Изумляемся вместе с Сергеем Шаргуновым
№ 2010 / 23, 23.02.2015
Владимир Сорокин выпустил новый роман, который можно назвать и повестью. Во-первых, потому что называется, как и пушкинская повесть – «Метель». Во-вторых, потому что вещь сравнительно небольшая и за всё время действия клубится и воет она, родная, – метель.
«МЕТЕЛЬ» ХОЛОДНОЙ РУКОЙ
 |
Владимир Сорокин выпустил новый роман, который можно назвать и повестью. Во-первых, потому что называется, как и пушкинская повесть – «Метель». Во-вторых, потому что вещь сравнительно небольшая и за всё время действия клубится и воет она, родная, – метель.
Для кого книга? Для всех, кто любит хорошую литературу, интригующую, легко написанную, эмоционально бодрящую.
Сюжет – смесь классики и фантазмов. Но нельзя не отметить: нынешний Сорокин классичен всё более. Те, кто подозревали его в тяге к большому стилю и архаике, возможно, и правы. Избыточную уютную описательность в сорокинской «Метели» уже не назовёшь постмодернистским стёбом. Обстоятельный реализм здесь самоценен.
О чём книга? О русском будущем, где много китайцев. О русском безвременье, где много снега. Зима. Доктор, Платон Ильич Гарин, едет в глухую деревню. Там эпидемия. На самокате едет. До деревни он так и не доедет. Везут его пятьдесят лошадок размером с игрушечные, а бывает ещё и лошадь с четырёхэтажный дом. Ещё доктору встретится мельник размером с бутылку, и в пьяного великана замёрзшего самокат врежется. А в остальном – вечные русские снега. Снега – высшее мучение и высшее наслаждение. Сверкнёт подарком из снегов чудодейственная галлюцинаторная пирамидка, после которой доктор обнаружит себя в кипящем масле и словит странный кайф…
Он начинает выть. Пляска в масле! Он воет, обращаясь уже не к толпе, а к крышам домов, ограждающих площадь. Пляска в масле! Это черепичные старые крыши. Пляска! Под ними живут люди. Пляска! Семьи. Пляши! Штопают бельё. Пляши! Дети плачут и играют. Пляши! Дети прижимаются к матерям. Пляши! И спят в своих кроватках. Пляши! Дети спят, спят, спят. В своих кроватках. Подушечки, расшитые подушечки. Матери вышивают на подушках цветы. На подушках спят дети. Спят, спят, спят. Он кричит и умоляет разбудить его.
Владимир Сорокин написал, на мой взгляд, скучноватую книгу. Холодной рукой написана «Метель». Но это целебная скука. В «Метели» он впервые от реалистического эксперимента перешёл к подлинному реализму, пускай и с вкраплениями милых небылиц. Ну, так на то и метель, мало ли чего привидится…
Владимир Сорокин. Метель. – М.: АСТ, 2010
ПРАВДА С ПАРТИЙНЫМ АКЦЕНТОМ
 |
«Время женщин» – повесть Елены Чижовой, удостоенная премии «Русский Букер». Жанр книги – лирические мемуары. Это рассказ о детстве героини в коммуналке в послевоенные годы. Читатель может быть самый разный, но в первую очередь представляются интеллигентные женщины.
Нет, конечно, книга для всех, но камерность её и особенная грусть, да и само название, отражающееся в сюжете – всё это не может в первую голову не притянуть библиотекаршу с добрым сердцем. Впрочем, прочитав книгу не отрываясь, соглашусь с поэтом Сергеем Гандлевским: «Какая-то спазма в горле появилась». Может быть, тому способствует и язык книги. Короткие рубленые фразы. Стилизация под народное сказание.
Когда Чижова получала «Букер», она заявила, что книга посвящается её героиням, не дожившим до крушения советской власти. Тогда такое заявление меня несколько покоробило. Казалось бы, уже скоро как двадцать лет прошло после распада СССР, а другой мишени для негодований, получается, нет?
Но теперь, когда книга издана, стало ясно, что власть, политика и идеология – в повести совсем не ключевые темы. Да и героини – старухи – говорят о нелюбезном им строе намёками и урывками. Фабула проста: послевоенный Ленинград, девочка родилась от случайного мужчины, куда-то пропавшего, мать её трудится на заводе, и всё время с девочкой проводят три старухи, живущие в той же коммуналке. Они все лишены детей. Все три разной степени культуры, но вышли из дореволюции, «большевичков» воспринимают неприязненно и веруют в Бога. Они даже тайком окрестили девочку. При этом девочка немая. Мать умирает от рака, но перед смертью удаётся сделать так, что на ней женится мужик с завода, который в итоге получает комнату. Он соглашается удочерить девочку и тем самым спасает её от детдома и оставляет на попечение любящим её старухам. До конца книги девочка так и не заговорит.
Моё первое воспоминание: снег. Ворота, тощая белая лошадь. Мы с бабушками бредём за телегой, а лошадь большая, только почему-то грязная. А ещё оглобли – длинные, волокутся по снегу. В телеге что-то тёмное. Бабушки говорят: гроб. Это слово я знаю, но всё равно удивляюсь, ведь гроб должен быть стеклянный. Тогда бы все увидели, что мама спит, но скоро проснётся… Я это знаю, но не могу рассказать…
Чижовой легко прощаешь некоторую условность образов и однообразность языка всех её персонажей. Даже путаница в главах «Мать» и «Дочь», где монолог от лица матери вдруг произносит дочка и наоборот, легко воспринимается как авторский приём. Но есть одно важное соображение. Всё же идеология, именно идеология сочится из каждой третьей фразы и каждой второй сцены. Ну, вот вам один из примеров – порядочный и совестливый интеллигент и простосердечная баба:
«Кончились сказки, – усмехается. – Про Венгрию слыхала?..» – «Про какую Венгрию? По телевизору, что ли? Так знаю. На политинформации объясняли: враждебные элементы… Против нас чего-то надумали. И чего им там не живётся?» Гляжу, а у него рот дёрнулся – как плетью ожгло. Глаза мутные – не мёртвые, не живые. Будто рыбьи. Рукой махнул, пошёл… Побежать за ним?.. А сама стою. Так и стояла, пока не скрылся…»
Советский быт показан Чижовой мрачно, беспросветно, эпоха пугает и мучает тех, кому не посчастливилось в неё попасть, нищета, очереди, мерзкие нравы, бескормица, даже сахарный песок здесь волшебное лакомство. Персонажи непременно сдабривают свои реплики намёками на дурную советскую власть или рассказами о её злодеяниях, что всякий раз как бы усиливает степень их «порядочности». Ну а проявив непорядочность в делах, пьяный рабочий и говорить начинает неподобное, сыпать великодержавной похвальбой и угрозами.
Конечно, такова выстраданная правда Елены Чижовой, и ей с этой правдой жить, и её право видеть только такую правду, но уж слишком правильно, по-партийному, расставлены акценты в её сочинении. А ведь когда идеи предсказуемы, согласитесь, сие скучновато.
Елена Чижова. Время женщин. – М.: АСТ, 2010
ФОТОРОБОТ ВРЕМЕНИ
 |
Это книжка о 90-х от одного из их создателей.
Ефим Дикий, он же Сергей Ильин, известный журналист, а в те времена бизнесмен, комерс, творец рынка.
Для кого книга? Для всех, кто интересуется вчерашним и сегодняшним днём. Для бизнесменов, криминалов, правоохранителей и просто любителей динамичного сюжета и бодрого языка.
О чём книга?
Это сборник баек (автор утверждает: всё – быль) из жизни бывшего секретаря комсомольской организации, который с началом перестройки решил заняться делом. Делом, конечно, специфичным.
То он продаёт военную форму чеченским сепаратистам, то расплачивается с мафией партией пылесосов, после чего бандиты отпускают заложника, то расхаживает с наглым видом по начальственным кабинетам. И всюду – женщины, алкоголь, куча денег, опасность и – что бы вы думали? Правильно, романтика!
Когда сейчас говорят о «лихих 90-х», «зверином оскале капитализма», надо понимать: так было не всегда. На первых порах речь шла именно об игре, причём ещё и с элементами благотворительности. Излишне пояснять, что своих менее удачливых знакомцев мы с превеликим удовольствием кормили и поили: жалко, что ли? «От нас не убудет»: самонадеянность, пока ещё не очень опасная, стала как бы не основным жизненным принципом. Если сегодня живём хорошо – значит, завтра всё будет ещё лучше: а как же ещё? Бегать с крупными суммами наличности по городу без какой-либо охраны – запросто: хоть на общественном транспорте, хоть вообще пешком.
Герой, он же повествователь, державший дома вексель на три миллиона долларов, в конце концов разоряется в мгновение ока. Друзья – по тюрьмам, в могилах или далече, на золотистых пляжах. И всё-таки эти, с позволения сказать, купцы – едва ли черти, как их малюют. Они дьяволу не присягали. Скорее они дети своего времени. Инфантильные, ага, как и положено детворе. Но дети жестокие.
Как-то раз я умудрился дать интервью программе «Взгляд». Стоял себе, как водится, на Пушке, ждал очередного посредника на предмет обмена документами, тут подваливают люди с камерами: «Можно задать вам пару вопросов?». «А вы кто? – Мы – программа «Взгляд»! – Ну, валяйте!».
– Скажите, а кто, по вашему, может сейчас обустроить Россию, прокормить её? – спросила корреспондентка.
– Как это кто, – удивился я. – Разумеется, мы – Третье Сословие!
Представитель могучего третьего сословия выглядел «как положено»: тренировочный костюм, кроссовки, небрит и слегка пьян.
И всё-таки, сколь бы ни были персонажи Ефима Дикого идеалистичны и легкомысленны, мне при чтении было не до хи-хи. Дикий написал сборник жутковатых баек о своей юности, и непутёвой её не назовёшь. Всё путём, верхом на асфальтовом катке, под которым вопят глотки и скрипят кости соперников. Бешеная романтика, кромешный мрак и расслабленный цинизм. Стрелки, соития, шелест купюр, журчание алкоголя. «Комерс» – это балабановские «Жмурки», но только без гротеска и китча. Вся жесть взаправдашняя, исповедальная и пугающе будничная. И тебе становится так жутко, как будто ты там, с рассказчиком, внутри его жести. Но вырваться уже не можешь, дочитаешь до последней страницы. Выдохнешь ругательство, узнав, что стало с героями, и решишь: «Какая нужная книга!».
Фоторобот времени.
Ефим Дикий. Комерс. – М.: АСТ, 2010
 |
Сергей ШАРГУНОВ
Добавить комментарий