Историческая реальность и либеральные схемы

№ 2010 / 40, 23.02.2015

Ев­ге­ний До­б­рен­ко – спе­ци­а­лист по со­вет­ской ли­те­ра­ту­ре по­сле­во­ен­ных лет. У не­го есть ра­бо­ты, в ко­то­рых он пы­та­ет­ся до­ка­зать, что куль­ту­ра и ли­те­ра­ту­ра «по­зд­не­го ста­ли­низ­ма» бы­ла са­мым бес­плод­ным, «про­валь­ным» пе­ри­о­дом в на­шей ис­то­рии.

Евгений Добренко – специалист по советской литературе послевоенных лет. У него есть работы, в которых он пытается доказать, что культура и литература «позднего сталинизма» была самым бесплодным, «провальным» периодом в нашей истории. Надо отдать должное, Добренко неплохо владеет фактической стороной дела. Однако в своих построениях он откровенно тенденциозен, глух к иным точкам зрения. И, видимо, не случайно ему, «одесситу» (по его собственному выражению), так близка позиция бывших «советологов» – как не случайно, что он получает поддержку зарубежных научных центров, гранты…

В этом смысле новая статья Е.Добренко «Сталинская культура: скромное обаяние антисемитизма» («НЛО», 2010, № 101) методологически мало чем отличается от его прежних штудий. И всё же есть в ней нечто, что заслуживает более пристального внимания. Прежде всего, это сама тема (кампания борьбы с космополитизмом в последние годы жизни Сталина, расстановка сил в творческой интеллигенции), которую хотя новой и не назовёшь, но она остаётся достаточно острой и актуальной и сегодня. Автор обращается к некоторым публикациям на эту тему, вышедшим в последнее время, делает попытки теоретизировать о специфике русско-еврейских отношений, о роли и месте еврейского «элемента» в советской культуре и т.п.

В статье есть отдельные, весьма сомнительные (чтобы не сказать больше) «открытия», которые придают всей конструкции весьма специфический оттенок. Следует отметить, что некоторые «несущие» идеи этой конструкции явно противоречат друг другу. С одной стороны, читаем, что вообще «советской интеллигенции нет». С другой, она всё же есть, но это – единственно либеральная интеллигенция. Исследователь так и заявляет ничтоже сумняшеся: «…нелиберальной интеллигенции не бывает. То, что чуждо либеральным идеям, чуждо самому духу интеллигентности» (стало быть, консерваторам, патриотам в принципе отказано в интеллигентности?). И далее, чтобы уж всем было понятно, расставляет все точки над «и»: по его мнению, всякая интеллигенция – это «интеллигенция еврейского происхождения». И тут же подводит «теорию» под своё заявление: «историческая борьба за модернизацию и либерализацию патриархальных обществ составляла самую суть еврейства, ненавистного автократам и ксенофобам».

Автор статьи следует заданной схеме, в которой писатели жёстко делятся на «наших» и «не наших», на «чистых» и «нечистых», на либералов и «сталинистов». Первым отводится авангардная, новаторская роль, вторые – консерваторы и прислужники режима, ретрограды и конъюнктурщики, малоталантливые люди. Первые бескорыстны, они страдают за правду, готовы жертвовать всем ради свободы и справедливости, они бессребреники; вторые, напротив, только и думают о своей выгоде, карьере, занимают начальнические кабинеты и посты, творчески бесплодны, только и делают, что услуживают власти.

Вновь и вновь Добренко повторяет мысль о том, что евреи оказались «наиболее подготовленными к выполнению своих социальных функций». Русские писатели, по выражению Добренко, некогда «совесть народа», отныне якобы участвуют лишь… в «игре уголовников». При этом одобрительных оценок заслуживают И.Эренбург, Э.Казакевич, В.Гроссман. С другой стороны, автор статьи усиленно мажет одной чёрной краской не только «банду антисемитов» – А.Софронова, Н.Грибачёва, М.Бубеннова и проч., но и А.Фадеева, Ф.Панфёрова, В.Вишневского и других – ведь они принадлежали к «русской партии». А вот лишь некоторые эпитеты и «метафоры», которые даются А.Фадееву: «лишённый морали», «играл людьми, как оловянными солдатиками», «ничто», «предал всех и вся», у него «над всем доминировал азарт прожжённого игрока, актёра» и т.д., и т.п.

Добренко во главу угла ставит не эстетический, а идеологический принцип, в его оценках преобладает социологический подход к явлениям литературы и искусства. Что бы ни говорил автор, преобладающим критерием для его оценок является не столько реальный художественный вклад писателя, а его принадлежность к тому или иному крылу, группе. Резко критикуя групповщину, якобы лежащую в основе «заединщиков», сам Добренко активно и практически открыто пользуется принципом национально-групповой принадлежности. Отсюда односторонность, необъективность, пользуясь его собственным выражением, «прошивают» все его работы – как прежние, так и настоящую. В этом смысле он – литератор сугубо «партийный», как бы сам он ни отрицал этого, и вольно или невольно выполняет социальный заказ одной части интеллигенции, ныне служащей интересам олигархической верхушки, пришедшей к власти в результате развала Советского Союза. Этой цели подчинены по сути все попытки теоретического обоснования «мессианской» роли представителей «малого народа», некритического отношения к их вкладу в советскую культуру. Теоретические и исторические подходы Добренко зачастую носят не научный, а откровенно вкусовой характер. Так, антисемитизм Сталина он объясняет его «люмпенским происхождением»; нелюбовь к евреям со стороны русских – их бесталанностью, завистью и т.д.

Недавно мне довелось выступать у нас, в одной уважаемой организации, на международной конференции с докладом о послевоенной прозе. И надо было видеть, с каким пылом и негодованием на меня обрушился один учёный с Запада (скорее всего, наш выходец) за одно то, что я позволил себе только упомянуть роман В.Кочетова «Журбины». «Как вы можете говорить о Кочетове, этом антисемите и палаче? Вы не имеете права находиться здесь!» – неожиданно воспалился мой оппонент, видимо, забыв, что это он находится в гостях, а я у себя дома… Но всегда ли мы помним об этом, когда нам пытаются навязать своё представление о нашей истории и литературе, всегда ли умеем отстоять своё мнение? К сожалению, не всегда.

Вячеслав САВАТЕЕВ