Новое десятилетие литературы началось!
№ 2010 / 36, 23.02.2015
Новое десятилетие русской литературы началось! Его отсчёт можно вести от манифеста-интервью Германа Садулаева «Когда царя ведут на гильотину…», которое было опубликовано в еженедельном журнале «Однако»
Новое десятилетие русской литературы началось! Его отсчёт можно вести от манифеста-интервью Германа Садулаева «Когда царя ведут на гильотину…», которое было опубликовано в еженедельном журнале «Однако» (http://www.odnakoj.ru/magazine/iskysstvo/kogda_carya_vedyt_nagilqotinydotdotdot/).
Здесь он сформулировал идеологию литературно-поколенческой социально ориентированной «группы 7.0». В неё входят Захар Прилепин, Михаил Елизаров, Герман Садулаев, Сергей Шаргунов, Андрей Рубанов, Роман Сенчин, Сергей Самсонов. Уже поверхностно можно определить, что плюсом подобной манифестации стало то, что эта группа свободна от тех бесконечных стереотипов и рефлексий, которые связаны с понятием «новый реализм» и дискуссией вокруг него. Да, и не стоит думать, что это локальная секта, ограниченная семёркой отважных-отчаянных самураев. Садулаев раскрыл её границы, поставив за семёркой открытый ноль…
Если зачином «нулевых» стал манифест Сергея Шаргунова «Отрицание траура», опубликованный в «Новом мире», пусть не открывший, но сформулировавший «новый реализм» и давший вектор движения практически на всё десятилетие. Теперь новые задачи и новые реалии формулирует Герман Садулаев. При этом он не перечёркивает всё то, что провозглашал Шаргунов, а стал к нему плечом к плечу и изложил эволюционирующуюся тенденцию, перенял эстафетную палочку.
Манифест «нового ренессанса»
Напомним, десять лет назад рассуждения Сергея Шаргунова были связаны с предчувствием новой жизнеспособной литературной тенденции. Он пишет, что «серьёзная литература больше не нужна народу», она «обречена на локальность» и существование в резервации. «Серьёзная литература» – это самозамкнутая литература, живущая в собственном герметичном пространстве. Искусство же принадлежит народу и, в свою очередь, народ – искусству. Поэтому нужны открытые формы этого диалога.
Он прописывал простые, но уже затёртые истины, что средний человек «значительней и интересней любых самых бесподобных текстов». При этом писатель находится не в «пыльном углу» своих экзистенциальных фантазмов, а может управлять государством. Его главное достоинство во «власти описания» – это и знание о жизни и смерти, ощущение «силы слова» и прочувствование «дыхания красоты».
Вместо постмодернистской пародии, игры, жонглирования образами и словесной эквилибристики – подключение к пульсу мироздания, транслирование, отображение его: «молодой человек инкрустирован в свою среду и в свою эпоху, свежо смотрит на мир, что бы в мире до того ни случилось…» В этом и заключается благословенная «поэтичность бедности», которая тонко чувствует и находит высокохудожественное в простых вещах, таких как: «чёткость зябкой зари, близость к природе, к наивным следам коз и собак на глине, полным воды и небес, худоба, почти растворение…»
Шаргунов писал о «новом ренессансе», поколении, аналогичном Серебряному веку, которое сильно своей полнотой, пёстрым многообразием, где ушли на второй план идеологические противоречия: славянофилов – западников, либералов – патриотов. Настоящее искусство – симфонично, поэтому и возвращается «ритмичность, ясность, лаконичность».
Угрозы этому новому и естественному повороту Сергей Шаргунов обозначал в постмодерне, «идеологических кандалах», а также Стиле. Уже тогда на взлёте поколения Шаргунов отмечал, что Стиль спекулятивно становится той дубиной, которая знаменует отход от традиции русской литературы и устанавливает подражание западным образцам. «Качественная», но неудобоваримая проза, к которой средний читатель остаётся глух, становится мандатом на прохождение в узкий круг мистагогов, пытающихся установить монополию на серьёзную литературу. В этом «качестве» теряется художественность, то есть живое дыхание книги, но при этом высокородные мисты всегда могут отмежеваться от литературных простолюдинов и прикрыться своими стилистическими шифрами.
Манифест «нового классицизма»
О преодолении инерции постмодернизма говорит и Герман Садулаев, но в его трактовке постмодерн не стоит искать исключительно в литературе, это не только явление искусства, оно вышло в реальную жизнь и начинает форматировать её по своим законам. Поэтому и «группа 7.0» – даже не столько литературное явление, её объединяет не метод, а лозунг: «Game is over – «Игры закончились», нужно выйти из напутанной узлами вокруг системы концептов. Игры, естественно, в широком смысле, ведь реальная жизнь, как правило, откликается на них реалиями наподобие терроризма, о котором также пишет Садулаев.
«Мы перестали играть со смыслами, с сюжетом, с читательским восприятием», говорит Герман Садулаев. По его мысли, «литература – это закрытый текст», а не некая интерактивная структура. Текст, который «существует до, вне и без, то есть независимо от его прочтения», читательское восприятие никоим образом на него не влияет, у автора нет соавторов. То есть, собственно, он отрицает и игру со смыслами, экзегетическими построениями, которые могут делать как конкретный реципиент текста, так и время.
Закрытость искусства – это приближение его к классицистическому восприятию, поэтому, говоря о локальности «нового реализма», который замыкается лишь на творчестве Романа Сенчина, Садулаев готов ввести иную формулу с эпитетом «новый» – «новый классицизм».
Садулаев постулирует искусство «с чёткой границей между сценой и зрителем, между автором и читателем». Напомним, Шаргунов в «Отрицании траура» напирал на симфоничность и дикорастущесть искусства, которое есть «цветущий беспрепятственно и дико куст, где и шип зла, и яркий цветок, и бледный листок». Шаргунов предвещал и говорил о становящемся явлении, Садулаев делает акцент на восприятии уже объективированного феномена, оформившегося, по его мнению, в творчестве перечисленной семёрки авторов.
Пока не совсем понятно, как Садулаев мыслит коммуникацию искусства и народа. Шаргунов ратовал за открытые взаимообогащающие формы этого диалога, говорил об открытости искусства миру, опять же, ведя диалог с постмодернизмом, ведь он помимо игры провозглашал жёсткую кастовость. Здесь, как и в политике, за видимой демократичностью идёт чёткое деление на сакральное и профанное. Весь смысл постмодернистской игры – скрыть эту грань…
В своём интервью-манифесте Садулаев отмечает важность того, что наметился процесс «стягивания современной русской литературы», появился интерес к ней. А ведь он возник с того момента, когда она сама заинтересовалась реальной фактурой, живым человеком, но не концептом, провозгласила примат традиционалистичности. Это на самом деле мощный прорыв, так как ещё недавно читатель более чем комфортно себя чувствовал только лишь в окружении классики, или, как в начале 90-х годов, приковав всё свое внимание к «возвращённой» литературе. Сейчас едва ли себя можно ощущать полноценным и компетентным читателем, не имея представления о своих пишущих современниках, о литературной среде сегодня.
Именно эту среду и создает «группа 7.0», которая находится «в живом, соединённом нитями, взаимосообщающемся пространстве современной русской литературы».
В пику «новому реализму», особенно в середине десятилетия, ставилась репортажность, документализм, появился даже термин «литература документа». Отсюда пытливые и глубокомысленные критики говорили о его поверхностности, что, дескать, авторы лишь легковесно скользят по верхам. Сейчас же применительно к «группе 7.0» Герман Садулаев настаивает на «взаимосвязи метафизики и социального», где «социальное является метафорой метафизического». Это важная ремарка, так как критика, так уж сложилось в последние годы, не делала такого допущения или даже подобного предположения относительно нового литературного поколения. Как-то это было не принято: Прилепин – Чечня, нацболы; Садулаев – Чечня, офисный планктон, и так далее по методу расклейки известных априори бирок и ярлыков. Собственно, о семантической многослойности литературы, подключённости её к процессам мироздания писал и Шаргунов, но этот момент у него не был услышан, и Садулаеву необходимо было ещё раз сделать на этом упор.
При том, что текст – «закрытая структура», Садулаев обратился к читательскому восприятию произведений, так как градус этого восприятия сейчас смещён практически исключительно к фактографичности и внешней сюжетной канве. Соответственно, тексты остаются без должного прочтения и осмысления.
Предыдущий период, или «нулевые», по мнению Садулаева можно воспринимать в качестве романтического этапа, времени «эмоциональных выплесков». Сейчас идёт преодоление этого через самодисциплинирование по «направлению к эстетическому совершенству». Эстетическое совершенство – перспективная задача, которая будет достигаться формулой прозы «группы 7.0»: «социальная, метафизическая, классическая, мужская».
Новое десятилетие литературы началось. Герман Садулаев обозначил его контуры. Будет много споров, эмоций, критики. Но, как и в случае с Шаргуновым, через десять лет мы увидим, что его манифест, его предчувствия полностью оправдались.
Андрей РУДАЛЁВ,г. СЕВЕРОДВИНСК
Добавить комментарий