Приближение к власти губительно

№ 2010 / 48, 23.02.2015

Пространство Литинститута, чудесным образом связанное с временем, да что там с временем, целой историей русской литературы, столкнуло меня в знаменитой, Долматовской, одиннадцатой аудитории с Евгением Рейном.

Пространство Литинститута, чудесным образом связанное с временем, да что там с временем, целой историей русской литературы, столкнуло меня в знаменитой, Долматовской, одиннадцатой аудитории с Евгением Рейном. На всё интервью – не более четверти часа. И как, спрашивается, уместить в этот временной континиум сотни, тысячи вопросов, которые интересны, которые волнуют, которые… хочется задать. Рукопожатие и мысль о том, что эту руку до меня пожимали Ахматова и Бродский. Убираю священный трепет, но, видно, оставляю излишний, по мнению мастера, пафос, когда задаю свой первый вопрос. «О роли великой личности в истории спорят. Роль вашей личности в истории литературы бесспорно велика. Вижу, вы не совсем согласны со мной?» Рейн скромен, очень скромен и сразу же пресекает разговоры о собственном величии – мол, о своей личности пусть рассуждают другие… Поэтому свожу разговор к теме успеха.







Евгений РЕЙН
Евгений РЕЙН

– Евгений Борисович, что есть, по-вашему, успех? И что есть мерило успеха? Возможно ли быть успешным творцом или это взаимоисключающие понятия?


– Конечно, возможно, хотя для каждого человека всё происходит по-разному. Русская литература являет собой самые разнообразные примеры, от полного признания, как это было в случае с Львом Толстым, Некрасовым, Достоевским, до оценки крупнейших достижений лишь частично, в узком смысле. Взять историю Тютчева, например. Его творчество было признано и при жизни, но общее признание пришло позже, потому что Тютчева как величайшего русского философского поэта-лирика оценили только символисты, и таких примеров немало… А вот крупнейшего русского поэта Иннокентия Анненского оценили только после его смерти… Тут у каждого своя судьба, иногда имена возвращаются, некоторых забывают – вот Леонид Андреев был когда-то невероятно знаменит, прославлен, практически после смерти Толстого он был самым известным русским прозаиком. Но сейчас об этом мало кто говорит, и количество его почитателей сведено до минимума. Но, может быть, к Андрееву ещё вернутся: он был далеко не бесталанный человек. В общем, окончательная оценка приходит после смерти. Таковая пришла и к Блоку, и к Есенину, так что это индивидуальная очень проблема…


– Однако вы были, есть и будете успешны долгое время. Ваши произведения даже включены в список по современной литературе, обязательной для изучения. Возможно, это некий рубеж, сигнал к тому, что можно уже, наконец, почивать на лаврах и получать удовольствие просто от жизни?


– Конечно, это вызывает у меня определённую гордость. Но я не думаю, что даже то самое скромное, что я сделал, можно было бы оценить уже сейчас. Необходимо, чтобы был завершён жизненный путь сочинителя. Ну что я могу сказать – да, некоторые мои стихи вошли в учебники, антологии, и тем не менее я продолжаю писать и думаю, что всё это можно будет правильно оценить только впоследствии.


– Вы активный творец, не только профессионал, но и любитель литературы. Какая книга занимает первое место в вашем списке произведений, обязательных к прочтению?


– Разумеется, это не одна книга. Начиная с Библии, далее к Пушкину и романам Толстого и Достоевского, лирике Блока и далее, далее. В европейской литературе это, конечно, «Дон Кихот» Сервантеса, произведения Вольтера, Диккенса и стихи великих английских поэтов – Кольриджа, Вордсворта, Саути… Не могу выделить одну книгу, хотя некоторые я люблю особенно, например, «Робинзона Крузо» – я считаю, что это одна из самых замечательных и великих книг в истории литературы.


– Ваш любимый герой Робинзон выжил победителем, и вы очень с ним схожи – творите, преподаёте, сеете разумное и вечное. А с какой интенсивностью вы в последнее время пишете стихи?


– Сейчас гораздо реже, да и возраст уже не тот – мне в этом году 75 лет… Есть редкие случаи, когда поэты писали в старости интенсивно – вот, скажем, Гёте и наш великий Афанасий Фет… А, к примеру, Тютчев меньше уже писал. Но большинство поэтов к этому времени уже сказали многое из того, что им надлежит сказать. Я стал писать гораздо меньше.


– За последние два-три года сколько стихов?


– Ну, я написал где-то полтора десятка…


– Кого вы считаете вашими учителями в литературе?


– Многих, многих… И Пушкина, и Некрасова, и Анненского, и Ахматову, Кузмина – многих. У меня нет какого-то одиночного учителя – я учился у всей русской поэзии.


– Вроде как учиться надо у всех великих и всю жизнь. Однако начинают все в разное время. «Поздновато начинаете!» – выкрикнули когда-то немолодому уже Смоктуновскому. Начинающий писатель преклонных лет – это нелепо, смешно, безрассудно? Или творцов нужно взращивать с младых ногтей, учить летать, писать?


– Опять-таки, это связано только с судьбой. Мы знаем очень крупных поэтов, которые поздно начали творить. Иван Козлов, например, по моему мнению, выдающийся поэт, однако он начал писать в 44 года. В общем, конечно, поэт – это молодой человек, и нам известны, наоборот, поразительные случаи, история Артюра Рембо, например, который в 21 год уже закончил писать… Он создал за четыре года всё, что нам кажется таким драгоценным в его наследии. Но я думаю, что поэзия – дело молодых, двадцатилетних.


– Звучит оптимистично и радует молодых писателей, которых великие частенько ни в грош не ставят, спасибо. Однако читатель не простит мне, если в разговоре с мудрым писателем я не задам вопросы о глубоком, о том, о чём в простоте не скажешь. У вас есть своя, собственноручно созданная жизненная философия? Поделитесь, пожалуйста.


– Нет, нет таковой. Я, во-первых, поэт, а не философ, я всю жизнь размышляю, думаю, на разных этапах своей жизни. Возможно, частенько оцениваю что-то по-разному в разное время… Никакой чётко очерченной ограниченной жизненной философии у меня нет. Живу, как все люди на белом свете.


– Спрос на культуру, духовность в современном обществе перепроизводства материальных ценностей упал до критического минимума. Подскажите, пожалуйста, выход из этого безвыходного положения. Или всё-таки есть свет в конце тоннеля?


– Вы знаете, не думаю, чтобы вот так вот спрос упал… Спрос на культуру движется волнообразно, так же как и предложение. Действительно, мы переживаем эпоху ухода от чтения и осмысления прочитанного в разнообразные технические новшества, СМИ, Интернет и так далее… Но ведь ясно, что без культуры человеческое общество жить не может, оно превращается в стадо – даже не животных, а ещё хуже, чем животные. Я думаю, что спрос на культуру в России вырастет, как только Россия хоть немного опомнится и встанет на ноги. Культурные потребности, безусловно, вырастут тоже, и никакой Интернет нам печатные книги не заменит. И если Россия всё-таки думает оставаться страной великой судьбы, она должна опираться на свою культуру – тем более что мы имеем действительно великую культуру и великую литературу.


– Как вы думаете, может ли поэт, писатель стать влиятельным лицом в государстве? Вы хотели бы нести на себе сию ответственность?


– Нет, абсолютно. Я считаю, что литератор, а тем более поэт, никакого отношения к власти не имеет и не должен иметь, он скорее будет всегда оппортунистом, критиком власти. Приближение к власти губительно. История Маяковского и Горького – пример печальный…


– Вам нравится жить сейчас – в эпоху перемен? Технического прогресса? Генно-модифицированной культуры? Виртуальных отношений?


– У меня нет другой жизни. Я не живу в категориях «нравится – не нравится»… Пока мы довольны жизнью, жизнь продолжается. Это моё время, моя эпоха, ничего другого мне не дано, и я должен к ней, жизни современной, приспособиться и её понять, вот и всё. И, конечно, найти какое-то своё место в ней.

Беседу вёл Борис КУТЕНКОВ

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.