Не жди к себе участья

№ 2010 / 40, 23.02.2015

При жиз­ни Ни­ко­лай Бра­ун имел ре­пу­та­цию бла­го­по­луч­но­го офи­ци­аль­но­го по­эта. Не слу­чай­но власть до­ве­ря­ла ему на­пи­са­ние тек­с­тов для ме­мо­ри­а­лов. Он, в ча­ст­но­с­ти, со­чи­нил бес­смерт­ные стро­ки для брат­ских мо­гил Се­ра­фи­мов­ско­го клад­би­ща

Николай БРАУН

При жизни Николай Браун имел репутацию благополучного официального поэта. Не случайно власть доверяла ему написание текстов для мемориалов. Он, в частности, сочинил бессмертные строки для братских могил Серафимовского кладбища: «Здесь мёртвые спокойны за живых». И мало кто знал о пережитых поэтом личных трагедиях.

Во-первых, очень долго исследователи не знали точную дату рождения Николая Леопольдовича Брауна. По одним источникам, он появился на свет 16 (по новому стилю 28) ноября 1900 года, по другим – 2 (по новому стилю 15) января 1902 года в селе Парахино Тульской губернии. Верной оказалась первая версия.

Второй вопрос связан с происхождением Браунов. Судя по всему, предки поэта жили в австрийской Богемии. В России первым из Браунов пустил корни капельмейстер Христофор Браун. Его внук – Леопольд стал сельским учителем. А правнук получил известность как поэт.

Вообще поэзией Николай Браун стал грезить ещё в детстве. Из-за своего увлечения он даже не захотел после окончания Орловской гимназии оставаться на малой родине. Но тут началась гражданская война. Позднее сын поэта рассказывал: «В 19-м году, когда Деникин стал отступать к Югу, у Николая Леопольдовича был выбор: либо взять в руки оружие и идти с Деникиным, либо как неизбежное принять перемены в стране. Дедушка с бабушкой Леопольд Викентьевич и Ефросинья Ивановна (они оба были православными, как и мой отец) раздали близким людям имущество и вместе с детьми подались в Питер, где мой двоюродный дед профессор Павел Викентьевич Браун до революции владел домом на Шамшеве, 17… Дед скончался в 19-м году, вскоре после приезда Николая Леопольдовича. В том же году дом был реквизирован. И Брауны поселились в коттедже в Новой Деревне».

Чтобы не умереть от голода, выпускник Орловской гимназии вынужден был в Петрограде работать то грузчиком, то санитаром, то пожарным. Кстати, дольше всего он смог продержаться лишь в театре при знаменитой «Вилле Родэ», где ему позволили сыграть почти двадцать ролей.

Вскоре Браун поступил в педагогический институт. Он по-прежнему мечтал стать поэтом. В Петрограде, наверное, не было ни одного литературного кружка, куда бы его не заносило со своими стихами. Однажды у Брауна хватило смелости заявиться даже в группу, с которой занимался Николай Гумилёв. Однако Гумилёв к его опытам отнёсся прохладно.

Особо в биографии Брауна стоит выделить 7 августа 1922 года. В тот день поэт выступал на вечере, приуроченном к годовщине памяти Блока. Сразу после выступления к нему обратилась Мария Комиссарова, которая училась в том же пединституте, но на курс старше. У неё было несколько вопросов. Браун дал короткие ответы и попросил подойти к нему после вечера. Так началось знакомство двух молодых людей, которое вскоре переросло в бурный роман. Но обвенчались они лишь через четыре года в церкви Иоанна Предтечи на Каменном острове.

Ещё в институте близким приятелем Брауна стал Николай Заболоцкий. Какое-то время они даже вместе выпускали машинописный журнал. Потом молодого поэта сильно поддержал Алексей Толстой. Это он в 1924 году порекомендовал журналу «Звезда» его стихотворение «Россия». Кстати, с подачи Толстого «Звезда» не только напечатала Брауна, но и взяла его к себе на работу.

Но ближе всего правнуку военного капельмейстера в ту пору были, естественно, поэты есенинского круга. Браун лично хорошо знал Есенина. С ним его познакомил Клюев. Судьбе оказалось угодно, чтобы Браун и Борис Лавренёв первыми из писателей увидели Есенина мёртвым.

Надо сказать, что в семье Браунов никогда не верили в самоубийство Есенина. Сын поэта говорил: «Мой отец – Браун Николай Леопольдович рассказал следующее: смертельная рана, глубоко уходящая, была у Есенина под правым глазом, под бровью, пробита, как будто ударили сдвоенной железной палкой, а вероятнее всего – рукояткой револьвера типа наган с ушком, оставившим две характерные вмятины на лбу, очевидные на «неофициальной» посмертной маске. Я спросил отца о круглой ране над правым: не был ли Есенин застрелен? Ответ отца: «Он был умучен». Переносье было пробито на уровне бровей, и левый глаз запал. Никакой странгуляционной борозды на шее не было… Отец в 1919–20 годах работал санитаром и знал, что говорит – ему приходилось видеть удавленников с характерными посиневшими лицами, а лицо Есенина было бледным». Позднее чекисты припомнили поэту это упрямство.

В 1926 году у Брауна наконец вышел первый сборник «Мир и мастер», на который по-доброму отозвался Николай Асеев. Как считали критики, в стихах молодого поэта тогда превалировал в основном звук. Он зажигательно кричал, но не чувствовал зрительный ряд.

Браун декларировал: «Я жажду действия. / Я жажду / Из камня искры высекать, / Безмолвье в слово облекать». Он верил в силу дружбы. Членов ленинградской литературной группы «Содружество» поэт готов был записать чуть ли не в братья. «Мы затянуты братски опояской одной», – утверждал Браун в своих стихах. Это братство возникло из общности биографий. «И чем-то судьбы наши были схожи – ведь грелись мы у одного костра». Это потом выяснилось, что в «Содружество» попало очень много людей, которых власть уже успела сломать и даже испоганить.

Позже почерк Брауна разительно поменялся. Исчезла плакатность. Не случайно Виссарион Саянов, когда прочитал его третий сборник «Вылазка в будущее», заметил, что поэт сумел найти себя и в области философской лирики.

Угроза ареста нависла над Брауном в августе 1940 года. Сначала им заинтересовались даже не чекисты, а сотрудники 6-го отделения милиции на канале Грибоедова. Вкрадчивые следователи поначалу интересовались исключительно отношением поэта к литераторам из есенинского круга. Но потом ему прямо было предложено стать осведомителем. Сын поэта рассказывал: «На пятом или седьмом ночном допросе Браун заявил: «Я не буду отвечать!» Следователь: «Ну что ж, тогда будем сидеть молчать, не спать». – «Для меня как для поэта по ночам не спать – дело привычное». Следователь приходит в ярость. «Вы что дурака валяете! У вас родственники за границей. Вы же с ними состоите в переписке». – «Какие родственники! Какая переписка!» – «У нас их письма». – «Так дайте почитать!» – «Не полагается, это следственный материал». – «В таком случае, откуда же я знаю, что у меня родственники за границей?» У следователя сдали нервы – кричит: «Вы у нас в расстрельных списках!» Отец прекрасно понимал, что может быть дальше – арест, следствие. А потом он будет считаться без вести пропавшим – как его друзья поэты Николай Олейников, Борис Корнилов, которые жили в одном доме с ним, на Канале Грибоедова, 9». Кончилось всё тем, что, как рассказывал сын поэта, Браун «написал очень серьёзное заявление и отвёз его в Смольный, и в Смольном нашёлся кто-то, кто (он не знал кто) эти ночные допросы прекратил. Браун писал, что все обвинения абсолютно безосновательны, что он подвергается шантажу. «Либо вы меня защитите, либо я буду жаловаться в Москву…» Письмо в Москву он уже подготовил. В черновиках отца я нашёл и опубликовал в сборнике «На невских берегах» стихотворение, датированное 29 августа 1940 года:

Когда к тебе стучится неудача, А счастье дом обходит стороной, Не становись подобен тем, кто, плача Или ропща, клянёт удел земной. Останься твёрд, не жди к себе участья, Готовься с честью путь земной свершить. Пусть даже в мире нет дороже счастья, Чем это счастье – жить.

Главное, что я хотел бы выделить в этом стихотворении – понятие чести. Чести отец не изменял никогда».

Когда началась война, Браун не стал искушать судьбу. Он понимал, что его неправильная фамилия может вызвать у властей подозрения и спровоцировать новые репрессии. Чтобы уберечь семью, поэт поспешил родных отправить в эвакуацию на Урал, а сам попросился на фронт, и вскоре он в качестве военного корреспондента попал в Севастополь.

Позже Брауна перебросили в Таллин. На его глазах была спешно организована эвакуация остатков Балтфлота в Кронштадт. Он сел на один из последних транспортов, который попал под бомбёжку да ещё напоролся на мины. В Ленинграде считали, что поэт утонул. Но он не только сам уцелел, но ещё и сумел вытащить из воды несколько человек.

Потом была блокада. Потрясённый увиденным, Браун сочинил «Песню гнева», музыку к которой написал Б.Гольц. Дмитрий Шостакович, когда прослушал песню, воскликнул: «Это же произведение вагнеровской силы!»

Мало кто знал, что в войну Браун потерял двух братьев – Анатолия и Владимира. Первый погиб при взятии Одессы. Второй упокоился на Новгородчине. Непросто сложилась и судьба третьего брата поэта – Корнея. Ему довелось пройти через плен.

Новый удар на семью Браунов обрушился уже в 1946 году. Его жену – Марию Комиссарову главный советский идеолог Андрей Жданов упрекнул тогда в упадничестве, подверстав в постановлении ЦК ВКП(б) её имя к Ахматовой и Зощенко. Однако сразу после двадцатого съезда партии расстановка сил в писательском мире резко изменилась. Браун сначала возглавил бюро секции поэтов Ленинграда, а потом отдел поэзии в журнале «Звезда». Правда, впоследствии поэт отошёл от стихотворной публицистики на злобу дня. Героем его лирики стала природа. Официальных критиков это уже не устроило. К началу 1970-х годов Браун был оттеснён на обочину литпроцесса.

Сильнейшим ударом для поэта стал арест в 1969 году его единственного сына. Он тоже любил сочинять стихи и тоже носил имя Николай Браун. Историк Н.Митрохин в своей монографии «Русская партия: Движение русских националистов в СССР. 1953–1985 годы» в 2003 году рассказывал: «Раскрутка» дела началась в 1968 г. с ареста по обвинению в хищении телевизоров с завода им. Козицкого шофёра С.А. Мальчевского (1935 пр.). По ходу расследования выяснилось, что С.Мальчевский ещё в 1967 г. принимал участие в групповом преступлении – обыске у вдовы гинеколога (предположительно, еврея), проводившемся уголовниками под видом милицейского (было изъято облигаций Госзайма на 20 тысяч рублей). В камере СИЗО Ленинградской области С.Мальчевский, сидевший вместе с профессиональными уголовниками, стал выдавать себя за «политического» заключённого. Когда у него потребовали доказательств, он написал несколько записок оставшемуся на свободе другу – любовнику его сестры – поэту Н.Н. Брауну (1938 г.р.) с просьбой подтвердить его приверженность к борьбе против советской власти и передал записку якобы освобождающемуся сокамернику. После этой провокации оперчастью ленинградского СИЗО «Кресты» было возбуждено дело. Н.Браун был сыном известного ленинградского поэта, богемным и авантюристичным молодым человеком. Вместе с С.Мальчевским (согласно «58–10. Надзорные производства…») и уже отсидевшим за фарцовку В.Г. Водопьяновым (1940 г.р.) (согласно позднейшим воспоминаниям А.Бергера) отмечал день рождения Гитлера, расстреливал из духового ружья мишень, на которой было написано «Uden! Achtung!» – «Внимание! Евреи!», звонил в различные государственные организации от имени Народно-трудового союза (НТС), с которым, кстати, не поддерживал никаких отношений. Был он знаком с очень широким кругом людей – от уголовников до интеллектуала поэта А.С. Бергера (1938 г.р.) и товароведа в «Академкниге» и В.В. Шульгина. А.Бергер дружил с Н.Брауном с первого курса Библиотечного института, который они оба закончили. Вокруг них сложился небольшой кружок приятелей-инакомыслящих (А.Бабушкин и другие). Участники кружка собирались обычно по пятницам, читали друг другу свои стихи, вели разговоры о судьбе России и о возрождении русской культуры (тут трудно не заметить пересечение с лингвистическими экзерсисами А.Солженицына). О второй жизни Н.Брауна – общении с уголовниками, антисемитизме – А.Бергер, по его позднейшим утверждениям, ничего не знал и был очень удивлён представленными позднее следователем материалами. 15 апреля 1965 г. Н.Браун и А.Бергер были арестованы по обвинению в антисоветской пропаганде. А.Бергер попал на заметку КГБ несколькими днями раньше, когда пришёл с банкой спирта к Н.Брауну, а у того в тот момент проводили обыск. Первоначально ордер на их арест был выписан по делу С.Мальчевского. По адресам знакомых и Н.Брауна, и А.Бергера прошли тщательные обыски – изымали главным образом стихи подельников».

Руководство КГБ хотело, чтобы против младшего Брауна дал показания свидетель отречения от престола Николая Второго – Василий Шульгин, у которого молодой поэт исполнял обязанности литературного секретаря. Но Шульгин на суде монархизм своего молодого соратника за преступление не признал.

Ревизия наступила 15 декабря 1969 года. Суд признал младшего Брауна виновным по 70-й статье Уголовного кодекса и приговорил его к семи годам лагерей и трём годам ссылки. Первоначально сын поэта свой срок отбывал в Мордовии, но летом 1972 года его этапировали в воссозданные пермские политлагеря. Там в конце 1974 года он в последний раз увидел своего отца. Поэт и его жена с трудом добились этого свидания с сыном. Тот впоследствии вспоминал: «Отец был болен, хотя выглядел по-прежнему артистично, был стройным, лёгким в движениях. Читал мне новые стихи. Но у обоих нас было предчувствие, что эта встреча – последняя. Мы заспорили о чём-то важном, проявили крайнюю неуступчивость, и вдруг, спохватившись, где мы и почему, умолкли. И тут он, пристально посмотрев мне в глаза, в первый и последний раз в жизни перекрестил меня заметно похудевшей рукой».

Николай Браун пытался найти правду, доказать, что нельзя сажать людей за их политические убеждения. Но власть к его обращениям оказалась глуха. В отчаянии поэт написал две книги стихов: «Скорбные строки» и «Горестям вопреки». Однако их, естественно, издавать никто не стал.

Умер Браун 12 ноября 1975 года в Ленинграде. Сын его потом досиживал свой срок на севере Томской области. Выйдя на свободу, он первым делом захотел подготовить к печати одно из главных отцовских сочинений – «Поэма похода», которая воскрешала трагические подробности перехода кораблей Балтфлота в сорок первом году (из Таллина в Кронштадт). «Я, – вспоминал младший Браун, – по возвращении, подготовил её к печати, написал предисловие, подписал его фамилией матери, потому что под моей бы не опубликовали, принёс в журнал «Звезда». Зам. главного редактора П.Жур, который ко мне относился по-настоящему хорошо, сказал: «Ну как же я могу поместить поэму полностью? Одиннадцать глав помещу, а двенадцатую (она по счёту не 12-я) не могу». Я не понял: «Что же вам мешает, Пётр Владимирович?» – «Как начинается глава «Эвакуация»? «Тебе всего два с половиной года, ты спишь, а ночь разорвана войной… Ты ничего ещё понять не в силах…» «Вам «всего два с половиной года». Да сколько бы ни было! Понимаете, Николай? У вас какая статья была – политическая? Вы не реабилитированы? Мы не имеем права публиковать о не реабилитированном». Я в ответ иронизирую: «Тебе всего два с половиной года, а ты уж оценён как враг народа!». Но главным стало то, что хотя 12-я глава и стала 11-й, «Поэма похода» увидела свет».

Вячеслав ОГРЫЗКО