвинулись в этом направлении. Две книги прозвучали во всём мире. Роман «Русская красавица» был опубликован у нас 1990-м году, разошёлся по миру, стал бестселлером в нескольких европейских странах.


Вторая книга – роман «Хороший Сталин», который уже переведён более чем на три десятка языков, в России он вышел в 2006-м. В июне еду в Тегеран в связи с тем, что книгу перевели на фарси. Для получения визы прислали анкету, где были вопросы, не состою ли я в радикальной еврейской организации, которая собирается Тегеран разгромить, не являюсь ли противником ислама… Я, честно говоря, не заполнил эти графы, посчитал, что не моё дело – на подобные вопросы отвечать. Может быть, приглашающая сторона – иранский издатель – на них ответит. Удивительные вещи происходят с этим романом. Моя иранская переводчица, закутанная в тёмное с головы до пят, сказала: «Пока переводила, прожила с вами два года. Муж ревновал». Странно… Где я и где Иран?


– «Хороший Сталин» – что это? Беллетристика или же биография в жанре нон-фикшн?


– Это роман о моих родителях, о семье, где я рос. Но я решил не писать традиционную семейную хронику, потому что в ней люди зачастую приобретают плоское воплощение. В хронике они превращаются в иллюстрации, в то время как мне хотелось родителей, да и себя самого представить полноценными, многомерными персонажами. Я сделал своих родителей героями романа, они на меня обиделись, полтора года со мной не разговаривали. Не потому, что я плохо о них написал, наоборот, я восславил их. «Хороший Сталин» – метафора, мой отец и есть «хороший Сталин», но человек, попадающий в пространство романа, не всегда такому обороту рад, и, глядя в это зеркало, обычно не узнаёт себя, не понимает, кто перед ним стоит.


Кстати, наиболее яростные споры у нас в стране вызывали не эти две книги, а «Энциклопедия русской души» – самое хулиганское моё детище с точки зрения нормативного сознания. За него меня дважды тащили в суд. Сперва фашисты из ДПНИ, потом, как ни странно, 19 преподавателей МГУ в совместном письме объявили меня русофобом. То есть, alma mater обернулась мачехой. Характерны фамилии подписантов: доцент Ремнёва, доцент Дыба, профессор Карцер… Но потом дело у них что-то заглохло, кто-то от подписи отказался, так всегда бывает, если это второпях спланированная акция.


У нас весьма архаичное общество. По-видимому, скандалы в сферах литературной и идеологической связаны с переходом от архаичного общества к более современному. У нас этот переход, по правде говоря, с трудом получается. И я невольно оказался одним из тех, вокруг кого развиваются скандалы между группами населения с архаичным и более современным сознанием.


Один из поводов для скандала – отношение к отечественной истории. Люди с архаичным сознанием, а их большинство, похожи на мышей, которые хотят поставить памятник кошке. Если спросить, за что же они кошку так любят, они ответят, что кошка достойно выполнила свой природный долг: поймала и съела много мышей. Если посмотреть внимательно, выясняется, что съела кошка самых умных мышей, а глупые мыши преисполнились благодарности и решили воздвигнуть ей памятник… В этом – вся российская история.


Она продолжается сегодня в том же ключе, мы знаем, какими портретами хотели украсить город ко Дню Победы, какие памятники хотят восстановить. Архаическое сознание – это восприятие себя как жертвы рока, как бесправного пленника обстоятельств, это культ силы и культ жизненных удовольствий, это привычка к собственному унижению и оскорблению, это стремление к оскорблению и унижению тех, кто слабее и стоит ниже на социальной лестнице. Всё это составляет страшный замес, определяющий нашу жизнь. Девять десятых населения России – носители архаического типа сознания, лишь одна десятая придерживаются иного стиля жизни. Но десятая часть не может переубедить девять десятых, и от этого – ощущение, что страна не выберется… Главным врагом России является её собственное население в том виде, в котором оно пребывает сейчас.


Асар Эппель: То есть, ты считаешь, что «критическая масса» уже достигнута?


– Я думаю, что Сталин успешно провёл селекцию населения. Люди, одобряющие его репрессивные методы и его формы правления, повёрнуты в прошлое и не в силах решать задачи, стоящие перед страной. Состояние кризиса признают все: не только оппозиция и остатки интеллигенции, но и здравомыслящие кремлёвские чиновники, среди которых есть весьма умные и дальновидные люди. Принявшая массовые формы коррупция тоже ведь проявление архаического сознания. Коррупция есть и в западных странах, но не в таких масштабах, не в таком виде, как у нас.


Мы оказались в сложном положении, нам трудно будет выбраться… По сути, все мои книги – о столкновении двух лагерей, архаического и желающего обновления. Не надо связывать архаику только лишь с коммунистической идеологией, она есть и в демократическом, и в либеральном, и во всех формах тоталитарного сознания. Я не запугиваю, но если любишь эту страну, смотришь на происходящее с болью…






Виктор ЕРОФЕЕВ
Виктор ЕРОФЕЕВ

Западный читатель, честно говоря, не этого ищет в моих книжках. Россия Западу давно не угрожает, сигналы о том, что она в тяжёлом положении, не вызывают там никаких эмоций. Западу мои книги интересны по другим параметрам. Они и там демонстрируют неполиткорректность, которую трудно принять. Особенно это проявляется в Соединённых Штатах, где критики затрудняются в классификации, не могут отнести мои книги ни к либеральному, ни к консервативному, ни к анархическому направлению. Они и там вызывают интеллектуальное раздражение.


Сколько негодования вызвало напечатанное в своё время в «Московских новостях» эссе «Будь я поляком»!.. Я в нём – всего лишь – напомнил о том, что было в русско-польских отношениях, но после публикации возникло ощущение, что вся Россия обиделась на меня. До сих пор, а прошло уже много лет, поляки при встрече со мной вспоминают эту статью и говорят: «Нет, ты всё-таки там многое преувеличил, даже мы так не считаем…» Слава богу, что сейчас Россия и Польша – друзья. Кстати говоря, после Германии у меня лучше всего дела идут в Польше, практически каждая новая книга становится там бестселлером.


Идеологии прячут правду, закутывают её в кокон. Это касается правды отношений между странами, правды отношений между мужчиной и женщиной, правды отношений между родителями и детьми. Но человеку желательно удалить кокон, разобраться в том, кто же он есть. Когда книга пытается ему помочь, возникает скандал.


Именно так произошло с «Энциклопедией русской души». Там собраны все антирусские стереотипы, известные на сегодняшний день. Те же поляки говорили мне: «Виктор, ты тут преувеличиваешь. Даже мы не думаем так о русских…» Я отвечаю: «Нет, я хотел сказать прямо противоположное. Всё собранное в «Энциклопедии» настолько нелепо и ужасно, что тут же понимаешь: такого не может быть». Немцы, например, отказались её печатать, посчитали, что критика национального характера – нечто выходящее за рамки политкорректности.


Ещё одна моя книга: «Мужчины» и расширенное её издание «Мужчины и подкаблучники». Там тоже есть главы, вызывающие возмущение, нарушающие принятые в обществе нормы.


У меня много читателей в России, я езжу по городам, на выступления приходят, и я вижу, что не принимают меня сторонники направлений – коммунисты, фашисты, демократы, либералы, верующие, гуманитарная интеллигенция – но принимают не связанные ни с какой идеологией люди. Видимо, когда человек принадлежит самому себе, когда не зашорен идеологией, он готов гораздо дальше идти по пути самопознания. И наоборот, – человек идеологический не нуждается в самопознании, довольствуется тем, что предлагает выбранная им доктрина.


Многие считают, что в моих книгах много секса. Я же думаю ровно наоборот. Приведу исторический факт: когда вышла «Русская красавица», все рецензии на неё в СССР были отрицательные. Лишь одна была положительной, в «Московских новостях», написал её профессор литературы из Сорбонны. А отечественные рецензенты писали, что это – порнографическая книга, угроза для культуры, глумление над русской женщиной, несусветная мерзость и так далее. Ужас, что написали. Это был мой первый роман, и хотя я уже прошёл школу «Метрополя», было страшно… Одновременно с этим шквалом рецензий книгу опубликовали на Западе, сначала её купили 14 издательств, потом ещё и ещё, в некоторых странах, например, в Голландии, она стала настоящим национальным бестселлером. Издатели на ней зарабатывали, приглашали меня, и я ездил с выступлениями. В одном голландском городе после выступления в книжном магазине ко мне, отстояв небольшую очередь, обратилась девушка лет двадцати. Она протянула на подпись книгу и сказала по-английски: «Господин Ерофеев, я прочитала ваш роман, он мне понравился, но есть вопрос: почему в книге нет секса?» И тут я понял, что спасён. Я понял, что никогда не угожу одновременно и этой девушке, и отечественной критике. Я понял, что благодаря словам этой читательницы полностью освобождаюсь от ответственности за то, что в моей книге происходит. Эта девушка меня спасла, я вышел из магазина другим человеком. Писать надо для себя, читатель сам разберётся, принимать это или не принимать.


Невозможно угодить всей читательской аудитории, а тем более – аудитории международной. Если книга нравится в Иране, это не означает, что она понравится в Норвегии. То же самое – с читательской аудиторией в нашей стране, где существует масса стереотипов, связанных с литературным творчеством.


Асар Эппель: Так ты согласен с той девушкой?


– Я понял, что я согласен с каждой девушкой (смех в зале). Потому что, написав «Русскую красавицу», я запутался в оценке… Книга написана от лица молодой женщины, которая приезжает из провинции в Москву. Если автор пишет от лица героя и отождествляется с ним, то потом ему трудно отстранятся и оценивать, как трудно смотреть со стороны и оценивать самого себя. Хорошая это женщина или плохая, умная или глупая?.. Поди разбери… Я теперь совсем не знаю, и уже не переживаю по этому поводу.


Если «Русскую красавицу» читать в хорошем настроении, будучи влюблённым или влюблённой, то героиня предстанет светлым и радостным олицетворением России. Если же вас бросила жена или оставил муж, то в плохом настроении можно воспринять книгу чуть ли не как приговор России. Героиня меняется, множится, сколько прочтений, столько и «красавиц». Но со временем закралось впечатление, что никакой «красавицы» не существует вообще, а её прототип – ничто. О «Русской красавице» я услышал буквально «вёдра» противоречивых мнений. Лучшее принадлежало молодой московской журналистке, на одной из встреч с читателями в середине 90-х она сказала: «Эту книгу не мог написать мужчина. Но её не могла бы написать и женщина».


– Ваши тиражи вне России больше, чем внутри страны?


– Благодаря переводам одной книги сразу на несколько языков, совокупный тираж в Европе больше. Некоторые думают, что это происходит благодаря моему знанию языков и общению с лит-агентами на Западе. Но должен сказать, что создать успех в литературе невозможно, вычислить и организовать его не удастся даже Остапу Бендеру. Этот успех складывается из каких-то неуловимых, непредсказуемых элементов литературной и общественной атмосферы, они неподвластны никому, никакому человеку, будь он хоть президентом Соединённых Штатов. Если кто-то сюда пришёл, чтобы узнать, как делается успех, могу вам сказать: успокойтесь, он никак не делается. От ваших усилий он не зависит, что бы вы ни написали.


Я написал «Русскую красавицу» за два месяца довольно ещё молодым человеком, было это в восьмидесятом году. Она сначала не шла, а потом будто голос раздался… писал ночами, по сорок страниц за ночь, в каком-то сарае, со всех сторон заросшем крапивой. В 82-м году чуть поправил и оставил в покое. Мало кому показывал, до публикации её прочли человек десять. Не потому, что боялся, а просто понимал, что показывать её нет никакого смысла. В самиздате она не ходила. Когда началась перестройка, я отдал её в «Альбан Мишель», входящее в пятёрку крупнейших издательств Франции. Отдал, честно говоря, без особенной надежды. Руководителем зарубежного отдела «Альбан Мишель» был Иван Набоков, племянник писателя. Он прочитал рукопись и сказал, что это дрянь. На этом дело кончилось.


Ближе к концу перестройки меня пригласили в Америку, я поехал и под Детройтом, в Эн Арборе, встретился с Элендей Проффер, возглавлявшей издательство «Ардис». У нас были с ней милейшие дружеские отношения, уж такие, казалось бы, друзья-подруги… Показал ей роман. Элендей прочла и говорит: «Виктор, почему повествование всё время идёт от первого лица? Перепиши, чтобы было от третьего: она вошла и увидела…». Я говорю: «Элендей, но так нельзя, это будет уже другая книга…» – «Вот и напиши другую книгу». Это был её ответ. Я вернулся в Москву в шоке: «Ардис» отверг, «Альбан Мишель» отверг – ну всё, тупик.


А в это самое время Иван Набоков получает повышение по службе и уходит в издательство «Ашет». И на его место приходит молодая, лет под тридцать, американская красавица Наоми Соккард, дочь писателя Джеймса Соккарда. Первое, что она делает, – просит показать последние книги, которые её предшественник отверг. Принесённые рукописи, в том числе «Русскую красавицу», Соккард отдаёт на рецензирование. О моём романе двое высказались «за», двое – «против», и она отдаёт рукопись пятому рецензенту. Он пишет положительную рецензию, и роман «со скрипом» проходит. На Каннской книжной выставке, куда меня французы не зовут, «Русская красавица» неожиданно для них становится «книгой года», её покупают лучшие европейские издательства. Никогда ещё «Альбан Мишель» не зарабатывала столько на одной книге, как тогда.


Вот так это случилось. На что-то в этой истории повлиять, что-либо в ней изменить я не мог. Я только написал, а потом книга зажила самостоятельной жизнью, стала влиять на автора, изменять его, делать другим человеком. Благодаря ей я начал зарабатывать, путешествовать от Японии до Америки. Даже на каталонский её перевели, и она стала в Барселоне бестселлером.


К чему я это говорю? Есть в писательском сообществе люди, считающие, что можно осуществить какой-то стратегический манёвр или же ряд малых тактических манёвров и обеспечить себе успех. Но я понял, что предвидеть его невозможно. И если кто-то однажды добился успеха, залез на «верблюда славы», это не означает, что он получит его опять. Огромное количество писателей на этом «сломались» психологически, после большого первого успеха хотели его повторить, но не получалось… В Германии даже написана книга о писателях-самоубийцах, которые после успеха первой книги не выдержали последующих поражений.


Внешняя, публичная сторона дела связана только с удачей, с тем, что записано в твоей «книге жизни». Тут не работает никакой бизнес-план. Я не понимаю понятия «литературной стратегии», хотя много талантливых людей пытались её осуществлять.






Виктор ЕРОФЕЕВ
Виктор ЕРОФЕЕВ

– Расскажите, пожалуйста, о вашей работе с Альфредом Шнитке.


– Если вкратце: композитор Шнитке написал двухактную оперу на основе моего рассказа, премьера её состоялась в Амстердаме в 1992 году. Потом она ставилась на разных европейских сценах, а у нас – в Москве и в Новосибирске. Надо сказать, Альфред всегда меня поражал. Вот заканчивается его выступление, сыграна новая вещь, зал встаёт и устраивает восторженную овацию, а он выходит на поклон бледный, с испуганным лицом – хотя был человеком свободным и бесстрашным – неловко кланяется и даже косит, как всегда, когда волнуется… Несмотря на разницу в возрасте мы сдружились. Я приходил к нему после концерта и говорил: «Все в восторге, всё удалось, почему ты такой грустный?» И он отвечал: «Во-первых, мой замысел был хорош, но я сам всё испортил. Сегодня я это окончательно понял». То есть, овация, восторг публики для него ничего не значили. «Во-вторых, – и отрешённо на меня смотрел, – дирижёр абсолютно ничего не понял, он дирижировал неизвестно что». И бесстрастно добавлял: «А оркестр играл просто чудовищно и испортил то, что до него испортил дирижёр, а до дирижёра испортил я сам». Говорил это внешне спокойно, но с мукой в голосе. Этим он преподал мне урок, я понял, что писатель, композитор должен быть скромен и не тщеславиться. Иногда ему удаётся услышать нечто божественное, но потом, при записи он это неизбежно испортит.


Асар Эппель: А как же: «Ай да Пушкин, ай да сукин сын!»?


– У Пушкина были уникальный слух и уникальный воспроизводящий аппарат. Современный писатель напоминает мне советский ламповый радиоприёмник с зелёным глазком. Он был маломощный, но при этом на его поисковой шкале красовались гордые надписи: Лондон, Варшава, Токио. Он не ловил ни Лондон, ни Токио, даже близкую Варшаву не мог поймать, а только воспроизводил какие-то хрипы и характерный треск. Иногда из этих шумов ненадолго выплывал обрывок музыки или речи, и снова всё тонуло в хрипах. Примерно в таком положении оказывается писатель. Из эфира идут волны, идёт энергия и пронизывает этот советский радиоприёмник, она должна превратиться в слова и стать книгой. Но ничего не слышно, стоит страшный нечленораздельный шум. И ты в полном отчаянии начинаешь додумывать, отгадывать, нести отсебятину. А утром, когда ты читаешь написанное за ночь, тебе стыдно, потому что ты сам себя обманул, ты ни хрена не смог…


Асар Эппель: Слушай, я ведь сейчас пойду и застрелюсь…


Пауза, В.Е. собирается с мыслями.


– Ну вот, лишимся ещё одного писателя, куда ж это годится? Не надо, и даже если у тебя есть причины стреляться, всё равно не стреляйся.


Асар Эппель: Думаю, их нет.


– Я хочу сказать, что если ты несколько раз пережил это состояние, то тебе отвратительны те разных поколений писатели, те композиторы, те художники, которые строят из себя творцов. Ведь всё, что ты пишешь, даётся извне, причём странным образом. И если это понимаешь, то стараешься быть скромным. При этом ты нескромно можешь отстаивать собственные взгляды. Так уж повелось: писатель должен свои взгляды отстаивать. Извините, звонит мой французский переводчик. В мобильный телефон: Мишель, перезвони позже, у меня выступление.


Аудитории: Пишу сейчас для телеканала АRTE сценарий фильма, который называется «Реабилитация Дантеса». Дантесу уже 83 года, он умирает в 1895 году в эльзасском городке, где все его уважают за то, что он провёл там канализацию. Вернувшись во Францию, он сделал политическую карьеру, стал самым молодым сенатором Второй империи, правда, попался однажды в Кальмаре на подлоге, и обошлось – он всегда был жуликом, но небезуспешным. И вот, уже при смерти, лёжа на высоких подушках, Дантес звонит в колокольчик. Входит лакей. «Принесите мне грушевой настойки и позовите Катрин». А его жена Екатерина, старшая из сестёр Гончаровых, умерла много лет назад. Лакей отвечает: «Баронесса уехала за покупками». Уходит за настойкой, возвращается и говорит: «К вам посетитель». – «Кто?» – «Пушкин». – «Зовите». Так начинается фильм. Он будет состоять из трёх частей: о Дантесе, о Натали и о Пушкине. Видимо, старого Дантеса будет играть Ален Делон – он дал согласие – а Пушкина сыграет Сергей Маковецкий.


– Это будет копродукция?


– Фильм заказал АRТЕ – Association Relative a la Television Europeenne – франко-немецкий телеканал, вещающий на Европу по-французски и по-немецки. Российское участие: я как сценарист и актёр Маковецкий. После согласия Делона руководство АRTE решает, не сделать ли помимо телефильма ещё и кинофильм. Тема ведь интересная. Мало кто во Франции знает о Пушкине, а фамилия Дантес известна там по роману «Граф Монте-Кристо», но это совсем другой персонаж. Когда я разговаривал с президентом ARTE, тот сказал: «Очень хорошо, что эту историю у нас не знают. Нужно, чтобы зритель не знал сюжет фильма, который будет смотреть. Тогда ему интересно, он узнаёт новое и уходит обогащённым». АRТЕ – престижный телеканал, его тематика: культура, искусство, проблемы Европы и Евросоюза, пробиться туда невозможно. Выяснилось, что сотрудники канала неплохо знают русскую литературу.


– В резюме программы «Апокриф» вы пишете: «Мы занимаемся душевной стоматологией». Поясните, пожалуйста, эту мысль. И второй вопрос: какие отклики приходили на вашу передачу?


– Мы уже 8 лет в эфире, и за это время выпустили более трёхсот передач. Это большая коллекция. У нас побывало и продолжает бывать много замечательных людей. В числе лучших передач отечественного ТВ «Апокриф» поставляют за границу, где он имеет успех. Приезжаешь куда-то, – например, в Германию, в Норвегию, – и на встрече с читателями тебе говорят: «Во вторник вечером мы отключаем телефон, садимся в гостиной перед телевизором и смотрим вашу программу». Это к вопросу об откликах.


Для наших соотечественников за границей это встреча с родиной, – в «Апокрифе» участвуют известные им люди: актёры, режиссёры, музыканты, художники.


Но есть и отрицательная для меня сторона – телевидение превращает ведущего в узнаваемого человека. Начинаешь думать, что ты узнаваем всеми, но это не так. Половина гаишников тебя не узнаёт. Одна половина говорит: «Где-то я вас видел…» – «По телевизору». – «Ой, действительно», – и возвращают права. Но можно нарваться на того, кто тебя не видел. Однажды поздней ночью мы пересекали по дороге в Киев российско-украинскую границу. На досмотре таможенник задумчиво и, как мне показалось, угрожающе, с расстановкой произнёс: «Я где-то видел ваше лицо». И я же почувствовал себя мелким контрабандистом, который попался…


Асар Эппель: А ещё был случай: певец Козловский забыл пропуск, вахтёр не пускает его в консерваторию. Тот не выдержал: «Да я – Козловский!!!» Вахтёр: «Да будь ты хоть Лемешев…»


– Да, с известностью связано много неудобств и много комичного, особенно если ты неправильно оцениваешь её границы.


Что же касается вопроса о душевной стоматологии, то программа «Апокриф» построена на том, что пытается реставрировать – стоматология и есть реставрация – жизненные ценности в российском пространстве. Эти ценности были уничтожены дважды: в 1917 и в 1991 году, то есть менее чем за столетие мы их потеряли дважды. В 1991-м году мы растеряли много фальшивых ценностей, ложных, ненужных. Но всё равно – растеряли, и вместе с ними, вместе с той идеологией – свою идентичность. Как общество мы похожи на пассажиров дважды разбившегося «Титаника». Мы плаваем среди обломков старых ценностей и не можем себе представить те смыслы, которые делают нас людьми. Взять, например, программу «Апокриф» о предательстве. Во время работы над ней выяснилось, что в нашей необъятной стране у каждого человека может быть своё представление о предательстве. Есть традиционно российское понятие о предательстве, есть советское представление о нём – Павлик Морозов, например, – а есть и другие представления. Короче говоря, мы – люди без ценностей. В отличие от народов, кто эти ценности не растерял – большая часть поляков, большая часть евреев благодаря национально-религиозным принципам сумели себя сохранить. А у нас всё рассыпалось и плохо собирается. «Апокриф» – это попытка диагностики и лечения, попытка если не запломбировать, то хотя бы найти дырки. Все, кто делал и делает эти передачи, оказались в конфликте с той официальной идеологией, которая складывалась в последние годы. Наши ценности противоречили узко националистическим идеям, которые поддерживались властью.


Телевидение – коллективное творчество, поэтому о нём легче говорить. У нас есть главный редактор, редактор по гостям, есть люди, которые занимаются разработкой будущих программ, я придумываю тему, название – это моё. Трудно бывает собрать гостей, они должны быть первого класса – это закон телевидения. И они должны хорошо знать тему, быть в ней экспертами. К тому же, для передачи нужен один иностранец, хотя бы один молодой человек и какой-нибудь дурак, который не догадывается, что он дурак. Нет, мы никого не стремимся выставить в смешном свете. Дурак – только в том смысле, что на предложенную тему он будет нести чепуху. Собрать такой букет бывает непросто. В идеальной программе должно идти противостояние архаичного и современного сознания. Но личных конфликтов там нет, мы воспринимаем наших гостей как апельсины, из которых нужно выжать как можно больше сока. Из кого выжимается больше сока, с тем я больше работаю на площадке.


Никогда не думал, что буду этим заниматься, всегда был косноязычен, но вот программа существует уже 8 лет… Впервые я участвовал в телепередаче в 78-м году. Александр Калягин читал из Рабле, а мне нужно было сказать несколько слов в качестве предисловия: «Рабле – великий французский писатель» и тому подобное. Я пришёл с готовым текстом, его у меня отобрали. Я тут же напрочь забыл, что Рабле звали Франсуа, когда он родился и где. Включили камеру. Язык заплетается, я пытаюсь что-то сказать, мямлю, ничего не выходит. Они сделали больше десяти попыток и хотели уже меня выгнать. Но перед этим дали «последнее слово», я сконцентрировался и, наконец, произнёс более-менее приемлемо.


– Вы не считаете, что телевидение способствует оглуплению тех, кто включает «ящик»?


– Телевидение – это море неиспользованных возможностей. Отечественное телевидение может быть другим, его можно выстроить иначе. Зрителя надо «зацепить», как мы «зацепили» идеей потерянных ценностей. Не декларируя, не крича об этом, придумали, сделали, показали – и зритель заинтересовался. Но мало кто из работающих на ТВ озабочен качеством, если можно давать развлекаловку. Все «повёрнуты» на деньги. Преобладают очень слабые группы, плохо «сбитые», не умеющие работать. Те ведущие, кто кажутся «звёздами», никакие не «звёзды»… Мало профессионалов. Мало образованных людей. В общем, беда.


– Какие ваши самые яркие впечатления от спектаклей, книг, фильмов последних лет?


– В театре Вахтангова я смотрел «Маскарад» – Римас (режиссёр Римас Туминас. – И.Л.) ге-ни-аль-но его поставил. Смотришь и вдруг понимаешь, какое же это гениальное произведение у Лермонтова. Просто катастрофически вам рекомендую.


С новыми книгами плохо, с середины XVIII века у нас впервые очень большая пауза. Никогда такой паузы не было, если говорить о книгах как о «небесных гостях». То же и с новыми писателями. Ведь писатель, если мы говорим о человеке, который создаёт свой собственный мир – явление редкое. Но раньше это явление в России периодически возобновлялось в новой сущности и в новом качестве. А сейчас нет этого. На мой взгляд, последний молодой писатель, который создал собственный мир – это Пелевин. Его можно принимать или не принимать… Однажды он подошёл ко мне, дело было в японском посольстве, и сказал с некоторым даже вызовом: «Ты знаешь, я достиг таких высот в буддизме, что практически перестал думать». Я ответил: «Очень рад за тебя. Уверен, тебе это легко удалось».


Асар Эппель: Я хочу узнать, как ты при столь обширной и разнообразной деятельности укладываешься в те задачи, от которых не отвертеться? Когда же ты пишешь? Есть ли у тебя железная метода, по которой ты организуешь писательскую работу?


– Я пишу по ночам.


Асар Эппель: А когда высыпаешься?


– Иногда не высыпаюсь. Я пишу обычно на даче, точнее, в двухкомнатной квартирке за городом. Уезжаю из Москвы, приезжаю к часу ночи и работаю до восьми утра. Потом сплю, – сегодня вот спал до трёх, твой звонок меня разбудил – возвращаюсь в Москву и занимаюсь какой-то социальной жизнью, потом с кем-то ужинаю «по работе» или «по интересам» и возвращаюсь за город. Есть, конечно, самоорганизация и дисциплина, но есть и элемент случайности, везения. Так не бывает: сел к столу и стал писать. Иногда приезжаешь на дачу, выпил чаю, думаешь писать, а твой «приёмник» сломался – не пишется.


«Апокриф» не особенно мешает жить. Он выходит раз в неделю, а мы снимаем за день работы 4 программы одним блоком – сразу на месяц. Но это адский день для меня. Начинаем в половине одиннадцатого, заканчиваем в девять вечера. В последний раз, неделю назад, записали за рабочий день пять программ. При этом ни помощи, ни современного оборудования, такого, как на «Первом канале» у Познера, у нас нет. Изматываешься настолько, что когда в конце работы помощник открывает тебе бутылку красного вина, ты можешь выпить её до дна и даже не почувствовать вкуса. Если кто не верит, приходите на программу и увидите, я вам продемонстрирую. У нас там интересно…


Асар Эппель: С бутылкой красного приходите.


– Асар, у тебя ещё есть вопросы? (не без раздражения)


Асар Эппель: У меня-то нет. Но, может быть, есть у аудитории? Спросите, наконец, что-нибудь важное у писателя…


– В качестве кого вы приглашаете на «Апокриф»?


– В качестве зрителей. В программе участвуют не только эксперты, есть зрители. Хотите прийти? Я оставлю вам телефон редактора, вы позвоните и скажете два волшебных слова: ВИКТОР ЕРОФЕЕВ.

Материал подготовила Ирина ЛОГВИНОВА

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.