Без литературного вкуса

№ 2010 / 26, 23.02.2015

Борис Полевой всегда знал, в каких героях нуждались власти. Он умел вовремя отыскать этих людей. Остальное доделывала машина партийной пропаганды. Хороший литературный вкус, чувство слова, эстетика – эти категории писателю были неведомы.

Борис Полевой всегда знал, в каких героях нуждались власти. Он умел вовремя отыскать этих людей. Остальное доделывала машина партийной пропаганды. Хороший литературный вкус, чувство слова, эстетика – эти категории писателю были неведомы. Он всю жизнь следовал только одному – партийной конъюнктуре.

Настоящая фамилия писателя Кампов. Он родился 4 (по новому стилю 17) марта 1908 года. Но всё его детство и юность прошли в Твери.

Отец Бориса Кампова был юристом. Его не стало в 1916 году. Мать после окончания Высших женских курсов устроилась врачом в фабричную больницу тверского текстильного комбината.

Страсть писать появилась у Кампова ещё в школе. Правда, он почему-то предпочитал свои заметки подписывать не своей фамилией, а романтическим псевдонимом Б.Овод. Но это не понравилось редактору «Тверской правды» А.Капустину. Он как-то заметил юному репортёру: «Кампо, кажется, по-латински поле. Вот что, подписывайся-ка ты, друг мой милый, – Полевой».

Однако мать увлечение сына газетными заметками не одобрила. Она настояла на том, чтобы парень поступил в промышленно-экономический техникум, выучился на мастера и устроился на родную текстильную фабрику «Пролетарка». Борис не перечил, но и репортёрское дело не бросил.

Борис ПОЛЕВОЙ

Звёздный час молодого репортёра наступил в 1926 году. Капустин предложил ему под видом московского вора в законе Владимира Маховского втесаться в доверие к одной из тверских банд и потом подготовить о блатном мире серию очерков. Парень вызубрил весь уголовный жаргон и вывел на чистую воду целую группировку. Однако дать весь цикл статей о бандитах редактор не решился. Зато смелость проявила тверская ассоциация пролетарских писателей, «сбившая» в 1927 году все «преступные» очерки Бориса в книжку «Мемуары вшивого человека». Более того, приятели Бориса эту книжку переслали в Италию Максиму Горькому.

«Буревестник» прислал снисходительный ответ. «Так же как токарь по дереву или металлу, – писал Горький из своего далека, – литератор должен хорошо знать свой материал – язык, слово, иначе он будет не в силах изобразить свой опыт, свои чувства, мысли, не сумеет создать картину характеров и т.д.».

После «мемуаров» Борис взялся за исторический роман о родной текстильной фабрике «Пролетарка». Книгу приняли к печати в издательстве «Молодая гвардия». Но в последний момент полиграфисты что-то перепутали, и на обложке фамилия автора появилась в искажённом виде: Б.Капнов. После этого случая Борис окончательно решил все вещи подписывать псевдонимом: Полевой.

В войну главный редактор газеты «Правда» П.Поспелов предложил Полевому стать военным корреспондентом по Калининскому фронту. По его совету бывший тверяк стал подробно в своих тетрадях фиксировать чуть ли не все события, свидетелем которых он стал. Уже в 1958 году писатель вспоминал: «Из одной такой истрёпанной тетради однажды, в дни процесса над главными гитлеровскими преступниками, или, как мы тогда шутя говорили, в дни «нюрнбергского сидения», шагнул в книжку герой «Повести о настоящем человеке». Запись о нём была давняя, сделанная ещё на Курской дуге. Сколько раз потом, в дни фронтовых затиший, чувствуя, что как собака на сене сижу на многообещающем сюжете, брался я за этот материал, который, когда-то размягчившись под влиянием душевного подъёма, дал мне случайно встреченный лётчик. Очерк всё не давался. Начинала переть какая-то безликая литературщина, и я со злостью рвал написанное. Но вот однажды, вернувшись с заседания трибунала после допроса Германа Геринга в крохотную каморку, бывшую, вероятно, чем-то вроде дворницкой во дворце немецкого карандашного короля Иоганна Фабера, где обитала тогда международная пресса, я задумался о советском характере, о котором с недоумением и даже, как мне показалось, с невольно вырвавшимся страхом говорил в этот день матёрый гитлеровский волк, припёртый в угол вопросами советского обвинителя. Я был далеко от родины. В открытое окно вместе с нежным запахом оттаявшей земли в комнату врывалось кряканье и кряхтенье джаза, доносившегося из бара Пресскемпа. И вдруг страстно затосковалось по дому, по жене, по детям, по родным местам, где, наверное, так же нежно пахла просыпающаяся земля. Я машинально раскрыл тетрадь с записями об одном из тех советских людей, которые вызвали недоумение и страх Геринга. Как-то сразу представился заснеженный, изуродованный канонадой лес, стылые трупы, чернеющие в сугробах, орудия и танки, похожие на окаменевших допотопных животных, возникла картина, какая однажды открылась передо мной в лесах под Великими Луками. Она походила на ту, о которой рассказывал безногий лётчик. Я живо представил себе на этом пейзаже разбитый самолёт и самого лётчика в сугробе, среди мёртвой тишины. И вдруг позабылся и осточертевший процесс, и нелепо-претенциозный замок карандашного короля, напоминающий оперную декорацию, и назойливое зудение чужого джаза. Я стал писать, писать без плана, без конспекта и кончил почти под утро где-то уже на шестнадцатой странице. Утром перечёл написанное и понял: пошло» («Советские писатели: Автобиографии», том 2, М., 1959).

Так рождалась главная книга Полевого – «Повесть о настоящем человеке». Уточню: впервые писатель встретился со своим героем – лётчиком Маресьевым летом 1943 года. Повесть же он завершил уже весной 1946 года. Её с ходу взялись печатать в журнале «Октябрь». Книга потом получила Сталинскую премию второй степени.

Однако в художественном отношении повесть Полевого не выдерживала никакой критики. Сошлюсь здесь на мнение поэта Давида Самойлова. «Читаю «Повесть» Полевого, – писал он в своём дневнике 3 апреля 1948 года. – Автор своему герою по бедро. А мог бы получиться второй Корчагин. Мало органического, советского, вошедшего в плоть. Слишком примитивная психика: воля, упрямство. А основания? А специфика? Ведь герой нашего времени уже сложнее Корчагина. У него «подтекст» больше».

В 1947 году Полевой напечатал цикл рассказов «Мы – советские люди». Фёдор Панфёров по инерции и их выдвинул на соискание Сталинской премии. Сталин, как всегда, прочитал всех соискателей, и 31 марта 1948 года пригласил к себе главных редакторов журналов «Октябрь», «Знамя», «Новый мир» и «Звезда», а также Фадеева. Самые большие споры на совещании у вождя возникли вокруг «Бури» Ильи Эренбурга и «Кружилихи» Веры Пановой. Но в какой-то момент Сталин поинтересовался, что люди думают о последних рассказах Полевого. Вождю честно сказали, что они неплохи, но значительно слабее «Повести о настоящем человеке». А дальше случился скандал.

Сталин обратил внимание на помещённую в журнале приписку к рассказам Полевого: «Литературная редактура Лукина». Вождь потребовал объяснений. Панфёров витиевато пояснил: мол, это форма благодарности за большую редакторскую работу. Сталину такой ответ не понравился. Он стал докапываться до истины: Полевого действительно только редактировали или Лукин всё написал заново? Литературная репутация Полевого оказалась под угрозой. Спас положение Фадеев, предложивший перенести обсуждение рассказов писателя на следующий год.

Получив хороший урок, Полевой больше уже ни на какие премии не претендовал. Когда в 1963 году подхалимы выдвинули его очередной беспомощный роман «Глубокий тыл» на соискание Ленинской премии, он тут же попросил свою фамилию из числа кандидатов снять. «Из газет я узнал, – писал Полевой Николаю Тихонову, – что мой «Глубокий тыл» внесён в список произведений, представленных на соискание Ленинской премии. Я искренне благодарю товарищей, выдвинувших его. Но ведь согласно Указу Ленинской премией могут быть увенчаны лишь самые высокие литературные вершины. При всём добром отношении читателей к моему новому роману я его «такой высочайшей вершиной» не считаю».

Возможно, Полевой боялся, что при обсуждении его кандидатуры вновь могла вскрыться его чудовищная безграмотность. (В узких кругах знали, что писатель в своих текстах совершал множество орфографических ошибок, и поэтому он вынужден был приплачивать машинисткам за правку.)

Кстати, до сих пор загадка, кто именно сделал безграмотного человека в 1962 году главным редактором журнала «Юность»? До этого журналом в течение семи лет руководил Валентин Катаев. Он, наверное, и дальше бы рулил, но в какой-то момент ему захотелось больше и власти, и влияния, и пересесть из «Юности» в «Литгазету». Но этот манёвр у Катаева не получился. На освободившееся место, как говорили, претендовал первый заместитель Катаева – Сергей Преображенский. Однако в ЦК партии приняли другое решение, прислав в «Юность» Полевого, до этого отличившегося в проведении каких-то тайных операций по линии Лубянки.

Успевший недолго поработать с новым редактором Станислав Рассадин позже вспоминал: «Полевой был человеком не злым; к тому ж, по убеждениям неукоснительный сталинист, он при этом презирал «скобарей», антисемитски-черносотенную компанию софроновых-грибачёвых, но что касается собственно литературы, тут не могла идти речь о каком бы то ни было вкусе, хотя бы и скверном. То был некий антивкус. Твёрдо помню его слова:

– Из всего, что я напечатал в «Юности», горжусь открытием трёх писателей: Владислава Титова (проверено мною: из всех названных кое-кто помнит только его. «А, это тот шахтёр, который лишился обеих рук и писал, держа карандаш в зубах!». – Ст. Р.), Анатолия Малыхина и Виссариона Сиснёва.

Тривиальнейше выражаясь: без комментариев. Полевой искренне не понимал, почему тот же Аксёнов и иные писатели с дарованием пишут не то и не так; ну, что, дескать, им стоит стать на путь, испытанный лично им? Сетовал даже: ведь эти «младозасранцы» (отдаю должное его остроумию, даром что этим титулом оказался почтён и я) талантливее меня! Чего же кобенятся? Согласись писать то, что требуется, и всё у тебя будет! Между прочим, на этом Борис Николаевич и оступился, выбив в ЦК командировку в Лондон Анатолию Кузнецову, якобы собравшемуся писать повесть о Ленине, но немедля попросившему политического убежища. Впрочем, на его судьбе это не отразилось: слишком был защищён – по линии не только партийной, но и иной. Сам, рассказывая «коллективу» о поездке на Кубу и о затянувшейся беседе с Фиделем, из-за которой на несколько часов задержали вылет самолёта, или в Грецию, для передачи денег коммунисту Манолису Глезосу, сообщал не без гордости: сами понимаете, ездил по делам не литературным… Но наше с ним столкновение – при такой разнице весовых категорий – произошло на вкусовой почве: я публично выругал повесть Агнии Кузнецовой, опубликованную в «Юности», а она при всех прочих достоинствах была супругой главы писательского департамента Георгия Маркова. Из-за этого, готов согласиться, нарушения корпоративной этики мы с главным редактором перестали даже здороваться, что было отчасти пикантно. Продолжалось это два-три месяца, после чего, не столько морально, сколько материально не готовый остаться без зарплаты, я понял: пора уходить. Что одной милой сотрудницей было прокомментировано так:

– Знаете, Стасик, Полевой очень жалеет, что вы ушли.

– Да? – я не поверил своим ушам. – Чего это вдруг?

– Он-то хотел вас выгнать» (Ст. Рассадин. Книга прощаний. М., 2004).

Умер Полевой 12 июля 1981 года в Москве.

Вячеслав ОГРЫЗКО