Бастион и все-все-все

№ 2011 / 4, 23.02.2015

Я по­ехал к фан­та­с­там на кон­вент «Ба­с­ти­он». Тут нуж­но ого­во­рить­ся, что с фан­та­с­та­ми всё, на са­мом де­ле,слож­но – это од­на из са­мых ор­га­ни­зо­ван­ных – и рань­ше, и сей­час – чи­та­тель­ско-пи­са­тель­ских общ­но­с­тей

Я поехал к фантастам на конвент «Бастион». Тут нужно оговориться, что с фантастами всё, на самом деле,сложно – это одна из самых организованных – и раньше, и сейчас – читательско-писательских общностей, и одновременно одна из самых кризисных. Есть несколько важных понятий – фендом (это, собственно, и есть совокупность авторов фантастической литературы, её издателей, иллюстраторов и, собственно, любителей – такое неформальное облако). Затем – конвент, то есть нечто среднее между фестивалем и конференцией (мероприятие литературной группы «Бастион», собственно, и называлось «Одиннадцатой литературно-практической конференцией»). На ней новосибирцу Геннадию Прашкевичу как раз дали премию «Меч Бастиона», а книгам типа «Скифы: исчезнувшие владыки степей» или «Нестор-летописец» и «Падение Софии» – награды системы «Карамзинский крест». Это понятно – конференция, в отличие от прочих, организована историками-профессионалами и писателями-фантастами, впрочем, не чуждыми экспериментов с историей.

Среди прочего там обсуждался и вопрос о том, потерял ли обыватель интерес к будущему. (Фантастов традиционно загоняют в одну комнату с футурологами.) Это очень интересно – к будущему люди сейчас вовсе не равнодушны. Более того, апокалипсические картины пользуются немалым спросом. И не только те, что сейчас, здесь и завтра, но и те, что через десять-пятьдесят лет. Причём социальные конструкции, которые плодят певцы постядерного мира, тоже бывают очень интересны. Например, у романов о будущих потрясениях есть забавное свойство: как и советские романы о грядущем царстве социальной гармонии, они мобилизуют. Только раньше нужно было совершить трудовой подвиг, чтобы приблизить коммунизм, а теперь – совершить его, чтобы набрать ресурсы на случай катастрофы.

Но есть другое обстоятельство – человеческая цивилизация технического толка движется рывками. В начале ХХ века уже были самолёты, радио, телефон, центральное отопление, химическое оружие и подводные лодки. Во Вторую мировую войну большинство стран воевало теми же винтовками, что и в Первую. А потом случился резкий рывок во время покорения космоса – и опять: всё, что вокруг нас, было уже в конце шестидесятых. Если сейчас, через такой же полувековой период, произойдёт рывок, общественный интерес к этому «будущему» и его новым технологиям (а значит, к именно «научной» фантастике) вновь будет выше – а потом вновь ниже.

Одним словом, было много чего интересного, но нужно рассказать об одном поучительном типе дискуссий. Я очень люблю участвовать в отвлечённых разговорах, и потому с радостью отправился на мероприятие: «Умерла так умерла? Чего мы хотим от фантастики в ближайшие 20 лет». Я вообще чрезвычайно люблю такие дискуссии – участвовать в них можно вечно, совершенствуя логические доводы и собственное остроумие. Тут работает принцип, изложенный в сказке «Аленький цветочек»: отправляясь в путь за одним, ты по дороге можешь обнаружить иное, и зачастую более важное, чем то, что ты желал найти, пускаясь в путь.

Говорили о гибели фантастики всегда много – только эти разговоры сродни выговариванию. Но не тому выговариванию, про которое я сказал выше, а психотерапевтическому выговариванию, облегчающему тревожное состояние говорящих. Так вот, эсхатологические разговоры, и вообще – разговоры о гибели чего-то, довольно стандартны.

Во-первых, всегда находится человек, что говорит «А, опять хороним? Сколько раз хоронили, а оно (это явление) ещё живо». Отчасти это ход беспроигрышный – потому что есть неокончившиеся ещё, сравнимые по длительности с человеческой жизнью процессы. Я человек не слишком молодого возраста и хорошо помню, как в советских книгах и фильмах издевались над западными советологами и эмигрантами, что предрекали Советскому Союзу гибель. Издевались и над какими-то прибалтийскими дипломатами, не признавшими СССР и год за годом, как японские солдаты, забытые на тихоокеанских островах, хранившими свои грамоты и печати. История показала, что СССР всё же пал, власть большевиков кончилась, а гордые дипломаты даже дожили до этого.

Или вот говорят: «Ну, посмотрите, вот все предрекали смерть театру, то, что его убьёт кинематограф, но вот смотрите – никто не убил театр». То есть, это только кажется простым и бьющим наповал аргументом. Аргумент этот сложный, как говорят хорошие и неглупые люди из прекрасных русских городов, некоторые из них прожили без театра девяностые годы, и ничего. А им перечат иные – что вот у них-то в городе десять новых открылось. А третьи и вовсе говорят, что в столице сейчас перепроизводство театров и не поймёшь, что с ними теперь делать. Кстати, есть мнение, что кинематограф отъел у театра именно ту аудиторию, которая к нему тут же добавилась в результате всеобщей грамотности и отмены сословий.

Так что аргумент – сложный.

Но явления всё же умирают. Не так быстро, как люди, правда.

Дело-то в том, что слово «умирает» можно заместить словом «перерождается». Ну, к примеру: «Наш противный старичок переродился в чудесный красивый памятник». Некоторое перерождение налицо – в год выходит шесть сотен романов, которые книготорговцами маркируются как «фантастические», но никакого русского Лема или русского Брэдбери среди них не обнаруживается, а обнаруживается вал книг типа «Сталкеры против Космических пауков».

Такова нынешняя система материального вспомоществования авторам, так устроена издательская деятельность – много что так сейчас устроено. В литературе же и вовсе стоит вопрос об исчезновении чтения как времяпровождения. Кстати, чтение стало массовым только сто лет назад – отчего бы ему не вернуться обратно в прежнее немассовое состояние?

Во-вторых, это всегда терминологическая путаница. Половина собеседников думают «фендом», а говорят «фантастика», другая половина говорит «фантастика», а подразумевает «фантастический элемент в литературе», а говорят всё то же – «фантастика». Не говоря уж о тех, что оперируют фантастическим в фильмах и компьютерных играх.

Это как с дискуссиями об электронных книгах – начинают до хрипоты спорить о гибели книги, а потом оказывается, что человек тебе просто хотел сообщить неновую мысль об исчезновении бумажного книгоиздания. Или дугой собеседник рвёт рубашку и кричит о гибели литературы, а потом оказывается, что он имел в виду снижение популярности чисто художественной литературы, а с тем, что биографическая, историческая и всяко познавательная литература занимает в умах всё больше места, очень даже и согласен.

Элемент необычайного, фантастического в художественных произведениях разного рода никуда не пропал. Более того, огромное количество фантастических фильмов именно что «фантастика», да и сделанная с применением новейших «объёмных» технологий. Количество фантастических романов, издающихся в год, оценивается примерно в пять-шесть сотен. То есть, бурление жидкостей поддерживается на уровне, но писатель Леонид Каганов, что сидел во время этой дискуссии в президиуме, описывал ситуацию в фантастике, будто атмосферу в советском НИИ – часть активных учёных давно бежала за границу (эмигрировала в иные жанры), старики дорабатывают на своих местах, и неуверенно по коридорам бродят молодые студенты – прикидывая: подать на визу или всё же обождать.

Впрочем, я бы сравнил социальную конструкцию вокруг фантастической литературы не с НИИ, а с вполне известным явлением – Клубами самодеятельной песни (КСП). У них, как и у фантастов, существовала эстетическая оппозиция советской власти, из которой они выросли, у них, как и у фантастов, существовала структура – слёты, объединения, мероприятия, ритуалы и награды. Точно так же, и те и другие, они двадцать лет назад начали стремительное расслоение – кто в шансон, кто на эстраду. Кто в водку, а затем – на кладбище, кто по грибы, извините. Кто к мрачному труду в коммерческом забое, кто к весёлой денежной каторге, а кто и вовсе в никуда.

И теперь признаваться в беззаветной любви к алкоголическим трипам на конвентах так же неловко, как и в том, что «Милая моя, солнышко лесное» является для тебя Главной Песней жизни.

Как говорил писатель и историк Дмитрий Володихин, который, собственно, и координировал всю работу «Бастиона»: «Прежде всего, нет сколько-нибудь масштабного читательского интереса к той части фантастики, которая представляет собой настоящую, без скидок, хорошую художественную литературу. И те превосходные авторы-интеллектуалы, которые ещё работали несколько лет назад, создавая новые чудесные, умные, красиво сделанные с точки зрения эстетики и языковых экспериментов тексты, ныне уходят в сериалы, и уходят туда надолго. Там – деньги, там – интерес читателей, там – слава. Худо…

Не имею представления, как ситуация может измениться в лучшую сторону. Не то важно, что исчезает НФ. Важно другое: хорошая художественная литература уходит. В целом. Вне зависимости от того, о какой её части мы говорим…»

Но сама структура, родившаяся ещё в советские времена, уже не просто состарилась.

Пусть она, наконец, будет памятником.

Владимир БЕРЕЗИН