Изумляемся вместе с Юрием Архиповым
№ 2010 / 50, 23.02.2015
Всякий, кто бывал когда-нибудь в Средиземноморье и любовался руинами древнегреческих храмов, наверняка вынес властное впечатление от преобладания сакрального в той культуре, что стала прародиной современности.
Пиршество духа
 |
 |
Всякий, кто бывал когда-нибудь в Средиземноморье и любовался руинами древнегреческих храмов, наверняка вынес властное впечатление от преобладания сакрального в той культуре, что стала прародиной современности. Афины и Иерусалим только внешне непримиримой дилеммой расставленные враги (язычество и христианство), на самом-то деле они соединены сложными узами родства, в котором одно не просто предшествует другому, но и в чём-то предугадывает сущность потомка.
Это, может быть, лучше всех понимал в двадцатом веке его самый влиятельный философ Мартин Хайдеггер. Недаром он столько внимания уделил в своём творчестве мыслителям Древней Греции, начиная с досократиков. Ибо понимал, что и в наше время философствовать – значит со-беседовать с ними. В том-то и заключалось самое привлекательное в методе фрайбургского мудреца, что он занимался не историей философии в привычном академическом (всегда суховато-музейном) смысле этого понятия, а вёл диалог с великими предшественниками как с живыми партнёрами по поиску истины. Можно себе представить, какое пиршество духа творилось на его лекциях в просторных аудиториях прославленного университета, выстроенного в привлекательном стиле «модерн», на кафедре, которую он принял из рук великого феноменолога Гуссерля.
Издательство «Владимир Даль» всё делает для того, чтобы приобщить нас к этим именинам ума. Ведь Хайдеггер уважен этим издательством как никто другой из любомудров не так давно завершившегося столетия.
Настал черёд и древних греков – в изложении и понимании фрайбургского профессора. Его «Парменид» содержит запись лекций, прочитанных в зимнем семестре 1942#|#43 годов. Главная тема здесь – её величество Истина (Алетейя), отношения с которой определяют не только сущность человека в его здесь-присутствии, но и в посмертном, космическом все-удалении от обыденности. Разве не найдёт здесь и христианин глубинную аналогию с основами того Учения, которое стало символом его Веры? Жизнь пуста и обречена, если в этой самой обыденности утонула; спасение предполагает усилие понимания.
В середине шестидесятых годов восьмидесятилетний Хайдеггер начертал на дверях своей кафедры (таков и сейчас там порядок) в качестве темы ведущего семинара слово «Гераклит». Вести семинар, в который по обыкновению вовлекались студенты и аспиранты, ему помогал ассистент Евгений Финк. По сути дела, эта книга и представляет собой законспектированный кем-то из слушателей диалог Хайдеггера с Финком. Оба имени и вынесены на обложку книги в качестве её авторов. Главное в этой беседе искушённых знатоков досократиков – всё тот же поиск Истины, угаданной, по Хайдеггеру, одним из величайших мудрецов за всю историю человечества в некоем пра-единстве природы и человека, соприродности человеческого сознания, нерасторжимой связности человека со-мыслящего и божества все-знающего. И опять зададимся вопросом: не прямой ли тут путь к вопросу о Богочеловеке как непреложной истине последующего Учения, на две тысячи лет определившего судьбы Европы и всего мира?
Подкупает в этой книге живая интонация разговора. Заинтересованность в его содержании обоих участников, которые ведут его на равных, чураясь один позы всезнающего наставника, другой наивного ученика. Ещё раз убеждаемся: истинно великий человек всегда помнит о том, сколь он мал, сколь много всего великого и неизведанного пребывает над ним, в манящих далях Творения.
Мартин Хайдеггер. Парменид. – СПб.: Владимир Даль, 2009.
Мартин Хайдеггер. Гераклит. – СПБ.: Владимир Даль, 2010.
Лучше поздно, чем никогда
 |
Главные события русского ХХ века – это, безусловно, войны. Две мировые, одна гражданская, две локальные – с Японией и Финляндией. Плюс, конечно, Афганистан. Та же Великая Отечественная война, хоть и завершилась Победой в 1945 году, однако всё длится и длится. Разыскиваются останки непогребённых солдат, до сих пор вручаются запоздалые награды ветеранам, публикуются новые материалы о войне. Вот и архив Института мировой литературы не остался в стороне. Тщательно подготовленный сборник представил интереснейшие материалы, посвящённые обеим мировым войнам. Выяснилось, что архив хранит ценные во многих отношениях документы, без которых отныне нельзя будет обойтись при освящении темы.
В достаточно объёмной, прекрасно иллюстрированной книге целых шесть разделов: Дневники и письма, Выступления (по радио и в печати), Воспоминания, Тексты немецких писателей-антифашистов, находившихся во время войны в Советском Союзе, заполненные в разные годы Анкеты советских писателей-фронтовиков (от Фёдора Абрамова и Константина Симонова до Виктора Астафьева и Арсения Тарковского), Художественная проза.
В первых пяти разделах встречаем имена классиков века, запечатлевших годы военного лихолетья в самых разных жанрах – от писем и дневников до очерков и агитационных выступлений. Здесь и Алексей Толстой, и Серафимович, и Фурманов, и Бек, и Симонов, и Соболев, и Всеволод Иванов. Нежданный гость в такой писательской компании – Карл Радек, известный деятель международного коммунистического движения, не лишённый литературных интересов и даже амбиций. В январе 1933 года он сделал в Союзе советских писателей доклад на тему «Европа перед вторым туром империалистической войны». Полузабытый текст этого доклада печатается в сборнике впервые. Думается, он станет находкой для историков и политологов.
Ещё большие сюрпризы таит в себе раздел шестой, последний. Помимо неизвестных мемуаров некогда популярнейшего фельетониста Леонида Лиходеева, здесь публикуется и повесть военных лет (1943–1944) Александра Макарова «Касаясь сердца». Макаров снискал в своё время репутацию одного из ведущих критиков послевоенных лет, он был, в частности, любимцем Твардовского и гордостью «Нового мира». Но вот о том, что на его счету были и опыты в прозе, широкой литературной публике до сих пор не было известно. Между тем, эта повесть написана не просто профессионально – блистательно. Ещё раз подтвердилось, что истинный литературный талант никогда не замыкается в рамках одного жанра. Отменного качества прозой нас радуют время от времени и переводчики, и драматурги, и критики. А в данном случае убеждает не только слог, но и боль – признак настоящего дара, особенно когда речь идёт о том, «чего нет жесточе», по Твардовскому, – о войне. Сопровождает публикацию своим ярким очерком известный коллега Макарова по критическому цеху Лев Аннинский.
Вводные статьи, комментарии, примечания, сноски и ссылки, разнообразные указатели – всё здесь на месте, как и положено изданию, вышедшему под грифом авторитетного академического института.
Писатель и война. Архивные материалы Отдела рукописей ИМЛИ РАН. – М.: ИМЛИ РАН, 2010.
Заигрывание с Ничто
 |
Пространно-капитальное исследование одного из ведущих германистов современности явилось как нельзя вовремя. Может быть, даже с некоторым запозданием.
Актуальность книги обеспечили концептуалисты, постмодернисты и прочие «пост». То есть ловкачи, внушающие обывателю свою распиаренную претензию на небывалую (и чаще всего мнимую) новизну. А на самом-то деле, как убедительно показывает автор, «всё это было, было, было…» Сто лет назад и в куда как лучшем, куда более сущностном и эффектном виде. Тогда всяческие «дыр-бул-щилы» действительно прогремели бомбой на фоне не только к натуре склонного мимесиса, но и в контексте куда более серьёзных и осмысленных модернистских исканий. Ныне же они выглядят причудой только для упоённых потребителей массовой культуры. Многие псевдокультурные карьеры обязаны своим происхождением только тотальной забывчивости человечества, вечно изобретающего один и тот же велосипед (или наступающего на одни и те же грабли). Как Малевич и Кандинский обнаружили и с необыкновенной яркостью зафиксировали один из очевидных тупиков на разветвлённой дороге изобразительного искусства, так примерно то же самое проделали немецкие и швейцарские дадаисты в начале двадцатого века. Чем и обрекли тьмы последователей на уныло монотонные повторения, лишённые подлинности первоначала.
Чтению и усвоению материала этой монографии весьма способствует её чёткая системно-типологическая структура. Во введении выясняются многочисленные возможности и варианты определений самого понятия и явления дадаизма как одной из заметных парадигм искусства ХХ века. Основной корпус книги делится на две части. В первой исследуется генеалогия, история и теория движения, описываются типологические свойства его поэтики. Кроме того, даются «профильные» портреты ведущих дадаистов того времени – Балля, Хюльзенбека, Арпа, Зернера, Пикабиа, Хаусмана, Меринга, Швиттерса, Тцара. И ещё намечаются проекции в будущее, вплоть до нашего времени.
Вторая часть книга отдана Приложению, содержащему манифесты, дневники, воспоминания и прочие «эмпирические» материалы самих участников движения. Все они, кстати говоря, отменно переведены самим исследователем. Эти живые иллюстрации разобранных в первой части идей делают книгу ценнейшим источником знания предмета и для последующих поколений. Ведь прежде судить о подобных явлениях нашим студиозусам приходилось заочно, с чужих слов. Не говоря уже о том, что перипетии «борьбы» с рутиной таили в себе множество драматических коллизий и прямо-таки романных сюжетов, представляющих самодостаточный историко-эстетический интерес.
«Дурашливое заигрывание с Ничто» (Хуго Балль) кого-то приковало к себе до конца жизни, а для кого-то из отцов дадаизма стало только эпизодом, так сказать, «грехом молодости». Это словцо особенно подходит самому Баллю, пожалуй, самому выдающемуся писателю и мыслителю среди дадаистов. На исходе первой мировой войны он внезапно покинул своё дадаистское войско; бросив ему на прощание что-то вроде «пошутили – и будя!», он ринулся в гущу историко-публицистической политологии под флагом Томаса Мюнцера, Франца фон Баадера и Михаила Бакунина (синтез, как видим, не менее причудливый, чем дадаистский). А затем, всего года через четыре, умница Балль отошёл и от газетно-журнального дела; следуя позывам и требованиям своего внутреннего духовного роста, он погрузился в углубления христианской аскезы, в учения первых и самых авторитетных отцов церкви. Его книга «Византийское христианство» – это, если угодно, и очерк истории православия, вполне сопоставимый, например, с трудами наших Мансурова, Флоровского, Владимира Лосского и других историков-богословов. Сумма поисков Балля выглядела так, как если бы Велимир Хлебников прошёл путь до Павла Флоренского. Понятно, что на такой путь были способны немногие. Творчество большинства дадаистов имело куда более локальное значение. Однако без него нет ни искусства двадцатого века, ни истинного понимания культурных или околокультурных (более всего – рыночных) процессов, происходящих в наши дни.
В.Д. Седельник. Дадаизм и дадаисты. – М.: ИМЛИ им. Горького РАН, 2010.
 |
Юрий АРХИПОВ
Добавить комментарий