Балтийский дом. Послевкусие

№ 2010 / 43, 23.02.2015

В этом го­ду Меж­ду­на­род­ный те­а­т­раль­ный фе­с­ти­валь «Бал­тий­ский дом» в Пе­тер­бур­ге от­ме­ча­ет свой 20-лет­ний юби­лей. В честь это­го, не­со­мнен­но, зна­ме­на­тель­но­го со­бы­тия те­атр Бал­тий­ский дом ре­шил со­брать всё са­мое луч­шее

В этом году Международный театральный фестиваль «Балтийский дом» в Петербурге отмечает свой 20-летний юбилей. В честь этого, несомненно, знаменательного события театр Балтийский дом решил собрать всё самое лучшее, что когда-либо входило в программу показов, а некоторые особо понравившиеся спектакли даже воскресить – как, например, постановку «Отелло» Эймунтаса Някрошюса. К слову сказать, спектакль привозили три года назад, однако меньше публики отнюдь не стало. Всё так же на ступеньках в проходе сидят студенты и дерутся за дефицитные наушники.

Однако первый вопрос, который возникает при озвучивании программы – почему так катастрофически мало нового? Отличные спектакли, все звёзды прошлых лет… На подходе к театру накатывает ощущение дежавю. Опять осень, опять огромное количество людей, спрашивающих лишний билетик на «Идиота», «Долгую жизнь», «Маскарад»… Балтийский дом избаловал театральную публику – привыкли, что каждый год в Петербург приезжают новые спектакли, и ощущение уникальности – вот, он один, больше никогда не увидим – впечатления от фестиваля усиливало. Конечно, не обошлось и без премьер – тут и «Дети Солнца» Люка Персеваля, и привезённая из Москвы «Медея» Камы Гинкаса, и «Персона. Мерилин» Кристиана Люпы, и «Москва – Петушки» Андрия Жолдака.

Персоны Кристиана Люпы

Спектакль «Персона. Мерилин» задуман как первая часть триптиха о великих, с точки зрения режиссёра, людях. Кристиан Люпа выбрал один из периодов жизни американской актрисы Мерилин Монро – когда она готовилась к роли Грушеньки из «Братьев Карамазовых». Выбор, мягко говоря, странный: попытаться сделать упор на пресловутую загадочную русскую душу, сравнить актрису со страдалицей по-достоевски. Насколько известно, раньше режиссёр экспериментировал с наследием Энди Уорхолла, и спектакль сделан в подобной стилистике – изобилие спонтанно включающегося видео, огромное пространство, проецирующиеся на стену кадры фотосессии.

Режиссёр не упускает ни одной подробности. Сделана ставка на максимальную правдоподобность для развенчания мифа об «идеальной женщине» – от публики не скрывается алкоголизм Мерилин, подробности романа с Артуром Миллером, душевные терзания безмерно одинокой актрисы. Всё представлено как один день великой, но очень несчастной женщины.

Большую часть спектакля Монро (Сандра Коженяк) играет в коротком чёрном кардигане, застёгнутом на одну пуговицу. Она ходит по сцене, художественно размахивает руками, иногда забираясь на стол, заваленный кучей вещей, пьёт мутную жидкость из бутылки и что-то бессвязно кричит. Это повторяется практически всё время. Периодически появляются разные персонажи, например, Паула, партнёрша по съёмочной площадке. Перед ней Мерилин разыгрывает Грушеньку, повторяя постоянно «Алёша… Митенька… кохам (люблю. – Пер. с польского)». Иногда она бегает по сцене, демонстрируя зрителям отсутствие нижнего белья. Изредка Мерилин включает микрофон или проектор, и тогда пространство заливает протяжная электронная музыка, а на стену транслируется видеозапись всего происходящего.

К сожалению, зал был очень маленький, а желающих посмотреть на терзания американского идеала было слишком много. В результате не все могли видеть субтитры, которые транслировались на псевдобетонную стену, которая имитировала бывшую студию Чарли Чаплина. Существует такая игра на тренировку воображения. В телевизоре выключается звук или включается канал на иностранном языке, и играющий по мимике, жестам и интонации должен понять, о чём говорят на экране. В случае со спектаклем Кристиана Люпы такой фокус не проходит. Всё сливается в один монотонный гул, прерываемый истеричными выкриками и хаотичными жестами. Мерилин Монро выясняет отношения с очередным пришедшим к ней посетителем, кому-то звонит по телефону и что-то говорит, бегает, пьёт, разбрасывает вещи, плачет, репетирует Грушеньку. На протяжении трёх часов не покидает ощущение, что копаешься в чужом грязном белье. Ответ на вопрос «зачем?» так, к сожалению, и не приходит.

Теория запоя по Жолдаку

Особняком от всех премьер стоит «Москва – Петушки» Жолдака – ещё в мае, когда режиссёр рассказывал о спектакле, было понятно, что это будет если не бомба, которая в очередной раз разорвёт театральный мир, то точно яркое событие. Возможно ли вообще поставить алкогольную сагу о смысле жизни? На главную роль был назначен по-прибалтийски спокойный Владас Багдонас, полный контраст яркому темпераментному украинцу Андрию Жолдаку. Их союз породил спектакль, самое верное слово для описания которого будет «сюрреалистический». Это пятичасовая загадка, которая, несмотря на некоторые неровности и шероховатости, привлекает и вызывает желание копаться в ней, искать и распутывать смыслы. Ну, или просто отрешиться от всего и наблюдать за теми странными вещами, которые происходят на сцене.

Сценограф Тита Димия вместе с самим режиссёром создали мир страшный и завораживающий. Пространство сцены представляет собой полёт фантазии художника-сюрреалиста – чучела животных, полотна чёрного мерзко шуршащего целлофана, непонятные деревянные конструкции, огромные не то ложки, не то норы, кусок косого пола в правом углу. И над всем этим возвышается вдали на фоне мрачного задника маленький фанерный домик с тёплым оранжевым светом.

В спектакле Веничку Ерофеева играют сразу два актёра. Точнее, так. Есть Веничка-персонаж (Владас Багдонас) и есть Веничка-автор (Леонид Алимов). Они разговаривают между собой, автор постоянно обращается к герою, между ними идёт нескончаемый диалог. Веничка послушно отвечает. Писатель краснеет, кричит – ему больно, он подначивает своего персонажа рассказывать подробнее, вытаскивать всё более страшные факты биографии. Иногда из сумрака возникают Веничкино сердце, голова, совесть, ангел небесный. Этот утренний ангел пустых бутылок является в образе безобразной взбалмошной тётки в белых резиновых сапогах и с липовыми крылышками за спиной. Она опекает Веничку, скачет радостно вокруг него, подносит мутные стаканы – всё светло и благостно. Весь первый акт наполнен радостью и светом, предвкушением чего-то очень чистого. Однако чем дальше – тем сумрачнее и путанее становится действие, оно идёт по кругу, повторяется и уходит в дурную бесконечность, которая затягивает в себя, манит на протяжении всего спектакля. Реальность на глазах распадается на миллионы осколков странных и страшных снов.

От текста самой поэмы (как и от реальности) почти ничего не осталось. Андрий Жолдак беспощадно порвал всё на лоскутки и собрал в новый причудливый узор. В спектакле нет вдумчивого рассказа о коктейле «Слеза комсомолки», нет большинства надрывных монологов, нет переживаний о пухлом младенце, который выговаривает букву «Ю». Нет ничего. Есть только человек – один на белом свете, в лабиринте собственного сознания, мечущийся и мучающийся, не в состоянии оттуда выйти и хоть что-то понять. Есть, конечно, образ светлой и чистой любви в белом льняном платье, но она постоянно убегает от Венички в косые двери. И он снова остаётся наедине с огромной стеклянной бутылкой, чучелом лисы, собственным сердцем, совестью и ангелом, который развлекает его и публику по мере возможности разными байками и сценками.

Поставить «Москву – Петушки» на сцене так, как она есть – по сути, задача бессмысленная. Прошла перестройка, тройной одеколон уже более не актуален. Значит, нужно найти сверх-смысл поэмы, что и сделал Жолдак. Во втором акте режиссёр выводит героя за рамки персонажа алко-истории, превращая его почти что в Льва Толстого – у Венички отрастает длинная седая борода, он идёт в народ, пьёт с ним и спит с женщиной из народа. Он дирижирует действием, подчиняя себе всех и вся, просвещая и направляя их на путь истинный. В третьем акте его сметает та самая народная стихия, к которой он всё так рвался – нет пророка в своём отечестве, и пятеро мутных молодчиков в чёрных костюмах беспощадно распарывают ему горло.

P.S. За двадцать лет фестиваль изменился. Петербург открывал для себя новые имена, которые сейчас уже стали классикой – Эймунтас Някрошюс, Алвис Херманис, Римас Туминас и многие другие. Без них уже невозможно представить «Балтийский дом», они были и будут тут всегда. Именитые режиссёры по-прежнему привозят на фестиваль свои новые спектакли, однако их становится всё меньше и меньше, а молодых почти не видно. Кто подхватит эстафету? Пока неизвестно. Остаётся ждать открытий следующего года. И выражать надежду, что они всё-таки будут.

Анастасия ФЁДОРОВА,
г. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ