Мастер мифа и пиара

№ 2010 / 42, 23.02.2015, автор: Василий АВЧЕНКО (г. ВЛАДИВОСТОК)

Говорят, книгам скандалы вокруг них – только на пользу. Если так, то биографии Сергея Довлатова, написанной прозаиком Валерием Поповым и изданной в серии ЖЗЛ «Молодой гвардией», повезло ещё до выхода.

Говорят, книгам скандалы вокруг них – только на пользу. Если так, то биографии Сергея Довлатова, написанной прозаиком Валерием Поповым и изданной в серии ЖЗЛ «Молодой гвардией», повезло ещё до выхода. Дело в том, что наследники Довлатова запретили использовать в книге фотографии и некоторые письма писателя. В итоге изображение героя отсутствует даже на обложке, что сначала воспринимается в качестве такого концептуального прикола. Потом (из предисловия издателя) выясняется, что никакого прикола нет, а есть конфликт: родственники решили, что Попов опорочил образ Довлатова. Сразу становится интересно, чем именно.

 

Ищите женщин

Объяснить эмоциональную реакцию вдовы несложно – хотя бы старым методом «ищите женщину». Рассуждая о бурной личной жизни Сергея Довлатова, автор выносит довольно категоричные оценки. Например, он считает лучшими женщинами в жизни Довлатова не его «официальных жён», а знакомую армейского периода из Сыктывкара и ещё таллиннскую подругу. «Может, и стоило ему тогда жениться на правильной, весёлой, простодушной и честной Светлане Меньшиковой?» – рассуждает автор (сама постановка вопроса побуждает предположить, что официальные жёны писателя были неправильными, невесёлыми и т.д.). – «Жизнь бы его точно сделалась проще и чище… Сергей мог бы быть счастлив». Или вот: «Самыми симпатичными подругами Довлатова, которые любили его радостно и бескорыстно и могли бы дать ему счастье, были как раз Тамара Зибунова – и ещё сыктывкарская Светлана Меньшикова». Конечно, родственники Довлатова имеют право на обиду, но ведь и Попов имеет право на оценку – тем более что он не человек с улицы, а давний питерский знакомый Довлатова, очевидец, коллега и соучастник.

По поводу природы конфликта между Поповым и вдовой Довлатова Еленой есть ещё другая версия – политическая. О ней – ниже.

Как бы то ни было, иллюстраций в книге нет, и это неправильно. Формальная законность требований довлатовских родственников меня здесь никак не убеждает, потому что такие требования представляются глубоко несправедливыми по сути – пусть даже и безупречными юридически. Довлатов, в конце концов, принадлежит читателям не меньше, чем родственникам. Не говоря уже о том, что вся книга Попова написана в подчёркнуто доброжелательном ключе. Это, скажем, Лимонов в своих «Некрологах» преспокойно называет Довлатова «красноватым сырым бревном человека» – и ничего, никаких скандалов.

 

Био- и автобио

Отечественная биографическая литература – тот её подраздел, который именуется «биографии писателей», – чувствует себя очень бодро. Жизнеописания писателей с успехом (до «Большой книги» включительно!) издают ведущие литераторы страны – прозаики Дмитрий Быков, Алексей Варламов, Захар Прилепин, критики Лев Данилкин, Павел Басинский… Похоже на то, что каждый уважающий себя писатель должен непременно отметиться в серии ЖЗЛ – для начала хотя бы в качестве автора. Питерский мэтр Валерий Георгиевич Попов, как видим, тоже стал биографом. Но на самом деле его «Довлатов» – не столько биография в классическом понимании, сколько лирические мемуары.

Это далеко не научный и не исторический труд. Мне, к примеру, хотелось бы узнать подробнее о жизни отца и деда Довлатова в моём родном Владивостоке до и после революции, но практически никаких новых сведений (кроме тех, что с изрядными вольностями изложены самим Довлатовым в «Наших») здесь не приводится. Это же, впрочем, одновременно и хорошо – что вместо, казалось бы, неизбежной учёной суховатости мы находим в книге тёплую поповскую интонацию. Это документальная проза с биографическими (и автобиографическими) мотивами – а по-другому, наверное, и невозможно, если ты занят жизнеописанием не давно отстранившегося от нас классика, а своего же давнего друга. Иное дело, например, когда Захар Прилепин пишет биографию Леонида Леонова – в его книге самого Прилепина почти нет, он намеренно и тщательно замаскировался и даже самоустранился из текста. И это хорошо. У Попова – принципиально другой подход, но это в данном случае тоже хорошо. В «Довлатове» самого Попова никак не меньше, чем его героя, причём автор не боится ни выводить на первый план себя, ни быть откровенно субъективным. Но почему бы, в самом деле, не прочесть мемуары Валерия Попова – даже вне связи с Довлатовым? Любопытен сам взгляд автора – например, на описываемое им время. Книга в первом приближении не замахивается ни на какие шокирующие открытия (и вообще, кажется, Попов больше полагается на свою память, нежели на сидение – вроде бы обязательное для биографа – в архивах и библиотеках). Голос автора звучит негромко и ненавязчиво, но при этом Поповым сделан ряд чётких полемических выпадов.

 

Жизнь, опровергающая текст

Интересно передана атмосфера Ленинграда 60-х, причём без перекосов как в апологетически-советскую, так и в огульно-антисоветскую (оба крена хуже) стороны. Попова трудно заподозрить в «махровом советизме», но вот он вдохновенно описывает, как весело и свободно ходили по Ленинграду молодые талантливые люди, гуляли в лучших ресторанах, элегантно одевались – и это свидетельство ценно само по себе. «Большое количество красивых, солидных, явно успешных людей в хороших костюмах… Не было тогда, как многие считают, повального рабского страха – но не было и всеобщего бездумного энтузиазма». «Мы с обычной стипендией в кошельке могли посещать лучшие городские кабаки… В эти неповторимые годы уже пробудившаяся свобода духа счастливо сочеталась с благоприятной для нас тоталитарной жёсткостью цен». «Лучшего времени для того, чтобы стать хорошим писателем, в нашем городе, да и в Москве, не было, и уже вряд ли будет». Или вот, уже поздние 70-е, Довлатов навсегда уезжает в эмиграцию и поднимается спиной вперёд по трапу самолёта. В руке – бутыль водки, из которой он периодически отхлёбывает. Комментарий Попова: «Да, другие были времена! Нынче не то что с огромной бутылкой водки, выпиваемой на ходу, – с флаконом одеколона в самолёт не пустят!».

Портрет Сергея ДОВЛАТОВА работы Нины АЛОВЕРТ

Записные антисоветчики могут сказать, что книга проникнута ностальгией по СССР. Действительно, автор то и дело сравнивает «те» времена с «нашими» – и сравнение оказывается не в пользу вторых. Критикует Попов и Америку, причём в духе «Нью-Йорк – город контрастов». Колбасы, мол, много, а душевности нет. Бывшие весёлые питерские поэты ходят по Америке «серые от усталости» – а в Ленинграде у них даже квартиры были получше, не говоря об атмосфере кухонных разговоров, оказавшейся в США роскошью… «Всяческая пошлость жизни, на Родине сдерживаемая суровой цензурой, тут обрела свободу… Стоило ли для этого бросать прежнюю жизнь?» – задаётся вопросом Попов. Возможно, именно это и стало причиной (или одной из причин) размолвки Попова с Еленой Довлатовой: не «личная жизнь», а вот именно что «политика», точнее – чересчур доброжелательное изображение жизни в СССР.

Одна из главных линий книги Попова – тотальное несоответствие между реальностью и её псевдодокументальным (вплоть до нарочитого использования реальных фамилий) изображением в довлатовской прозе. Попов планомерно, с примерами доказывает, что проза Довлатова не то что имеет к реальности косвенное отношение – а порой вообще никакого отношения не имеет. Если бы вохровцы или журналисты вели себя так, как это описано у Довлатова, – их бы не просто разогнали на третий день, жизнь вообще стала бы невозможна, утверждает Попов. Но не писать же о скучных буднях! Поэтому Довлатов не просто «сгущает краски» (как многие), но старательно нагнетает отчаяние и абсурд, чтобы проза стала нескучной и «экзистенциальной».

Возможно, наиболее интересный тезис Попова – о невысоком качестве ранней прозы Довлатова. Попов доказывает, что она не могла печататься прежде всего по художественным соображениям, а не из-за – опять же – политики: «Он блестяще написал о глумлении режима над шедеврами, которых тогда у него на самом деле ещё и не было». Именно у Попова, говорящего о Довлатове с любовью и не стесняющегося называть его гением, подобные оценки звучат корректно и убедительно. И это – очень важный момент. Потому что цензура, конечно, была, но сваливать на злобную цензуру всё (как это многие любят делать) не следует. «Неизвестно ещё, кто больше теснил тогда Довлатова – чужие или свои», – говорит Попов. Автор ЖЗЛ мягко, но последовательно доказывает: хорошо, что ранняя проза Довлатова не издавалась. В тот же период, говорит он, публиковались (хоть и с трудом) вещи поострее и, главное, поталантливее. «Довлатов догадывался…, что рассказы его не могут быть опубликованы в СССР. И, увы, не только из-за политики. «Политики»-то у него как раз было намного меньше, чем у Солженицына и Шаламова, а их вещи уже были напечатаны и имели шумный успех… Дело было как раз в рассказах, а не в «чудовищном окружении»… «Советское» тогда вовсе уже не требовалось. Гораздо большей симпатией пользовалось антисоветское…». Ещё важная цитата: «Считается, что Довлатова «довела» невозможность пробиться в официальную советскую литературу. Ну так её почти уже и не было… Писать по её канонам тогда уже считалось «западло»… Думаю, что Довлатова больше убивала невозможность быстро пробиться в современную несоветскую литературу… Довлатов понимал, что на эту гору ему не вскарабкаться и первым не стать… Вот что, думаю, доводило его до отчаяния».

Попов доказывает, что Довлатов стремился стать признанной величиной в литературе не официальной, а «андеграундной» – и вот это-то было самым трудным в том мощном творческом окружении. Отсюда, по мысли Попова, и переезды Довлатова из Ленинграда в другие точки страны и планеты, где он мог бы стать первым – сначала в Курган, потом в Таллин, потом вообще в Нью-Йорк. Но переезды эти отнюдь не были отчаянными прыжками, как можно заключить из книг Довлатова. А были – чётко рассчитанными шагами.

Это уже следующий важный выпад Валерия Попова. Он убеждает, что Довлатов только прикидывался в своих книгах, да и в жизни этаким неуклюжим недотёпой-неудачником (сейчас бы сказали – лохом), тогда как на самом деле был совершенно другим человеком: хитрым стратегом и изощрённым пиарщиком самого себя, расчётливо строящим судьбу. Можно, разумеется, со всем этим спорить, но наблюдения и выводы очень интересные: «Умение прикинуться в трудные минуты «валенком» и неумёхой – гениальная находка Довлатова»; «Довлатов с его фальшивой робостью»; «Он был намного предусмотрительнее любого из нас»; «Довлатов оказался гениальным мастером пиара»; «Хотя хитрый Довлатов стремился… представиться непутёвым Шурой Балагановым – «чеканный профиль командора» проступает всё чётче».

 

Текст, опровергший жизнь

Ещё одна полемическая линия связана со смертью Довлатова в Нью-Йорке летом 1990 года. Валерий Попов доказывает, что Довлатов ушёл вовсе не на взлёте. Казалось бы: наконец-то – известность, престижный журнал «Нью-Йоркер», вот-вот книги выйдут на родине, и вообще «жизнь удалась»… Нет, говорит Попов, писатель ушёл в глубочайшем личном и творческом кризисе, если не сказать – исчерпанности. Старые, советские темы выработаны, новые – американские – не поддаются, как и о чём теперь писать – непонятно; семья под вопросом; опять же – алкоголь. «Всю жизнь Довлатов боролся с тем, чтобы не слиться со своим образом. И в конце концов всё-таки слился», – ставит мрачноватый диагноз Попов. «Америка… была ему не по зубам»; «Довлатов мрачно шутил, что «сгорает» сразу на четырёх работах – газета, радио, семья и алкоголизм. И все четыре стали приносить только одни страдания»; «Уже никакие застёжки… не спасали его от распада. «Уплыл» и последний кит, на котором он мог бы ещё стоять, последняя надежда на спасение – нормальная семья». И вот – опять запой, и инфаркт, и смерть в карете «скорой помощи», причём свидетелем последних часов жизни оказывается вовсе не жена, а снова другая женщина…

И не то чтобы всё это претендовало на статус «сенсационных разоблачений», вовсе нет; но всё-таки Попов сознательно стирает бронзовое напыление с монументальной фигуры умершего два десятилетия назад Довлатова (хотя при этом и не скупится, словно компенсируя это неизбежное «снижение образа», на возвышающие эпитеты – «гениальность», «шедевры» и т.п.). Понятно, что такой подход действительно мог не понравиться (и вот не понравился) родственникам. Но всё же получилось так, что самому-то выходу книги Попова щепетильность наследников Довлатова не помешала; а вот на восприятие этой книги читателем – без фото и выпавших текстовых материалов – повлияла, причём явно в худшую сторону. Так что сомневаюсь, на пользу ли книге скандал в данном случае. Закон, конечно, законом, но очень не хотелось бы, чтобы такой диктат родственников недавно умерших людей по отношению к их биографам (и, как следствие, к читателям биографической литературы) стал обыденной практикой. Даже при всей спорности суждений автора ЖЗЛ.

Василий АВЧЕНКО, г. ВЛАДИВОСТОК