Писатель с улицы

№ 2011 / 8, 23.02.2015

Начало творческого пути Людмилы Улицкой как две капли воды похоже на начало истории Мартина Идена Джека Лондона. Издательства одно за другим отвергали её рукописи, о чём ужасно пожалели, когда имя Улицкой прогремело по всему миру.

Начало творческого пути Людмилы Улицкой как две капли воды похоже на начало истории Мартина Идена Джека Лондона. Издательства одно за другим отвергали её рукописи, о чём ужасно пожалели, когда имя Улицкой прогремело по всему миру. Сегодня Людмила Улицкая лауреат бесчисленных премий в России и за рубежом. В издательстве «Эксмо» вышел её новый роман «Зелёный шатёр». На презентации писательница ответила на вопросы – читателей и журналистов.

Людмила УЛИЦКАЯ

– Для начала позвольте мне рассказать немного о новой книге. 23 декабря книга появилась в продаже. Рукопись в издательство я привезла 4 декабря. Так не бывает. Менее чем за три недели книга прошла весь типографский цикл, который никогда не бывает меньше полутора месяцев. Этой книги вообще не должно было быть, потому что, заканчивая предыдущий роман «Переводчик Даниэль Штайн», я сказала, что на такие тяжёлые предприятия я больше не подписываюсь. Писать рассказы – это нормальное для меня состояние. В понедельник начал, в среду закончил – и свободен! И я всячески пыталась уйти от формы романа – выстраивала систему рассказов так, чтобы события настоящего перемежались с событиями прошлого и будущего. Оказалось, что технически это даже сложнее, чем писать целый роман сразу. Конечно же, как обычно, пришлось сокращать – чтобы книга получилась стройной, лёгкой, длинноногой, чтобы она легко бежала (я не имею в виду продажи).

Почти все из героев книги умерли. И не все из них герои, а многие – проигравшие. Эпоха, о которой я писала, была очень жёсткая, и люди платили очень дорого. Каждое слово правды и каждая вольная мысль оплачивалась очень большой ценой. И всё это под знаком зелёного шатра, который всех равняет – и тех, кто стал приказчиком своих друзей и не смог противостоять адскому давлению, которое оказывала власть на людей, и всех, кто выдержал.

Другая тема этой книги – тема имаго. У меня даже произошёл конфликт с литературным агентом, потому что она настаивала на том, чтобы книга называлась «Имаго. В России тоже». Я и хотела идти по этому пути. Но когда выяснилось, что в издательстве ни один человек не знает, что это такое – имаго, мы всё-таки решили остановиться на «Зелёном шатре». По-видимому, в западных продажах (а литературные агенты уже работают в этом направлении), во Франции, Германии, Англии и во всех латиноязычных странах, где слово «имаго» близко по звучанию к словам «имидж», «образ», оно останется в названии. Это очень важно – даже один рассказ в книге называется «Имаго». Я по образованию биолог. В животном мире у насекомых и у некоторых земноводных иногда происходит процесс, при котором особь уже начинает размножаться, не достигнув при этом взрослого состояния – имаго. То есть, живой организм ведёт себя как взрослый, но не является взрослым, имитирует взрослую жизнь. Где-то есть старший, который за него отвечает. Это метафора сегодняшнего поколения людей, я не имею в виду русских людей, это всемирный процесс. Нельзя сказать, что это плохо. Люди не хотят взрослеть. Когда-то я называла это явление синдромом Питера Пена. Помните, роман о мальчике, который не хотел становиться взрослым? Вот и теперь огромное количество людей, по виду совершенно взрослых, но которые не хотят становиться взрослыми. И это состояние очень двойственно. Эта метафора современного человечества мне кажется очень прозрачной и ощутимой. Цивилизация жаждет быть молодой, успешной, красивой, потреблять жизнь.

Молодое существо не думает о том, что в жизни нужно созидать. Оно думает, как бы ему употребить. Это тоже одна из тем в книге – тема взросления. Во времена Пушкина молодые люди шли работать в 17–18 лет и были государевыми людьми, которые в столь юном возрасте оказывались на ответственных должностях и руководили, по сути, страной. Сегодня же у всех наших политиков повадки мальчиков, хотя по возрасту они совсем уже не мальчики. Такая искусственная задержка в развитии.

Что ещё существенно и важно – я совершенно не была уверена, что книга будет продаваться. Хотя, когда я уже закончила свою работу над ней, я поняла, что написала очень актуальную книгу, хотя в этом не было никакого расчёта. Давайте вспомним времена, которые были совсем недавно и из которых уйти нам было радостно – когда закончилась эра советской власти – это был подарок с небес. А сегодня мы вздыхаем по тем временам. Слава Богу, новое поколение другое. Оно бесстрашное, оно небитое, но ощущение страха появляется и сейчас. И это пугает. Как завещал нам Чехов, это то самое выдавливание раба, страх перед властью, раболепие, власть чиновника, и опять мы превращаемся в Акакиев Акакиевичей, потому что над нами нависла непреодолимая сталинская власть – почву из-под ног выбивает. В принципе, это всё, что я хотела сказать. Можете задавать мне свои вопросы. А я постараюсь ответить. Но моя специализация – не отвечать на вопросы, а всё-таки их ставить. Можно предъявить мне вопрос или проблему некую, и я буду вместе с вами, читателями, ходить вокруг этой проблемы, смотреть на неё справа, слева, сбоку, с тем, чтобы увидеть её подлинные объёмы, масштабы, её разрешимость-неразрешимость. Ответов я не знаю. Возможно, я знаю некие намёки на ответы…

– Как молодому автору опубликоваться в первый раз?

– Я этот вопрос очень люблю. Его мне всегда задают студенты Литинститута. Моя история мало кого может вдохновить, потому что моя первая книга вышла, когда мне было уже 50 лет. Поэтому сказать, что я очень хорошо преуспела по части публикаций, я не могу. Кроме того, всё, что я приносила в редакции газет и журналов, мне возвращали. Сборник «Бедные родственники» – это как раз шесть или семь рассказов, которые я очень аккуратно в 1985 году разослала в пять толстых журналов – «Новый мир», «Знамя» и другие, и получила ровно пять отказов. Зато один маленький рассказик напечатал журнал «Крестьянка», которому я до сих пор очень благодарна. Это было замечательно. Когда в первый раз тебя публикуют, и ты видишь свою фамилию, напечатанную типографским шрифтом, это очень сильное переживание. У меня дома до сих пор лежит папка, в которой собраны первые рецензии, я помню, как это было важно – вырезаешь маленький квиточек, где написано «Улицкая», и его в папочку кладёшь. Сегодня я это вспоминаю с улыбкой, хотя для молодого автора это очень важно. Потом уже «Новый мир» напечатал рассказ «Пронька», из цикла «Бедные родственники», потом какой-то журнал «Октябрь» меня печатал… и редактор «Нового мира» начал спрашивать, почему это я свой рассказ послала в какой-то «Октябрь», а не к ним. И я говорю: «Посмотрите в шкафу у себя, ещё три года назад вам его присылала, вы его отвергли…» В результате шесть из семи рассказов получили премию в журнале «Лучший рассказ года», это уже было начало 90-х годов. Начинать осваивать эту площадку очень трудно. На это уходят годы, десятилетия. Мне повезло, очень повезло. Когда был готов мой первый сборник, я его дала своей подруге, переводчице, которая работала в Париже. И через неё рукопись попала в издательство «Галлимар». Её отправили на одну рецензию, на вторую, и я получила в 1990 году контракт из города Парижа. Ощущение было такое, что произошла какая-то ошибка. Дело в том, что по-французски моя фамилия пишется через букву «О», а не «У». И я была уверена, что контракт отправили не тому. Но меня убедили в обратном. Так и получилось, что моя первая книга вышла во Франции на французском языке раньше, чем в России. Это была уникальная ситуация и для издательства «Галлимар», которое никогда не печатает автора, не имеющего ни одной книги на родном языке. Моя книга была единственным исключением за столетнюю историю издательства.

– Как поживает ваш проект «Хорошие книги» для российских библиотек?

– Он поживает. Сейчас мы находимся на заключительной стадии одной очень тяжёлой для нас задачи. Называется проект «Добрые соседи». Это посылки хороших русских книг, тех книг, которые мы сами читаем, в сто точек бывшего Советского Союза. Там живут люди, к которым почти 20 лет не попадают русские книги. Это Прибалтика, это Кавказ, Средняя Азия, Украина и Молдавия. Там очень много русских и, кроме того, большое количество людей местных, которые учились в России, которые привыкли читать по-русски. Потом, русская литература – это их главная литература. А к моменту распада Советского Союза книжное снабжение библиотек фактически прервалось. И чтобы хотя бы каплю капнуть, мы разошлём по сто книг в Тбилиси, Ереван, Махачкалу, и так далее – в публичную библиотеку столицы и в университетскую библиотеку. Я только сегодня разговаривала со своей помощницей – получается, сейчас мы собрали 94 книги. Мучительно медленно идёт у нас это мероприятие. Но всё-таки это делается. Предыдущий проект – книги для детских домов – практически завершён. Туда удалось даже аудио-книг добавить. Так, на коленке, с большими трудами, с помощью наших издателей и с помощью издательства «Эксмо», которое много книг нам дарит. Мы, кстати, не всё берём, а только хорошее. Книга – это особая материя, тем более в наше время. Потому что самоигральных книг почти не бывает. Самоигральный проект – это проект Марининой. Вот Маринина пишет книжку за книжкой, её покупают, у неё есть своя аудитория. А любую другую, хоть самую значительную книжку надо довести до читателя. Поэтому мы работаем в таком контакте с библиотеками. Но даже этого недостаточно – везде нужны люди, посредники, которые возьмут книжку с полки и принесут её к детям. На самом деле мы опять утыкаемся в тему взрослых и невзрослых. Мы стоим перед миром невзрослых людей. Независимо от того, детский сад это, армия или институт, везде огромное количество людей, которые требуют к себе особого педагогического отношения. Каждому нужен наставник и старший друг, который бы направил, подсказал. Если этого не делать, получается Манеж, получаются футбольные болельщики со своей иерархией ценностей. Из-за того, что мы недорабатываем. Я знаю сотни библиотекарей и педагогов, которые жизнь свою кладут на то, чтобы донести эту правильную книгу до читателя. Это то, что мы делали для своих детей. Ведь с этими правильными книжками нужно работать. Это не «Гарри Поттер». И те дети, кому эти настоящие книжки больше всего нужны, они в подворотне и книг не читают. А наши чистенькие обласканные дети читают скорее как раз «Гарри Поттера». Это пространство должно быть заполнено – писателем, педагогом. Это печально, и большие усилия по заполнению этому вакуума мы прилагаем, чтобы книги сняли с полки в библиотеке, чего сейчас ни взрослые, ни дети, к сожалению, не делают.

– Участвуете ли вы в комплектации библиотек своими изданиями?

– Нет, не участвую. Разве что если я приезжаю в библиотеку, то могу подарить какое-нибудь количество своих авторских книг. Проблема на самом деле не во мне, а в ситуации, известной всем – проблема законодательства, которое ставит библиотеку в бедственное положение, когда она не может получить книги, которые хочет.

– В последней книге вы подняли проблему сталинизма. Что делать?

– Если вы уже сейчас задаётесь этим вопросом, то вам никогда не навяжут того, чего вы не хотите. Это очень важно. Что делать? Вы это уже сделали. Вы полностью оценили ситуацию и понимаете. У меня нет других задач, кроме как понимания, я не пойду на митинг с перечёркнутым портретом Сталина, нет. Но если вы так говорите, то вас уже не соблазнят. Соблазнят тех, кто книг не читает, малограмотных людей. Нам остаётся только заботиться о тех, кто с нами рядом, чтобы хотя бы таким человеческим способом – через общение – воздействовать на ситуацию. Честно говоря, для меня и памятник Жукову, стоящий в центре, не очень приятен. И есть целый ряд памятников, которые мне кажутся ненужными и неполезными. Мы обязаны пересматривать нашу историю. Безусловно, нельзя отрицать победу во II Мировой и другие факты. Но если мы не будем постоянно всё пересматривать, проверять свои установки, всё то, что мы накопили, мы будем медленно умирать.

– Сегодня мы наблюдаем спад интереса к поэзии. С чем это связано?

– Не знаю. Во-первых, я не думаю, что это так. Конечно, 60-е гг. были удивительными, потому что мы жили поэзией, гораздо больше, чем когда бы то ни было до или после. Это знак чудовищной духоты времени. Потом, когда мир открылся, и оказалось, что в нём много других радостей, недоступных раньше – путешествий и многого другого, показалось, что поэзия – это не так интересно. Что касается современной поэзии – она существует в ограниченном масштабе для посвящённых, кому это нужно и интересно. Я не очень хорошо знаю современную поэзию, но зато я знаю людей, которые этим грезят и иногда мне предъявляют такие образцы, что я знаю, что она есть.

– Ваши герои – вымышленные, или у них есть прототипы?

– Сложный вопрос, потому что, бывает, я придумаю что-нибудь, потом в себе это десятилетиями таскаю, и потом не вспомню – что было на самом деле, а что я придумала. Но, как правило, жизнь сама даёт повод для фантазии.

– Книга «Зелёный шатёр» заканчивается смертью Бродского. Что для вас значит этот поэт?

– В этом году я совершенно удивительным образом получила привет с того света. Мой дед, который отсидел очень много лет в сталинских лагерях, занимался демографией. И буквально этим летом ко мне попали его документы (мой отец со своим никогда не был дружен, и я мало что про деда знала). Я с удивлением обнаружила, что дед занимался проблемой, о которой модно стало говорить только сейчас – проблемой поколения – где его границы, как оно определяется, и так далее. Бродский, по-моему, и есть определяющее звено своего поколения. И я не знаю другого поэта такой величины, и не думаю, что скоро появится. Я думаю, ничто как поэзия не определяет время. Наверное, музыка, но об этом ещё труднее говорить.

– Смотрели ли вы фильм Андрея Хржановского «Полторы комнаты, или Сентиментальное путешествие на Родину»?

– Да, смотрела, и отметила для себя несколько точек, благодаря которым фильм имеет право на существование. Актёр, исполняющий роль Бродского – похож на него внешне как две капли воды. Было в фильме и то, что для меня совсем не приемлемо. Сложно было найти более внешне похожего на Бродского человека, но при этом он совершенно пустой. Лучше бы взяли другого, более наполненного, но внешне не похожего. Это то, что меня раздражало в фильме. А самое потрясающее – эпизод встречи Бродского и родителей. Встречи, которая никогда не состоялась. Когда отец рассказывает сыну, как он умер: «Я сидел, а по телевизору было фигурное катание. Потом я передвинул пульт и умер». Дальше – пауза. И он спрашивает: «Сын, а ты как умер?» Бродский с удивлением спрашивает: «Я?» Это совершенно потрясающе – разговор со своими умершими родителями, ещё не осознавая, что ты сам тоже умер.

– Почему вы не живёте в России?

– Да вам кто угодно подтвердит, что я живу в России. Этим летом я была за границей достаточно долго, но живу я в России. Иногда уезжаю. В последнее время, честно скажу, после долгого пребывания за границей, возвращаться на Родину тяжело.

– Большинство ваших героев либо умирает, либо уезжает за границу. Есть ли какие-то причины, способные удержать человека на Родине?

– На самом деле, в 70-е–80-е гг. этот вопрос был бы актуален. Сейчас совершенно другой знак у этих отъездов – приезжают, возвращаются. Отъезд был моделью смерти – нужно было попрощаться с людьми, с близкими, с домом, с улицей – навсегда. У меня есть дома несколько отъездных фотографий – когда люди уезжали. Сегодня это имеет совсем другой смысл. А выход один – творчество. Это единственно верный ответ на вопрос «как жить». Причём творчество совсем не обязательно должно быть связано с искусством. Например, в библиотеке иностранной литературы каждый год вручают премию очень хорошим людям. Я отчётливо запомнила, как несколько лет назад вручили премию одной медсестре – она работала всю жизнь в детском доме и каждую неделю забирала с собой двух-трёх детишек, а по праздникам и побольше – она им устраивала модель семейной жизни. Двадцать лет она это делала. Человек полностью замотивирован. Она всё получает здесь, ей незачем уезжать. У меня очень много друзей уехало, и много кто вернулся. Замотивированный человек, который знает, зачем он живёт, с одинаковым успехом может жить и у себя на родине, и в любом другом месте. Мир стал очень маленьким. И некоторые расхожие идеи – Родина, малая родина, большая родина – стали ужасно мелочными. Мы живём в одном огромном мире и стали все ужасными космополитами. И это очень хорошо. У меня был друг – выдающийся талантливый биолог – он уехал, бежал из страны ужасным способом, история для фильма. Он говорил: «Я работаю здесь, в России, на 25% своих возможностей. Если я уеду в нормальную страну, то я буду работать на 75%». Это достаточный аргумент, чтобы уехать. Он блестящий биохимик, признанный учёный в той области, в которой он работает. А занимается он старением белка, это смежная с онкологией тема. Для пенсионера, уезжающего на старости лет сидеть на социалке – другая мотивация. Не нужно лукавить. Человек имеет право на колбасу. И человек, который всю жизнь работал, а на старости лет не может купить себе минимальный набор продуктов питания, имеет право уехать. И мы не имеем права ему говорить, что он неправильно поступает, что он не патриот, что он не любит Родину. Это родина его не любит – нужно это тоже иметь в виду.

Я попала во Францию в 90-х гг. Я жила на бульваре, вдоль которого росло семь яблонь. Была осень, яблоки падали, я ходила и собирала их, считая, что они мои. Иногда ёжики со мной конкурировали. А тут я высунулась в окошко и вижу, что толпа, человек 18–20, с большими синими мешками идёт и собирает мои яблоки! Потом я пригляделась – половина из них кривые, косые, хромые – не совсем нормальные люди. Выясняется, рядом – дом инвалидов. Они пришли со своими воспитателями и руководителями собрать яблоки, не подумайте, что для еды – для кроликов, которых они держат для приятности соприкосновения с животными. Вот тут я заревела. Дело в том, что свою трудовую деятельность я начинала в институте педиатрии в отделе развития. Я видела детей-инвалидов, со своих 18 лет я за этим наблюдаю, и я знаю, как их дальнейшая судьба складывается. И я готова утверждать, что честь и достоинство любого государства нужно искать в этом месте – как оно содержит самых своих инвалидов – самых слабых, самых ничтожных и самых нуждающихся членов своего общества. Я это очень хорошо понимаю. Поэтому если человек хочет отсюда уехать, если ему здесь плохо, это его право. Мне здесь хорошо, я человек выше среднего. Когда люди уезжают на заработки, это нормально.

– Почему ваши герои такие несчастные?

– Замечательный вопрос. Никто ещё не написал книгу о счастливой любви. Это невозможно. Можно написать книгу только о несчастной любви. Но я с вами не согласна, хотя постановка вопроса, в общем-то, разоблачительная. Дело в том, что только на конфликте можно что-то построить. Когда-то мне задали гениальный вопрос: «Почему у вас всё кончается либо смертью, либо хэппи-эндом?» Я очень смеялась. Потому что если даже хэппи-энд в книге, то всё равно потом будет смерть. Кроме того, в России очень много несчастных женщин. Я нигде не видела такого количества несчастных женщин, как у нас в России.

– Некоторое время назад вам присудили премию Симоны де Бовуар. Считаете ли вы себя борцом за свободу женщин?

– Естественно, я перечитала её главную книгу – катехизис феминистического движения. Я читаю эту книгу – ничего более скучного нет, к тому же, она невероятно устарела. Но ещё 50 лет назад, и тем более 100 лет назад она была скандальна – её запрещали! Но благодаря тому, что она состоялась, мир таков, какой он есть сегодня. Потом я нашла её фразу: «Чем скорее моя книга устареет, тем более я буду считать свою задачу разрешённой». То, что было тогда абсолютной инновацией, сегодня настолько очевидно, что даже кошке объяснять не надо. Ведь ситуация изменилась только в конце XIX века – женщины начали получать высшее образование в Англии, потом уже – в других странах. И сегодня в России, скажу вам по секрету, женщин с высшим образованием больше, чем мужчин. Что-то около 52%. XX век – век, когда женщина вышла из подполья. С тех пор, как женщина перестала стирать штаны в ледяной проруби, а делать это стала стиральная машинка, то там, где она есть, женщина смогла учиться. И оказалось, что она может быть и врачом, и физиком, и есть очень много сфер, немыслимых ранее для женщины, которые сегодня стали вполне женскими. Это всё не имеет отношения к Востоку. Мир разделён в этом месте железобетонной стеной, и неизвестно, сможет ли эта стена когда-либо разрушиться. Россия, кстати, одна из первых стран, уравнявших женщин в правах с мужчинами, но мозг у нас ещё вполне восточный. Есть многие вещи, которые доступны с помощью образования.

– Что вы думаете о реформах образованиях?

– Ничего не думаю. Но письмо я, конечно, подписала. Это реформа, где литература делается необязательным предметом. Это мировая проблема ухудшения качества образования. И тому есть объективные причины. Объём информации, который нужно сегодня вложить в голову ребёнка, в сотни раз превосходит тот, который вкладывали в нас. И что делать, чтоб ребёнок не погиб под тяжестью этой информации, пока неизвестно. И я уверена, что проблема эта будет решена не здесь, не в России.

– Какова перспектива развития нашего общества, если губернатор может не знать, кто такой Марсель Пруст?

– Нашей страной правят троечники. Когда после перестройки у нас началась новая демократическая жизнь, я сказала, что нужно сделать, как в Китае в древние времена – устраивать экзамен для наших руководителей: сочинение, диктант, экзамен по истории… В наше время гении не рвутся во власть. Сегодняшняя система движения на верха исключает там пребывание людей нравственных, культурных, потому что будет чудовищный диссонанс, и всё время идёт снижение планки. Это, опять же, мировой процесс. Но у нас в стране, как и всё негативное, это приобретает чудовищные масштабы.

– Вы знаете, что сегодня читают в метро?

– Недавно у меня было такое развлечение – я ездила и считала, сколько людей читают книги, а сколько – слушают музыку, занимаются своим телефоном, ридером. С лёгким преимуществом победили электронные устройства. Но если смотреть по характеру чтения – как правило, утром в метро – бесплатная газета и довольно низкосортное журнально-газетное чтиво. Но один раз я видела, как молодая девушка читала Хемингуэя.

– Вас тоже часто читают в метро!

– Сегодня как раз видела в метро девушку с моей книжкой. Очень хотелось ей автограф дать. Постеснялась. Что касается выбора чтения. На нас постоянно оказывается давление. Это касается всего – еды, одежды, и книги не занимают в этом ряду особое положение. Мы покупаем плохую еду, плохую одежду и плохие книги. Снизилось качество всего. Социально нас всегда будут заставлять есть дерьмо – съешьте, мы вам ещё дадим! Ешьте быстрее, мы будем давать больше! Это проблема, которую можно решить только лично самому.

– Как вас воспринимают другие писатели?

– Во-первых, я не член Союза писателей. В литературном мире я человек с улицы. Конечно, в последнее время многие меня знают, и я многих писателей знаю, но это люди не из моей компании. Во-вторых, я сама учёный, и большинство моих друзей – учёные. И художники. Мой муж художник. Я – не партийный человек. Иногда я могу подписать какое-то письмо, но хочется переписать самой – не со всем я бываю согласна. И с писательским обществом я себя не ассоциирую.

– Из современных писателей кого-нибудь можете выделить? Есть ли главная книга, которую вы перечитываете?

– Главных книг несколько. В основном, это поэзия. Раз лет в десять я перечитываю Чехова – каждый раз я надеялась, что до меня дойдёт его драматургия, я её очень не любила. И это произошло. Глаз мой раскрылся. И я на это отреагировала написанием пьесы «Русское варенье» – это прямая полемика с Чеховым. Дело в том, что его пьесы нельзя воспринимать как реалистические. Это – театр абсурда. А новые книги я читаю с огромным запозданием. Мне приносят что-то, у меня лежит книга лет пять, ждёт своего череда. Поэтому здесь экспертом я выступать не могу никак. Вместе с тем возникают иногда какие-то неожиданности. Мне приятель дал книжку почитать. Автор – Слава С. Дико смешная книга, остроумная история – водопроводчика и его жены. Я давным-давно не помню, чтоб я смеялась над книгой. Но это не Шекспир и не Данте.

– В «Казусе Кукоцкого» есть очень интересный фрагмент «В песках». Что он для вас значит? И как вам сериал Грымова, снятый по роману?

– Есть такое мнение, что на протяжении всей жизни каждый писатель пишет свой метатекст. Круг тем, на которые я пишу, он сформировался ещё в 70-е гг. В романе «Казус Кукоцкого» я пыталась разобраться в теме границы – жизни и смерти, здоровья и болезни. А что касается части, которую вы назвали «В песках» – это средняя часть романа, посвящённая мистическому путешествию. Когда я написала роман, я дала его прочитать двум подругам. Одна сказала: «Роман потрясающий, но середину нужно выбросить». Вторая прочитала и сказала: «Всё отлично, но то, что справа и слева, нужно убрать». И тогда я поняла, что книга в порядке. Есть люди, которые ничего не знают о пограничных состояниях, не чувствуют, у них нет к этому слуха. Это область чувств, сновидения. Здесь очень мало выдумки. Я сновид, я вижу сны, это мои сны описаны. А Грымов – после того, как он мне сказал, как он видит этот фильм, я ему полностью доверилась и уже не лезла. Я считаю, что он снял лучший отечественный сериал, хотя ни одного другого я не смотрела, только мельком.

Записала Любовь ГОРДЕЕВА
Фото: Наталья ТОРМАКОВА