Когда совсем нет света

№ 2010 / 25, 23.02.2015

Майские деньки выдались горячими. Праздник Великой Победы, творческие командировки, работа на приусадебном участке, возня с детьми и прочие житейские хлопоты захлестнули меня целиком.

Николай ЗИНОВЬЕВ

Майские деньки выдались горячими. Праздник Великой Победы, творческие командировки, работа на приусадебном участке, возня с детьми и прочие житейские хлопоты захлестнули меня целиком.

Но тут, как всегда неожиданно, пошли знаменитые петербургские дожди, и появилась возможность просмотреть корреспонденцию и периодические издания, пришедшие по почте. Первым я открыл конверт, пришедший из Иркутска, в котором был красивый на вид журнал «Сибирь». Как человек, имеющий отношение к поэтическому цеху, я всегда начинаю просмотр журналов с того, что издатели печатают под рубрикой «Поэзия». Номер открывался стихами лауреата многих премий Николая Зиновьева из п. Кореновска Краснодарского края. С него я и начал. И прочитал следующее: «Я надавал русскому народу пощёчин, чтоб он пришёл в себя». Цитирую по памяти, но за смысл ручаюсь.

Я причисляю себя к тому самому русскому народу, которому Николай Зиновьев этак по-барски, осердясь, надавал по мордам, и потому оставить без последствий подобное публичное оскорбление просто не мог. К тому же я – плохой христианин и сильно сомневаюсь, что подставил бы другую щёку, чтобы по ней съездил Николай Зиновьев. А тут на тебе… При всём при том и приходить в себя, для чего виртуально меня и отхлестали по щекам, мне было не нужно; потому ничего иного не оставалось, как из себя выйти. Что я и сделал.

Но сначала я подошёл к зеркалу, чтобы внимательно разглядеть недостойное, покрытое пощёчинами, отвратительное лицо своё.

И (о ужас!) заметил на щеке новую морщину, которая оказалась не чем иным, как отпечатком «линии жизни» с руки Николая Зиновьева.

И начал я её внимательно рассматривать…

Первая заметная публикация стихов Николая Зиновьева была лет шесть или семь назад как раз в «ЛР». Главный редактор В.Огрызко тогда поддержал начинающего поэта из глубинки, назначив ему весомую премию. Я подумал тогда: «Вот молодец, печатает и поддерживает поэтов не только в пределах Садового кольца».

Но уже в этой первой подборке стихов Николая Зиновьева меня насторожило весьма вольное его обращение с Истинами вечными. Чтобы не быть голословным, цитирую:

В степи, покрытый пылью бренной, Сидел и плакал человек. А мимо шёл Творец Вселенной. Остановившись, он изрек: «Я друг униженных и бедных, Я всех убогих берегу, Я знаю много слов заветных, Я есмь твой Бог. Я всё могу. Меня печалит вид твой грустный, Какой бедою ты тесним?» А человек сказал: «Я – русский». И Бог заплакал вместе с ним.

И тут всё моё естество запротестовало. Я даже попытался в душе Николая Зиновьева оправдать. Ну ладно, думал я, не знает провинциальный поэт, что Бог нелицеприятен, то есть никто из живых его не видел. Ну, возможно, не слышал поэт о даровании Завета, о неопалимой купине и об ангелах – посланцах Бога. Но самое главное: было в этом стихотворении что-то протестантское, панибратское. Особый протест у меня вызвали строчки о плачущем русском человеке, покрытом «пылью бренной».

Это же А.В. Суворов восклицал: «Мы русские! Какой восторг!» Великий русский поэт о них говорил: «Сыны любимые победы!»

А тут какое-то сплошное похоронное всхлипывание. И если бы Николай Зиновьев был один. Имя им – легион!

К примеру, Жанна Бичевская всё время распевает: «И если нападут на нас поганые, мы в бой пойдём с крестами на груди!» Какие ещё поганые должны на нас напасть, если у нас и так демократия – власть сатаны.

И далее: «Мы русские! Мы русские! Мы русские! Мы всё равно поднимемся с колен!»

Ей вторит и наш поэт:

Как ликует заграница И от счастья воет воем, Что мы встали на колени. А мы встали на колени – Помолиться перед боем.

И невдомёк нашему пииту, возглашающему: «Не за Великую Россию – /Я встану за Святую Русь!», и строго предупреждающему нас, сирых, о том, что те, кто не видит разницы между Великой Россией и Святой Русью, – в тех «не пульсируют века», и русскими они не являются, что русские люди на колени становятся только перед Богом.

И вообще вызывает удивление отнюдь не поэтическая дерзость, а откровенное нахальство, с которым женоводимый Николай Зиновьев присваивает себе право говорить от имени русского народа. Всё мы да мы. Всё на коленях да на коленях. Дорогой Николай, лучше говори от первого лица, оно вернее и безопаснее будет. И никакой Шемшученко не прицепится.

Далее «линия жизни» Николая Зиновьева и мои личные наблюдения привели меня к следующим неутешительным выводам: чем больше благодеяний и премий валилось ему на голову, тем громче становились его всхлипывания и стенания о погибели России и русского народа. Но зато в стихах появились и учительские нотки, а названия книг приобрели этакую провокационную тенденциозность: «Я – русский», «Крест» и т.д. Это, наверно, тот самый крест, который Николай Зиновьев в одном из своих стихотворений назвал «плюсиком». Это он так о православном кресте на могиле высказался.

Можно цитировать и цитировать этот плач о погибели без конца и края и прийти к ошибочному выводу, что пишет это человек не от мира сего. Но должен заметить, что за этим мнимым юродством прячется точный расчёт: мне не раз приходилось слушать рассказы тех, кто имел неосторожность публично похвалить Николая Зиновьева. Тут же либо по почте, либо через нарочного он получал сборники стихов поэта с указанием цены за штуку и общей суммы прописью. Мне и самому предлагали заняться распространением стихов Зиновьева в Санкт-Петербурге. Я от этой почётной миссии уклонился. И вот почему.

Мне всегда как-то привычнее и комфортнее было обращаться с жужжащими, кусающимися и кровососущими «смердяковыми» всех мастей и рангов. Их укусы болезненны, но этих явных кровососов всегда можно с размаху прихлопнуть. А саднящую боль можно умерить, либо побрызгав место укуса одеколоном, либо почитав на сон грядущий хорошие стихи.

Со стихами Николая Зиновьева всё оказалось сложнее. Они, как клещи. Заползают неслышно и впиваются без боли. Но когда ты их обнаруживаешь и пытаешься извлечь, отчаянно сопротивляются. Но самое неприятное – это то, что ты уже оказался заражён этим словесным энцефалитом. Яд в стихах слабенький, но при отсутствии иммунитета и в больших дозах вполне может повредить душевному здоровью. Чтобы не быть голословным, приведу цитату из своего «героя»:

К тебе, брат, речь я обращаю, Коль с болью ты души знаком. Её с тобой не разделяю, А забираю целиком. Вобрать в себя всю боль людскую? А почему, скажите, нет? Задачу именно такую Приходит в мир решать поэт.

Иисус Христос – он Спаситель. Он искупил грехи человечества.

Николай Зиновьев хочет взять на себя всю боль человечества, хотя наша боль: и физическая, и душевная – свидетельствует о том, что мы ещё живы. А по поводу предназначения поэта есть и более убедительные суждения. «Милость к падшим» призывал, к примеру, А.С. Пушкин. А Николай Зиновьев их по щекам, по щекам… Народ свой любить надо и жалеть.

Не скажу, что я не делал попыток этой рифмованной чахотке противостоять. Когда Николая Зиновьева выдвинули на соискание премии «Хрустальная роза Виктора Розова», я как член Попечительского совета премии был категорически против. Со мной были солидарны члены Попечительского совета критик Николай Переяслов и бывший ректор, а ныне зав. кафедрой Литинститута Сергей Есин. И всё-таки кандидатура Зиновьева была продавлена.

Я как сейчас вижу Николая Зиновьева на вручении премии. Он сидит за столом рядом с женой, в руке его бокал с вином, а прямо перед ним лежит открытая пачка сигарет «PARLAMENT» – фирменный знак всех плебеев и приспособленцев. Он глядит вдаль. Позже мне приходилось читать его благодарственные верноподданнические опусы. Тошнило.

И, тем не менее, я сильно сомневался в своей правоте. Но мне довелось встретиться с Виктором Лихоносовым, с которым давно дружу. Я поинтересовался, как он относится к Николаю Зиновьеву, поскольку они с ним – земляки. Виктор Лихоносов ответил, как отрезал: «Зиновьев – вредный, антирусский поэт».

Я никак не мог для себя сформулировать: что же эти стихи мне напоминают, чьи чувства им созвучны? И тут меня осенило. Так это же из «Иудейской войны» Иосифа Флавия: «Посему был великий плач во Израиле, во всех местах его. Стенали начальники и старейшины, изнемогали девы и юноши, и изменилась красота женская. Всякий жених предавался плачу и сидящие во брачных чертогах были в скорби. Вострепетала земля за обитающих на ней, и весь дом Иакова облёкся стыдом…»

Русских людей и Россию сейчас только ленивый не пытается обвинить во всех смертных грехах, призывают к покаянию, имея свой корыстный дьявольский интерес. А многие наши поэты рыдают в голос по умирающей России и живьём её хоронят. И самое прискорбное – только могильщиков России поднимают на щит и несут на руках тайные и явные нежелатели добра своей стране и осыпают их премиями.

Мои тяжёлые раздумья прервал почтальон. Я открыл пакет, в котором оказался альманах «Бийский вестник» со стихами Николая Зиновьева.

Я бегло просмотрел очередные творения, напоминающие обрывки рифмованной публицистики, один из которых не могу не процитировать:

И жизнь не во спасение, И муке быт сродни. Наверно, у Есенина Такие ж были дни.

Ну, вот и Есенин в ход пошёл. У Сергея Александровича Есенина, как оказалось, были такие же дни, как у Николая Зиновьева. Не удержался, подверстал к себе Великого русского поэта.

Я уж было хотел закончить свой сбивчивый рассказ строчкой из стихотворения Владимира Маяковского, написанного на смерть Сергея Есенина: «Не позволю мямлить стих и мять!», но служанка-память предложила мне стихотворение Евгения Чепурных, недооценённого и тихо спивающегося в Самаре поэта, которое, на мой взгляд, к Николаю Зиновьеву подходит как нельзя лучше:

Кудрявое резвое чудо, Смеясь, семенит по лучу. – Как звать тебя мальчик? – Иуда. – А хочешь малины? – Хочу. Ешь горстью и смейся беспечно, И щёки измажь, и чело. – А денежку хочешь? – Конечно. Вот с этого всё и пошло.

Владимир ШЕМШУЧЕНКО,
г. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ