Перепуганный сын меньшевика

№ 2010 / 26, 23.02.2015

У Вадима Кожевникова было два достижения. Во-первых, он 35 лет продержался на посту главного редактора журнала «Знамя». И, во-вторых, прославил в романе «Щит и меч» советских разведчиков.

У Вадима Кожевникова было два достижения. Во-первых, он 35 лет продержался на посту главного редактора журнала «Знамя». И, во-вторых, прославил в романе «Щит и меч» советских разведчиков.

Вадим Михайлович Кожевников родился 9 (по новому стилю 22) апреля 1909 года в сибирском городе Нарым. Во всех официальных биографиях писателя до сих пор сообщается, что отец и мать у него были ссыльными революционерами-большевиками (очередное такое утверждение можно найти, в частности, в трёхтомном словаре «Русская литература ХХ века. Прозаики. Поэты. Драматурги», изданном в 2005 году). Эту легенду в какой-то мере поддерживал и сам Кожевников. Уже в 1971 году он в своей автобиографии писал, что родился «в Нарыме, куда были сосланы мои родители за революционную деятельность: мать по делу подпольной типографии в Москве на Лесной улице, в 1906 году, отец в этом же году по делу Ростовской организации РСДРП» («Советские писатели. Автобиографии», том 4, М., 1972).

В реальности же всё обстояло несколько иначе. Михаил Кожевников был обычным студентом. Как писала его внучка Надя, «в молодёжных брожениях он активного участия не принимал. Знаю доподлинно, со слов папы: дед первый раз в одиночку попал, не пожелав выдать тех, кто оставил у него материал для взрывчатки, вату и нитроглицерин, всего-то на ночь, но кто-то донёс, и нагрянули с обыском (Н.Кожевникова. Пастернак, Мравинский, Ефремов и другие. М., 2007). Судя по всему, он изначально симпатизировал меньшевикам, хотя позже принял участие в организации побега Сталина из Туруханского края. К меньшевикам, видимо, относилась и мать Кожевникова (кстати, в своё время она сидела в одной камере с Инессой Арманд). В ссылке родители будущего писателя, как я понял, занимались медициной.

Вадим КОЖЕВНИКОВ

В Москву Кожевниковы приехали уже в 1925 году. Как потом писала их внучка, они «припозднились (и сильно) к делёжке пирога. Друзья их, Рыков, Бубнов, Куйбышев утвердились уже в кремлёвских апартаментах, а новоявленным провинциалам досталась комната в коммуналке». Но потом это обстоятельство сыграло им на руку. Когда власть взялась за искоренение старых большевиков, добившихся в советском государстве видных постов, их даже не заметили, и они остались живы.

Вадим Кожевников, сразу сообразил, что надо делать рабочую биографию, и поспешил на строительство Шатурской электростанции, одновременно занявшись боксом. Потом он поступил на рабфак имени М.Н. Покровского. В 1929 году его зачислили в МГУ на литературно-этнологический факультет. Ещё через год сын меньшевиков опубликовал в журнале «Рост» свой первый рассказ «Порт».

Кожевников сразу научился держать нос по ветру. Не случайно первым его героем стал Сталин, руководивший в гражданскую войну обороной Царицына. За повесть «Великий призыв» молодого автора тут же приблизили к верхам.

В начале войны Кожевникова назначили корреспондентом в газету Западного фронта «Красноармейская правда». Уже в октябре сорок первого года его приняли в партию. Ну а потом он оказался в «Правде».

В семье Кожевникова сохранилось несколько преданий военных лет. Я приведу одно из них. «Вадим, военный корреспондент, возвращается с фронта и мчится, преданный сын, к родителям, вернувшимся уже из эвакуации (проведённой в Казани, среди писательской родни, куда, как известно, Марину Цветаеву не подпустили), и – неловкость: матушка от объятий отстраняется, обнаружив у сына вшей, и на ночь укладывает его в коридорчике, на сундуке. Знаю от мамы: папа явился к ней в ту же ночь, в ту пору ещё любовником, причём без выказываемого намерения жениться. И, видимо, то, как она его встретила, по контрасту с материнской «любовью», в нём, баловне-холостяке, что-то сместило» (цитирую по книге дочери писателя «Пастернак, Мравинский, Ефремов и другие», М., 2007).

Итак, от матери Кожевников отправился к жене известного полярного лётчика Ильи Мазурука – Виктории. Со стороны казалось, что Виктория была рождена для богемного образа жизни. Никто не знал, что она окончила и работала ли она когда-нибудь. Рано выйдя замуж за прославленного полярника, Виктория тут же стала хозяйкой шестикомнатной квартиры в знаменитом Доме на набережной. Только потом выяснилось, как непросто у этой красивой женщины складывалась судьба. Её отец был поляком, мечтал стать юристом, потом попал на первую мировую войну, а там случилась революция. Он погиб, так и не узнав о рождении Вики (родные считали, что его убили красные). В другую войну, Отечественную, стало известно, что все тётки Вики погибли в Варшавском гетто. Вике бы держаться и держаться за Мазурука, тем более у них уже подрастала дочка Ирина, но она после войны вдруг всё бросила и переехала в коммуналку к члену редколлегии газеты «Правда» по отделу литературы Вадиму Кожевникову.

Надо сказать, что как писателя Кожевникова долго практически никто не знал. Газетные очерки в расчёт не принимались. Тем не менее в конце 1948 года оргбюро ЦК ВКП(б) именно его предложило вместо Всеволода Вишневского утвердить главным редактором журнала «Знамя». Эта идея, как говорили, исходила от Г.Маленкова. Но чем руководствовался сталинский идеолог, до сих пор непонятно.

Как вспоминала дочь Кожевникова, «отец принял сложившийся ещё при Всеволоде Вишневском коллектив. Но условия стали другие, и ему «порекомендовали» от балласта избавиться: чересчур, мол, густо. Секретарь – Фаня Абрамовна, в отделе публицистики Нина Израилевна и Муля, то бишь Самуил, и в прозе Туся [Софья Разумовская. – В.О.]. Папа не дал растерзать никого. Из Леонтьевского переулка, где вначале «Знамя» располагалось, всех доставил по новому адресу, на Тверской бульвар».

Надежда Кожевникова утверждала, что отец как редактор повёл себя очень смело. Она поставила ему в заслугу публикацию стихов Бориса Пастернака. Но дочь так и не объяснила, почему её отец так и не решился пастернаковский роман «Доктор Живаго» напечатать целиком. Я уже не говорю о том, какую постыдную роль Кожевников сыграл в истории с романом Василия Гроссмана «Жизнь и судьба».

В 1957 году Кожевников выпустил свою первую более-менее заметную книгу – историко-революционный роман «Заре навстречу». Дочь писателя считала, что критики ошибочно эту вещь отнесли к реалистическому жанру. Мол, в реальности её отец сочинил «романтическую сказку про то, каких бы хотелось ему иметь родителей и какую страну», сделав главенствующей в книге тему семьи и любви. Действительно, Кожевников в романе «Заре навстречу» совершил некую подмену, превратив своего отца – убеждённого меньшевика в яростного большевика.

Как редактор Кожевников был страшным трусом. Сколько хороших книг он не пустил на страницы «Знамени». Кроме Гроссмана, на его совести Анна Ахматова. Лидия Чуковская 29 декабря 1962 года в своём дневнике писала, как «знаменосцы» долго не могли определиться, давать в журнале или нет ахматовскую «Поэму без героя». «До чего же надоели мне эти проклятые дураки, – подчёркивала Чуковская, – это средостение между народом и его великим поэтом. Редактору дают в руки нового «Медного всадника», а он кобенится. И что в «Поэме без героя» может понять Кожевников, сколько бы раз он её ни читал? Он будет читать её слева направо, справа налево, производя единственную работу, на которую он способен: сыск. Он будет выяснять, не спрятан ли где-нибудь под новогоднею маскою Гумилёв. Не найдёт, но, на всякий случай, не напечатает».

Всё более-менее нестандартное, отличавшееся от канонов секретарской литературы, вызывало у Кожевникова подозрение. Он ведь не по чьему-то указанию, а по доброй воле 2 марта 1963 года вылез в «Литгазете» со статьёй «Товарищи в борьбе», решив ни за что ни про что лягнуть рассказ Солженицына «Матрёнин двор». Кожевников всерьёз всех убеждал, будто Солженицын свой рассказ написал в том состоянии, когда писатель «ещё не мог глубоко понять жизнь народа, движение и реальные перспективы этой жизни… Рисовать советскую деревню как бунинскую деревню в наши дни – исторически неверно».

Опытные люди восприняли робкие критические формулировки Кожевникова как пробный шар. Солженицын был убеждён: «Масляному В.Кожевникову поручили попробовать, насколько прочно меня защищает трон. В круглообкатанной статье он проверил, допускается ли слегка тяпнуть «Матрёнин двор». Оказалось – можно. Оказалось, что ни у меня, ни даже у Твардовского никакой защиты «наверху» нет… Тогда стали выпускать другого, третьего, ругать вслед за «Матрёной» уже и высочайше-одобренного «Денисовича», – никто не вступался» («Новый мир», 1991, № 6).

Кстати, на закате хрущёвской оттепели были и такие критики, которые на полном серьёзе пытались между прозой Солженицына и Кожевникова поставить знак равенства. Как тут не вспомнить одиозную фигуру Владимира Ермилова. Это он в ноябре 1962 года на страницах «Правды» утверждал, будто Кожевников в повести «День летящий» разрешил народную тему в том же «художественном ключе», что и Солженицын в «Одном дне Ивана Денисовича». Фактически Ермилов своей статьёй «Во имя правды» поставил на одну доску полную графоманию и настоящую литературу.

А что Кожевников? Он продолжал лавировать. Это свойство его натуры очень точно уловил Корней Чуковский. В дневнике старого мастера за 21 декабря 1964 года осталась такая запись: «Гуляя с Залыгиным и с Елизаром Мальковым и с Колей Степановым, мы встретили Вадима Кожевникова – который всегда проходил мимо меня не здороваясь, но теперь вдруг признал и прошёл с нами целый круг, щеголяя своими либеральными взглядами – тот самый человек, кот. снёс в ЦК роман Василия Гроссмана, вследствие чего роман арестовали – и Гроссман погиб. Теперь он называет журнал «Октябрь» «черносотенным», автора «Тли» «черносотенцем» и тут же сообщил, что черносотенка Серебрякова потерпела позорный крах: она нашла ход к m-me Хрущёвой, и «Нина Петровна» выхлопотала для неё согласие мужа на то, чтобы С-ова посвятила ему свою книгу. Она посвятила. Хр. стал эту книгу хвалить. Она со своей стороны расхвалила роман «Тлю» и теперь оказалась в луже. Кожевников выразил сожаление, что, свергнув Лысенко, возвеличивают «В. Серова» – который гораздо более нагл, чем тот».

Популярность Кожевникову принёс роман о советской разведке «Щит и меч», по которому режиссёр Владимир Басов снял в 1968 году очень даже неплохой четырёхсерийный фильм (главные роли в нём сыграли Станислав Любшин, Юозас Будрайтис, Алла Демидова, Олег Янковский и другие замечательные актёры).

Уже в 1971 году писателю как бы по выслуге лет дали Госпремию СССР (формальную награду он получил за две беспомощные в художественном отношении повести: «Пётр Рябинин» и «Особое подразделение»). Ну а к 50-летию Союза советских писателей ему вдобавок присудили звание Героя Соцтруда.

Умер Кожевников 22 октября 1984 года в Москве. Когда-то сочувствовавший ему Юрий Нагибин в своём дневнике записал: «В некрологах о нём на полном серьёзе: крупный художник, большой талант, выдающийся деятель. Он уже многие годы был эталоном плохой советской литературы; так дурно, как он, никто не писал, даже Марков, даже Стаднюк, даже Алексеев. Хотя от природы он был талантлив. Несколько его старых рассказов, отдельные куски в «Заре навстречу» отмечены несомненным изобразительным даром, умением видеть и находить слова. Но он всё принёс на алтарь Отечеству. Интересно, сознавал ли он сам, насколько дисквалифицировался? Чувствовал ли он потерю дарования, как потерю руки, ноги, или внешнее преуспевание компенсировало утрату высших ценностей?!».

Похоронили Кожевникова на Переделкинском кладбище. Уже после смерти писателя его дочь Надежда призналась: «…Когда отец умер, я нашла в его прикроватной тумбочке, в пластиковой коробочке из-под лекарств, две фотографии паспортного формата. На той, что лежала сверху, увидела себя, лет семнадцати, а на другой был парень, незнакомый, хмурый, обритый наголо, с мощной, накачанной шеей – не хотелось бы повстречаться с таким где-нибудь в подворотне. И вдруг обнаружилось наше сходство: тот же мрачный прищур, подбородок навылет, склад губ с перекосом, то ли в усмешке, то ли обиде. Папа, ты, что ли? Боец, борец, кормилец семьи. Быт в коммуналке с родителями-меньшевиками, уцелевшими по недосмотру, типичными интеллигентами, про которых метко сказано: за что боролись, на то и напоролись. Дед в шляпе, очках с круглыми стёклами, с бородкой, как у Плеханова – облик, отлитый ещё в молодые годы и сохранившийся до смерти, в возрасте девяноста одного года. И бабушка, пламенная революционерка, тоже, по всему судя, мало менялась. Оба застыли как бы вне времени, избежав натиска чуждой им действительности. Идеал скромности, выношенный в сибирской ссылке, помогал выстоять при любых обстоятельствах: обделённости, недооценке, лишениях. Для себя лично им не было нужно ничего. А вот чтобы сын прорвался – да, хотели. Что он и сделал, соответственно родительским чаяниям. Куда? Да вот туда, где оказываются пленниками своих же побед, где посулы оборачиваются обманами, и откуда нет дороги назад».

Вячеслав ОГРЫЗКО