Алексей Варламов: «Я знаю свои издержки»

№ 2010 / 30, 23.02.2015, автор: Алексей ВАРЛАМОВ

Алексей Варламов – личность в современной российской литературе неоднозначная, а потому и интересная. Судите сами. Человек с прекрасным академическим образованием (в 1985 закончил филологический факультет МГУ, доктор филологических наук – диссертация «Жизнь как творчество в дневнике и художественной прозе Пришвина», профессор МГУ). Автор нескольких книг из серии «Жизнь замечательных людей». Победитель и лауреат престижных отечественных литературных премий «Антибукер», «Большая книга», премии Александра Солженицына. Писатель, не боящийся высказывать своё собственное мнение по многим жизненно важным вопросам, касающимся и современной жизни, и современной литературы. Но делающий это интеллигентно и неконфликтно, хотя довольно остро и порой резко.

Не сглаживая углов, не ретушируя проблем. Во всяком случае, мне беседовать с ним было одно удовольствие.

 

– Алексей Николаевич, в одном из интервью в 1997 году вы высказали очень резкое мнение об участниках отечественного литературного процесса того времени: «У меня есть такое ощущение, что иные из наших толстых и почти все тонкие глянцевые журналы с их кажущейся распущенностью, но очень жёсткой внутренней дисциплиной, суровыми правилами игры и оторванностью от жизни, наши литературные партии и кланы, дутые фигуры литвождей и законодателей мод, авторские рейтинги – есть не что иное, как прообраз тоталитарных сект для интеллектуалов, где заранее распределены все роли, выстроена определённая иерархия и где невозможно выйти за отведённые тебе кем-то границы». Насколько изменилось ваше видение этого вопроса по прошествии 13 лет?

– Тринадцать лет спустя приходится с горечью констатировать, что роль толстых журналов с той поры ещё больше сократилась, хотя, казалось бы, куда уж падать, а сектантская, партийная идеология в значительном секторе литературы сменилась глянцем, что едва ли лучше. Может быть, это очень субъективное ощущение, но мне кажется, что в проклятые 90-е мы больше жили, бились, выживали, гибли всерьёз, сегодня же кровь сменилась даже не клюквенным соком – клюква для этого чересчур натуральный продукт – а чем-то синтетическим, ватным. В литературе мало подлинного, потому что его мало в жизни. И отсюда резкий уход в историю и писателей, и читателей.

– «Молодежь не идёт в литературу, потому что лучшая её часть теперь работает на паровозах», – писал так любимый вами Антон Павлович Чехов в своих записных книжках. Как вы думаете, что сейчас мешает любви молодого поколения и литературы? Или вы считаете, что такая постановка вопроса в корне неверна, и преемственность поколений в современной русской литературе проходит безболезненно?

– Чехов – превосходный писатель, но он был довольно слабым пророком. На его фразу о паровозах ответил Андрей Платонов, который именно с паровоза в литературу спустился. А молодое поколение сегодня не любит литературу, потому что мало и плохо её знает. Это если говорить о читателях. Что до писателей, то их в литературу идёт достаточно, в том числе и молодых, а вот преемственность здесь для меня под большим вопросом. Литература развивается болезненно, дискретно, взрывами, путём отрицания (но не ради одного отрицания). Это не отменяет понятия традиции, однако не случайно Достоевский взял эпиграфом к «Братьям Карамазовым» евангельские слова об умершем зерне. Бытие литературы сокровенно и до конца непостижимо, как никому неведомо и то, кого и почему она к себе призывает и куда движется.

– В одном из интервью вы лестно отзывались о романе Захара Прилепина «Санькя». Вы следите за творчеством молодых авторов? И кого бы вы ещё могли выделить из представителей, как они сами себя называют, нового реализма?

– «Санькя» – очень хорошая, живая, страстная книжка с точно найденным героем (и концовкой, которая казалась мне несколько киношной, пока не случились события в Приморье) и очень пластично изображёнными обстоятельствами.

Я не могу сказать, что намеренно слежу за произведениями молодых писателей, но, во-первых, многие вещи попадают в премиальные списки, и я читаю их, будучи членом жюри ряда литературных премий, а во-вторых, многое мне приходится читать по долгу службы как ведущему творческий семинар в Литературном институте. Пусть мои студенты пока не очень известны (хотя есть среди них и победительница премии «Дебют», автор «Нового мира» Полина Клюкина), но я в них верю, и, надеюсь, их имена ещё прозвучат.

Про «новый реализм» знаю очень немного, кроме того, что это понятие возникло как минимум сто лет тому назад.

– Вы были в этом году председателем жюри Горьковской литературной премии, читаете лекции о русской литературе в университетах Европы и Америки, преподаёте в МГУ, занимаетесь исследовательской деятельностью, когда пишете книги из серии «ЖЗЛ», были участником «Литературного экспресса» в 2009, и в то же время вы – автор следующего высказывания: «Большой стиль вернёт читателя к книге, а писателя к жизни. В том числе к общественной жизни, где писательского слова очень остро не хватает». Нет ли здесь противоречия? Чтобы стать носителем или, скажем так, обладателем этого большого стиля, не нужно ли поменьше погружаться в окружающий мир (и окололитературный в том числе) и больше отдаваться творчеству?

– Отдаваться творчеству – конечно, звучит красиво. Но никаких рецептов, как это «отдавание» организовать, не существует. Кто-то уезжает в тайгу, как Михаил Тарковский, кто-то на станцию «Правда», как Олег Павлов, кто-то живет в Москве или в Швейцарии, читает лекции или путешествует в «литературном экспрессе». Участие или неучастие в литературной жизни ничего принципиально не меняет, оставаясь фактом биографии того или иного человека. В «большой стиль» невозможно попасть по своему хотению или путём какого-то особого конструирования собственной жизни. Это чувство может только прорасти внутри, по принципу «дух дышит, где хочет».

– Ваши книги о Грине, Пришвине, Алексее Толстом, Булгакове – это попытка как-то повлиять на современный литературный процесс, на засилье беллетристики или просто личный интерес к конкретным историческим личностям?

– Конечно, второе. Хотя бы потому, что из стремления сознательно влиять на литературный процесс ничего путного выйти не может. (А в слове «беллетристика» я ничего дурного не вижу, и если уж на то пошло, как раз беллетристики нам сегодня не хватает: мало книг, чтобы просто почитать.)

– Ваша предыдущая книга из серии «ЖЗЛ» была посвящена жизни и творчеству Михаила Булгакова. Не боитесь ли вы, что это произведение станет «ещё одним в ряду многих»? Ведь, как минимум, два биографических труда о Булгакове признаны современными критиками и читателями очень достойными.

– Зачем писать третью книгу о Булгакове? Ну, для начала, не третью, ибо этих книг уже написан не один десяток и ещё больше, я уверен, появится. В этом перечне работа Мариэтты Омаровны Чудаковой «Жизнеописание Михаила Булгакова» – безусловно, самое значительное сочинение. Однако не исчерпывающее и не безупречное. Во-первых, с той поры, как эта книга была опубликована в конце 80-х годов, открылось много неизвестных фактов и появилось много новых документов: дневник Булгакова, протоколы его допроса в ОГПУ в 1926 году, донесения секретных агентов, материалы из архива ЦК КПСС и пр. Всё это требует осмысления. Во-вторых, во многом я с Чудаковой не согласен, и моя книга построена как полемика с ней. Например, писать о том, что Булгаков приехал в Москву в 1921 году раздавленным – значит игнорировать логику его писательской стратегии и судьбы. Утверждать, что написание пьесы «Батум» было компромиссом, трусостью – значит не учитывать психологию её автора и его душевное состояние в 30-е годы. Есть и другие разногласия, но это в конце концов проблема интерпретации фактов, и каждый здесь волен иметь своё мнение. Третье и наиболее существенное обстоятельство заключено в том, что М.О., видимо, как человеку политизированному, порой изменяет научная и просто человеческая добросовестность. Уже не в книге «Жизнеописание Михаила Булгакова», а в статьях, опубликованных в «Тыняновском сборнике», и в интервью итальянскому журналисту Серджио Тромбетте она оболгала Елену Сергеевну Булгакову, заподозрив ту в тайном сотрудничестве с НКВД. Причём сделала это очень некрасиво, чужими руками и таким образом, что оказалась задета репутация и самого Михаила Афанасьевича. Согласитесь, это тоже причина, чтобы о Булгакове писать. А тот факт, что ни сама Чудакова, ни кто-то из её сторонников моих суждений на сей счёт не опроверг, говорит сам за себя.

– «…Очевидно, что худшего врага, чем коммунистическая партия, у России в ХХ веке не было, и только безумное ослепление мешает это признать». Это фраза из вашей статьи «Русский век» («Дружба народов», №12 за 2008 год). Не кажется ли вам, что современные демократы, правящие страной, в начале века ХХI творят вещи, ничуть не менее губительные? Взять хотя бы постоянное сокращение в школьной программе часов преподавания русского языка и литературы.

– Да, конечно, страшные сегодня творятся вещи. Но в моём понимании их авторы и есть современные большевики (они, а не дряхлая, ни на что не способная, на трёх стульях сидящая КПРФ). Посмотрите на министра образования Фурсенко. Фанатик разрушения из породы революционеров 20-х годов: всё обезличить, упростить, подчинить себе.

– Вы читаете критические статьи и отзывы на свои произведения? И в какой мере воспринимаете критику и руководствуетесь ею в своём творчестве? Приведу пример: в журнале «Знамя» (№8 за 2008 год) была опубликована статья Светланы Шишковой-Шипуновой «Своя своих не познаша…» с довольно подробным разбором вашего «Красного Шута» (биография А.Н. Толстого), с указанием не только явных достоинств произведения-лауреата премии «Большая книга», но и некоторых упущений и недоработок автора, невключения в книгу некоторых документов и свидетельств. В работе над своей следующей книгой из серии «ЖЗЛ» вы учли эту критику? Или считаете свой метод правильным и не подлежащим корректировке и усовершенствованию?

– Статьи читаю, и ко всему толковому, что в них есть, стараюсь прислушиваться. Например, к критическому мнению Майи Кучерской о «Григории Распутине-Новом», к суждениям Андрея Немзера о «Булгакове», к статье Евгения Александровича Яблокова об «Александре Грине». Когда выйдет моя книга о Платонове, критики на неё, не сомневаюсь, будет с лихвой, и наверняка многое за дело. Я знаю издержки своей манеры – чересчур обильное цитирование документов и текстов, что приводит к большому объёму книги и затрудняет чтение. С этим борюсь, но не всегда удаётся, ибо документальная составляющая мне всего дороже, и я сам люблю читать книги, насыщенные документами. Что же касается конкретно той критической работы, которую вы называете, я не очень хорошо сейчас помню её содержание, но помню, что когда читал эту запоздалую рецензию в «Знамени», у меня возникло ощущение, что автор невнимательно мою книгу читал.

– Алексей Николаевич, в журнале «Дружба народов» (№1 за 2010 год) была опубликована ваша статья «Русский разлом», где вы, помимо прочего, пишете о том, что Шукшин примирил своей прозой Чехова и Платонова. На ваш взгляд, творчество писателя Алексея Варламова сможет стать такой вот связующей нитью? И если сможет, то кого именно вы бы назвали в контексте этого вопроса?

– Писателю думать о своём месте в литературе бессмысленно.

Беседу вёл Игорь КАСЬКО