Греческая трагедия «поколения нулевых»

№ 2010 / 42, 23.02.2015

Ан­д­рей Ру­да­лёв: А вот ты зна­ешь, на мой взгляд, не по­лу­чит Сен­чин за «Ел­ты­ше­вы» «Боль­шую кни­гу». Ско­рее все­го, не поз­во­лят это сде­лать, лит­по­ли­ти­ка нын­че та­кая. На «Бу­ке­ре» про­ка­ти­ли, но там своя кух­ня, своя иг­ра бы­ла.

Кому достанутся три миллиона рублей за «Большую книгу»

Андрей РУДАЛЁВ

Андрей Рудалёв: А вот ты знаешь, на мой взгляд, не получит Сенчин за «Елтышевы» «Большую книгу». Скорее всего, не позволят это сделать, литполитика нынче такая. На «Букере» прокатили, но там своя кухня, своя игра была. На «Нацбесте», расхваливая, посчитали, что слишком мрачен, недухоподъёмен и для бедных… Вот и сейчас не дадут, иначе нужно будет признать новую литературу, «новый реализм», будь он неладен… Ведь по отношению ко всему этому у многих кривая усмешка и высокомерная брезгливость наблюдается. Надо будет признать и эти реалии, описанные в романе, а от них лучше спрятаться в песок, выдавив: «чернуха». Надо будет согласиться, что «Елтышевы» – идут в русле классической русской литературы, а ведь многое из того, что нам сейчас навязывают, к ней не имеет ровным счётом никакого отношения, являясь русскоязычной поделкой.

Вопрос, конечно, не в премиях, а в отношении. Обрати внимание: «Патологии» и «Санькя» Захара Прилепина, действительно большая книга Германа Садулаева «Я – чеченец!», «Ура!» Сергея Шаргунова, «Чеченские рассказы» Александра Карасёва и ряд других знаковых книг десятилетия, кроме разговоров, не удостоились, по большому счёту, ничего. Наверное, это о чём-то говорит?!..

А ты как думаешь, почему «Елтышевы» Сенчина, принимая, не принимают?

Сергей Беляков

Сергей Беляков: Почему же не принимают? «Елтышевы» в шорт-листах четырёх престижных премий, причём в фаворитах ходили. Это не только лучшая вещь Романа Сенчина, но и самая востребованная, самая популярная, самая известная. Так что писателю грех жаловаться. Но и неприятие книги многими, очень многими критиками, редакторами, просто читателями неслучайно. Роман Сенчин слишком тесно связан с поколением «новых реалистов». Липкинское поколение писателей слишком быстро вошло в литературу, слишком рано начало получать премии. «Ясная Поляна» и «Нацбест» у Захара Прилепина, «Букер» у Дениса Гуцко, «Премия Соколова» у Дмитрия Новикова, «Новая Пушкинская премия» у Пустовой, я уж не говорю о «Дебюте». Они слишком уж обласканы премиями, журналами, критиками. Успехи этих ребят, ещё только-только научившихся более или менее грамотно писать, вызвали сначала недоумение, потом раздражение, наконец – ненависть. А Роман Сенчин оказался настоящим лидером этого поколения. Не Валерия Пустовая, она всё больше погружается в литературоведение. Не Сергей Шаргунов, ему милее политика. А именно Сенчин. Проза Сенчина – лучшее оправдание «реалистического поворота» в отечественной литературе. Но и отвечать Роману приходится не только за себя, но и за целое поколение прозаиков, часто не очень грамотных, а то и невежественных, нахальных, недалёких. Мне кажется, Сергей Гандлевский решил «на примере Сенчина» проучить зарвавшихся молодых писателей. Вот Роману и пришлось расплачиваться за всех «новых реалистов».

А.Р.: Согласись, какая-то странная игра литстратегий получается. И она мало чего общего имеет как с литературой, так и с декларируемым многими приматом качества. На поверку поручается, что за всей высокопарщиной помыслов и высоких устремлений скрывается банальное: рожа мне твоя не нравится, пацан…

Что такое премия? Вообще весь сложившийся премиальный процесс довольно унизителен для писателя, этакая морковка для него. По большому счёту, надо бы серьёзно проанализировать не только плюсы, но и вред от сложившегося премиального феномена. Но это другой и долгий разговор. Вот тот же Сенчин в недавней интернет-конференции сказал, что «не всегда присуждение премии лучше остановки в шаге от неё». Конечно, эта дистанция шага необходима для литературного молодняка, ведь именно этот шаг может до неузнаваемости переформатировать любой талант.

Проблема ещё в том, что Сенчин попал в поколенческие тиски. Всегда свежие молодые шли по определённой квоте. Парочку приметили, и ладно. А здесь целое соцветие «выскочек»! Всё это может нарушить процесс литературной преемственности, и так очередь за теми же премиями сильно перепуталась, зашли те, кто не стоял. Вот уфимец Игорь Фролов всегда относительно Сенчина с предельным скепсисом высказывается и отъявленной графоманией кличет. Хотя из его разъяснения я так и не понял, почему. Естественно, говоря о Сенчине, он думает о «новом реализме».

Но странно, что мало кто из хулителей видит, что именно Сенчин доказал правильность выбранной в начале «нулевых» стратегии, когда реальность богаче любой выдумки. И ведь не завяз, не остановился на одном месте, не стал барахтаться в трясине дотошного бытоописательства, а эволюционировал, развивался, становился всё интереснее. Это не только «Елтышевы» доказывают, но и предыдущий роман «Лёд под ногами», и повесть «Конец сезона».

С.Б.: Игорь Фролов повторяет старую ошибку: пытается найти критерий для отделения литературы от графомании, придумывает правила, возвращается к старому спору о сюжете и фабуле, спору уже схоластическому, бесплодному. Установить «правила игры» здесь невозможно, не раз ведь пытались, да всё без толку. Смешно, когда критик, писатель, редактор говорит: «литература должна…», «литература – это» и так далее и тому подобное. «Проверить алгеброй гармонию…» На мой взгляд, всё это чушь. Первично чувство. Мне роман (повесть, рассказ) понравился/не понравился. Оставил равнодушным или заинтересовал.

Один глупый студент в дневнике так описал свои впечатления от первой постановки «Трёх сестёр» в Московском художественном театре: «У меня сжимались кулаки!» Чеховскую пьесу он воспринял как призыв к революционной борьбе. Между тем, за этой глупостью можно разглядеть и нечто более важное: эмоциональное потрясение. Потрясение вызвала сама пьеса, постановка Станиславского, игра актёров. Но чувство надо ещё рационально выразить, объяснить (хотя бы самому себе), что же тебе понравилось. Разум разъясняет человеку то, что рациональному познанию, на самом деле, не поддаётся. Он его обманывает.

«Елтышевы», судя по откликам критиков и, самое главное, читателей, вызвали чрезвычайно сильное переживание, эмоциональный всплеск, даже потрясение. А уж затем люди начали объяснять себе и другим, чем так хорош и так важен этот роман. Вот как бы ты объяснил успех «Елтышевых», значение «Елтышевых», их место в современной литературе?

А.Р.: Если не вдаваться в схоластику, а говорить на уровне чувств, то Сенчин угадал по многим параметрам. Во-первых, конечно, герой и система персонажей. Он вывел их предельно живыми, это не картонные манекены, люди-схемы, идеи, конструкции, которыми в преизбытке насыщалась наша словесность в последние годы. Потом, и это мне кажется важным, Сенчин избежал жанровой односторонности. Что такое «Елтышевы»? Семейная сага, новая реинкарнация деревенской прозы, повествование о маленьких людях, зеркало эпохи периода распада державы и зарождения новой формации? И первое, и второе, и третье. Разве сейчас нет таких семейств, разве раньше их не было? Любят говорить о беспросветности, о том, что нет талантов разглядеть свет… А разве «Елтышевы» такая уж и тупиковая история? А внук, растущий в чужой семье, под иной фамилией, но в котором течёт кровь Елтышевых? Разве это не свет, не надежда, разве семья выгорает дотла и впереди нет никакой перспективы?

Действительно, семейство уходит, один за одним отпадают в небытие её члены. Кто-то через грех, кто-то под грузом обстоятельств. Во всём этом видится аллегория развития страны, жерновов исторического процесса, в которых многое перемалывается в труху, отпадает безвозвратно. Остаётся только предание, память, уроки, да внук Родя. Род, Родина… Внук, который выброшен в иную ситуацию, но у которого есть шанс прервать дурную причинно-следственную связь, исправить родовой грех. А когда он узнает свою настоящую фамилию, как он распорядится своим знанием?

Как это ни банально будет звучать, но чем больше размышляешь над «Елтышевыми», тем более понимаешь, что это живая пульсирующая книга, для которой неприменима та или иная формула, но за которой шлейф вопросов и свобода вариантов выбора.

С.Б.: Неприменима формула – это верно. Тем более не стоит причислять «Елтышевых» к деревенской прозе. У нас слишком вольно используют это словосочетание. К деревенской прозе причисляют всё, что написано о деревне. Но тогда и «Барышня-крестьянка» – деревенская проза, и «Записки охотника». Не раз слышал от профессиональных филологов, кандидатов и докторов наук, что квинтэссенция деревенской прозы – это «Матрёнин двор», хотя рассказ Солженицына так же далёк от неё, как и чеховские «Мужики». Солженицын был совестливым городским интеллигентом, «Матрёнин двор» родился из чувства вины, которое Александр Исаевич перенял у разночинцев позапрошлого века. У Чехова этого комплекса не было, крестьян он не знал, не понимал и не любил.

Деревенская проза – феномен не только литературный, но и социальный, и даже исторический. Её авторы – люди старой деревенской культуры, получившие городское образование. Бог не обидел талантом, редакторы приветили. Абрамов, Белов, Распутин, Липатов, Можаев, Астафьев знали о деревне такое, чего ни один горожанин не нашёл и не понял. Они успели рассказать о деревенской культуре, когда она уже умирала.

Роман Сенчин, как и Елтышевы, горожанин, который когда-то (в отличие от своих героев, не навсегда) приехал в деревню из города. Герои Сенчина приезжают уже в мёртвую деревню. Люди-то остались, но традиционный образ жизни русской деревни этим людям чужд. «Лад» Белова – о деревне ещё живой, «Прощание с Матёрой» о деревне умирающей, о гибели всей русской сельской цивилизации. «Елтышевы» – о существовании после смерти, о мёртвом мире, мире, который воскресить нельзя. Может быть, можно построить новый, но Сенчин в светлое будущее не верит: «Немало появилось в начале девяностых людей в деревнях, попытавшихся зажить в ней крепко и сытно, не боящихся работы. И кое-кто из местных, поверив, что теперь они хозяева своего благополучия, засучили рукава, а ещё больше оказалось таких среди приезжих – вырванных обстоятельствами из города и вынужденных обустраиваться на земле… И те, и другие очень быстро выдохлись, сникли, погрузились в этот тяжёлый, обессиливающий полусон, растворились в тёмной деревенской бедности». Это из очерка «Валерка», который Сенчин опубликовал на страницах журнала «Сибирские огни» (2009, № 8).

А.Р.: Действительно, деревня в романе совершенно иной забытийный мир. Хотя и до города всего пятьдесят километров, но даже климат другой – суровый. Здесь царствует практически бесконечная осень-зима. С августа идут дожди, сменяющиеся снегом, небо, затянутое тучами. Всё это вкупе с «бессилием и бездействием» людей тянет их к спирту, от которого они сгорают.

Следует сказать, что Сенчин не уникален в своём восприятии деревни. К примеру, у Ирины Мамаевой в повести «Земля Гай» представлен захолустный заброшенный леспромхоз. Его угасание сказывается и на людях: «Каждый в отдельности – да, человек. Когда трезвый. А все вместе – стадо коров, прости господи, быдло…» Хотя у Сенчина всё же не деревенские обстоятельства становятся неумолимым фатумом, который гнёт, а потом убивает людей. Люди сами изначально с червоточинкой, и эта гниль разрастается, хоть в деревне, хоть в городе, как в романе «Лёд под ногами». Но сам человек ничего не делает, чтобы противостоять этим процессам. Он подавлен привычкой к жизни.

Вообще основной вопрос, который поднимается у Сенчина, и не только в «Елтышевых», не о силе, а о бессилии человека, не о подъёме, движении вверх, а о неуклонном скольжении вниз, вплоть до низин, вплоть до болот. Схожее выявлял в творчестве Чехова в своей знаменитой статье «Чехов как мыслитель» Сергий Булгаков. Человек слаб, он бессилен что-то радикально изменить, выбирает серенькое, однообразное, которое душит его, втаптывает в раскисшую землю.

Прозу Сенчина, как и Чехова, характеризует полное отсутствие героического в персонажах. Он представляет посредственных людей, практически без каких-либо ярких проблесков, которые даже любой намёк на талант старательно душат в обыденной жизни. Но ведь это слепок с нашего сегодня…

С.Б.: Я ведь писал ещё пару лет назад о «Поколении С», поколении стабильности, серости, о наступившем царстве обывателя. Ничего дурного в этом нет, среди обывателей жить спокойнее, но к чрезвычайным обстоятельствам обыватели приспосабливаются с трудом. Анекдот о русском мужике, который и на Камчатке не растеряется, наденет рукавицы, возьмёт в руки топор и станет рубить себе избу – давно потерял актуальность.

Посмотрим на героев Сенчина с точки зрения теории Льва Николаевича Гумилёва. В семье Елтышевых представлены все три типа, выделенные Гумилёвым: обыватели (люди гармоничного склада), субпассионарий и пассионарий. Николай Михайлович и Валентина Викторовна – обыватели. Они могут хорошо жить и работать в нормальных, стабильных условиях. Но первая же глава романа погружает их в мир непривычный, ненормальный мир, в агрессивную и чужую среду, к которой они так и не смогут приспособиться. Не хватает сил, энергии, готовности трудиться несмотря ни на что. Артём – субпассионарий. Ленивый, пассивный, «недоделанный». Он и в привычной, городской, и в непривычной, деревенской жизни безынициативен, беспомощен, нелеп: «Родители, видя его тихость, иногда говорили с усмешкой: «Философ растёт. Всё думает». Но Артём как-то особенно ни о чём не думал, мало что замечал, запоминал. Каждый новый день встречал без радости, ещё лёжа в постели представлял, сколько всего будет за этот день, в какой круговорот, только стоит подняться, он попадёт, и подниматься не хотелось».

Но ведь его младший брат, Денис, человек энергичный, решительный, смелый, активный. Пассионарий. Его и тюрьма не сломила. Не получи он заточкой в сердце, судьба Елтышевых могла и перемениться. Но таких, как Денис, у нас всё меньше, каждый на вес золота.

А.Р.: На самом деле гадать относительно возможной судьбы Дениса едва ли есть смысл. Если рассуждать трафаретно, то, скорее всего, похарчевался бы он у родителей, а потом двинул в город, где сам бы с этой заточкой ходил. Исправить ничего нельзя, все они в тупике, загнанные туда своими и чужими грехами. Излечение возможно только через полное обновление, ведь, по сути, от Елтышевых даже фамилии не остаётся. Вся семья уже давно в царстве мёртвых. Будучи ещё физически живые, они завидовали мёртвым: вначале Николай Михайлович, который «стал не любить живых», потом и Валентина Викторовна встретила смерть мужа с завистью.

Роман – скольжение на дно, может быть, где-то в начале против своей воли, но потом свыкаешься и берёшь за данность этот неумолимый рок льда. Сползание на дно внешнее и внутренне. Внешнему движению старт был дан ещё с ареста Дениса. Внутреннее не так очевидно, но ещё более катастрофично: «когда моральные нити стали рваться одна за другой и недопустимое ранее стало допустимо, и в итоге допустимо стало всё…». Для Валентины Викторовны этот тумблер грани щёлкнул, когда она поехала на автобусе на рынок ягоды продавать. Рынок расположен невдалеке от их бывшего дома, и эта поездка как сравнение судеб, двух жизней: прежней и настоящей. Размеренной жизни библиотекарского работника и скольжение вниз, потому как проклятое бытие определяет состояние твоего нутра, форматирует мозг, делает совершенно иного человека. И как ни цепляйся, покрытие скользкое, и ты медленно, но верно будешь двигаться вниз. Здесь движение только в одном направлении. Лёд под ногами.

С.Б.: В книге – да. Счастливый финал не гармонировал бы с поэтикой этого романа. Кажется, Владимир Губайловский сравнил «Елтышевых» с греческой трагедией. В наши дни редкий писатель поднимается так высоко. Дело тут не только в таланте писателя. Есть у нас мастера сюжета, есть тонкие стилисты. Но Сенчин их обошёл. Вероятно, потому что автор «Елтышевых» относится к литературе серьёзно. Литература для него не игра, не только игра, вымысел, но не обман. Этим он отличается от большинства писателей «поколения нулевых». Он разговаривает с читателем серьёзно, не дурачась, не гримасничая, не обманывая. Поэтому и возникает ощущение, будто за его «Елтышевыми» стоит правда, которой почти что не осталось в современной русской литературе.