«Я выбрал: лучше сознательно не быть…»

№ 2011 / 2, 23.02.2015

На парижском бульваре Бульмиш, том, что рядом с Сорбонной, царило смятение. Очередные материальные трудности поставили под удар существование самого старого и любимого студентами книжного магазина.

На парижском бульваре Бульмиш, том, что рядом с Сорбонной, царило смятение. Очередные материальные трудности поставили под удар существование самого старого и любимого студентами книжного магазина. У сухонького, словно согнутого от пережитых лет владельца не хватало денег на повысившуюся арендную плату.

Да и откуда было взяться лишним деньгам? Студенты толпами заходили, часами не отрывались от полок – чего стоил один пристроившийся в самом сумрачном углу плакатик: «К нам поступило «Возвращение Мюнхаузена»!» Жадно перелистать, но покупать… Такую роскошь позволяли себе слишком немногие.

Тем не менее решение пришло: транспаранты! Транспаранты с текстами из книги Сигизмунда Кржижановского, автора того же «Возвращения Мюнхаузена», – «Клуб убийц букв». Наскоро написанные студентами, они разошлись по всему Бульмишу, вокруг Сорбонны, повсюду, где помещались клубы фанов «русского Кафки», как уже давно стали называть Сигизмунда Кржижановского.

Русского – потому что работал только на русском языке, родился, жил и умер в России, которая ни в советские, ни в постсоветские годы, по сути дела, не пожелала заняться ни его наследием, ни именем. Мало ли что наши литераторы 20–30-х годов называли это имя в ряду с Юрием Олешей или Александром Грином! Главное – его не печатали: ни строчки при жизни, да ещё и сорок лет после смерти. И он с маниакальным упорством продолжал считать своей единственной родиной не принимавшее его государство.

Об этом в Париже, Марселе – где появился его театр, – Лодзи, польских и немецких городах не рассуждали: просто принимали как большого и своеобразного писателя. И только.

Транспаранты подействовали! Нашёлся старый книжник из Марселя, который взялся продолжить дело старой книжной лавки на Бульмише. Среди выставленных на тротуарах вешалок с недорогим трикотажем, корзин с обувью – «для ходьбы», со связками маленьких полешек для дешёвых каминов и пакетами настоящего древесного угля, наверно, для них же. Среди беспрерывно распахивающихся дверей маленьких кафе с запахом вина, кофе и – только парижской, такой щемящей, мелодией аккордеона. Память о Эдит Пиаф? Просто Париж. Не для туристов – для своих.

Э.М. БЕЛЮТИН. Разговор. 1946 г.

Кржижановский побывал здесь, и не раз. Очень давно. Его семья прошла всю Голгофу XIX столетия. Восстание 1830 года. Ссылка в Сибирь. Право выйти на поселение. Но Сигизмунду, младшему из четырёх детей в семье служившего в русской армии отца-офицера, повезло. Отец уже вышел в отставку, был женат на небогатой орловской помещице и нашёл место гражданской службы – заведующего сахарными заводами Рябушинских под Киевом. Прилежанием в Киевской гимназии он не отличался, зато имел возможность пополнить знания и особенно увлечение искусством поездками по Западной Европе. Он одинаково хорошо знал Италию, Испанию, Францию, Германию и свободно владел четырьмя языками. Отцовские средства помогали поддерживать и сверстников-мальчишек. Моложе других был Казимир Малевич, отец которого служил на одном из сахарных заводов в подчинении у Кржижановского-старшего.

Встречались ли они со знаменитым художником? Встречались, хотя и не сходились в политических взглядах. Идея Кржижановского – свобода личности человека, какое бы ничтожное положение в обществе он ни занимал. Обладать «Я» и разобраться в стремлениях этого «Я», достойных и недостойных.

За гимназией последовал университет. И обручение, оказавшееся во многом роковым. Дело было не в большом чувстве – в обязанности, которой он с себя не считал возможным снять.

Молодой юрист окончил курс в канун Первой мировой войны и сразу попал в армию, отложив венчание на скорое возвращение. Он никогда не говорил, участвовал ли в военных действиях. Его часть почти сразу была захвачена в плен. Условия лагеря смягчались знанием языка и, по тем временам, офицерским званием.

Тем не менее время шло, и обстоятельства неотвратимо менялись. Исчезла обручённая невеста, предпочтя бегство из родных мест. Того тяжелее – скончался отец. Кржижановский оставил немалое состояние сыну, но по возвращении из плена сын уже не получил ничего: наступила революция. Профессия юриста была не нужна, и он заменил её на чтение оригинального курса лекций по психологии сценического и исполнительского творчества, пользовавшихся исключительным успехом в Киевской консерватории.

Успех был, но средств к существованию фактически не было, тем более что его всё больше привлекала литература. Первые опыты, с которыми он выступал на литературных чтениях, казались удачными. Кржижановский решает переехать в Москву, где жили его орловские родственники и самый близкий ему человек – один из первых актёров МХАТа Владимир Васильевич Тезавровский, к которому он не раз ездил на гимназических каникулах в Ливны.

Рекомендательных писем было множество. Имена говорили сами за себя: В.Вернадский, Н.Зелинский, А.Ферсман, С.Ольденбург. Во всех этих домах Кржижановский станет постоянным и желанным гостем, но дать ему выход в литературу никто не мог. Плохо обстояло дело с работой, ещё хуже с жилплощадью. Выход находится с помощью одного из ливенских знакомых (Кржижановский предпочитал говорить «земляков»).

Иван Алексеевич Юрасовский пользовался в Москве широкой известностью как врач-акушер. Помимо частного родовспомогательного заведения (это здание и поныне служит медицинским целям бок о бок с Театром Вахтангова), доктор имел там же очень популярную акушерскую школу. Это ему районные власти не отказали в предоставлении площади необходимому санитару. В этом качестве «русский Кафка» получил кладовку при кухне в квартире 44 дома № 5 по Старому Арбату. Площадью менее 5 квадратных метров. По существовавшим в Москве порядкам такой размер не допускал её обмена, и пребывание в ней оставалось «служебным», но для Сигизмунда Доминиковича оно продлилось на всю его физическую и творческую жизнь.

Страшный по своей сути рассказ «Квадратурин» был определён этой конурой. Чудесным образом человек получает средство, которым можно намазать и РАЗДВИНУТЬ стены до любого размера. Но кругом остаются соседи, от которых надо скрывать непонятно увеличившуюся комнату. Нельзя выйти на кухню налить чайник, нельзя воспользоваться туалетом и вообще выйти из квартиры, потому что соседи всегда вскрывают висящий на колечках замок и обыскивают каждый угол.

Э.М. БЕЛЮТИН. Малаховка. 1944 г.

Обстановка конуры была такова, что ни о каких гостях не могло быть и речи. Обстановка – железная больничная койка, кухонный стол с парой выдвижных ящиков и деревянное кресло. На полках для кастрюль громоздились книги. На гвозде, под цветной занавеской, висел нехитрый гардероб.

Утром «русский Кафка» осторожно пробирался на кухню, чтобы подогреть чай и воду для бритья. Соседи куда как косо смотрели на не выходившего на службу «бездельника». Дальше оставалось так же незаметно выскользнуть из квартиры № 44 и пуститься в бесконечные хождения по городу. Как говорил Кржижановский, рабочим кабинетом ему служил сквер у памятника Гоголю на Арбате. Здесь, в зависимости от погоды, он мог сидеть часами и писать – в своей памяти. Сочинённые строки ложились на бумагу только вечером, в комнате, и относились на сохранение либо Тезавровским в полуподвальный этаж нынешнего Музея-дома К.С. Станиславского в Леонтьевском переулке, либо к другой двоюродной сестре, Софье Степановне Матвеевой-Лавровой, прямой родственнице И.С. Тургенева, иначе «ливенской кузине».

Так было всю жизнь. С 1922 года Кржижановский был соединён с бывшей актрисой 2-й Студии МХАТа А.Г. Бовшек. Уроженка Одессы, задержавшаяся из-за революционных перипетий в родном городе, она потеряла не только место в родном театре, но и мужа, который с некоторыми мхатовскими актёрами предпочёл эмиграцию. Она встретилась с Кржижановским в Киеве, где дебютировала как чтица, и переехала в Москву почти одновременно с ним. Связанная с внешкольным отделом Гороно, Бовшек получила относительно приличную комнату, но – и здесь советские распорядки сказали своё роковое слово! При регистрации брака Кржижановский должен был сдать свою комнату, а его конура комнатой не числилась. Ночевать же в комнате «посторонней женщины» не мог: за этим бдительно следили соседи, немедленно вызывавшие участкового. Тем более порядок касался конуры Кржижановского. Единственным местом для спокойной совместной жизни становилась дача моих родителей на Тургеневской улице в Малаховке.

Работал Сигизмунд Доминикович на врытом в землю деревянном столе; под кущей молодых ёлок. Исписанные бумаги придерживал «Зигмунтовым камнем» – голышом, принесённым с соседней Пехорки. Когда по Москве прокатывалась очередная волна репрессий против писателей, рукописи прятались в металлическую банку и закапывались в землю, обычно под углом большой застеклённой террасы.

Первые московские годы сулили удачу. В Камерном театре с оглушающим успехом идёт сделанная Кржижановским инсценировка Честертона «Человека, который был четвергом». По сценарию Сигизмунда Доминиковича снимается фильм «Праздник святого Йоргена», «Новый Гулливер», готовится к печати сборник произведений. Но – имя Кржижановского из титров убирается, набор сборника рассыпается.

К 100-летию со дня гибели Пушкина он создаёт инсценировку «Евгения Онегина», музыку к которой буквально на одном дыхании пишет Сергей Прокофьев. Лётчик-полярник М.Водопьянов, чья пьеса «Мечта» шла в Камерном театре, смог спасти от разгрома самый театр (за сезон 1936/37 года в Москве было одновременно закрыто 18 театров, и Камерный должен был быть в их числе), но от эксперимента с «Онегиным» сочли лучшим отказаться.

Дальше шла только работа в стол. Принятый в Союз писателей в 1938 году, Кржижановский в отношении публикаций не выиграл ничего. В его «Записных тетрадях» остаётся запись: «Литература: борьба властителей дум с блюстителями дум». И ещё: «Как писатель – с кем я: с большинством или с меньшинством? Если считать по числу голов, то я в меньшинстве, но если брать по числу мыслей, разве я не в большинстве?»

Отечественная война в Москве. Скудный паёк, доведший до дистрофии. Мозговой спазм, лишивший его возможности понимать значение букв, просто читать. Впервые появившийся литературный заказ на переводы чьей-то поэзии он не может выполнить. Единственная просьба – повесить перед глазами две работы недавно появившегося зятя – Элия Белютина, мужа единственной внучки. Они должны были заменить мир, который ему больше не предстояло увидеть.

Кржижановский умер в канун 1950 года. Похороны состоялись 31 декабря. Союз писателей участия в похоронах не принял. У могилы стояли вдова, внучка с мужем, Алиса Коонен, режиссёр бывшего Камерного театра Нина Сухоцкая, партнёр Коонен по прощальному спектаклю «Адриенна Лекуврер», Анатолий Липовецкий и народный артист СССР Михаил Жаров.

Визжал под ногами снег. Где-то кричали вороны. Было 35 градусов мороза…

Нина МОЛЕВА