Районный ветер волос треплет
№ 2011 / 10, 23.02.2015
О знакомстве с Сашей Соколовым мне напомнила статья Владимира Бондаренко «Сумеречное состояние Саши Соколова. Русский юродивый между волком и собакой» (http://exlibris.ng.ru/ 2005 г.), в которой он сообщает: «Получив, наконец, диплом МГУ
О знакомстве с Сашей Соколовым мне напомнила статья Владимира Бондаренко «Сумеречное состояние Саши Соколова. Русский юродивый между волком и собакой» (http://exlibris.ng.ru/ 2005 г.), в которой он сообщает: «Получив, наконец, диплом МГУ, с 1971 по 1973 год Саша Соколов работает егерем в охотничьем хозяйстве на Верхней Волге, где и пишет свой первый по-настоящему модернистский роман «Школа для дураков»…
 |
| Саша СОКОЛОВ Рис. Анны МИНАКОВОЙ |
В 1973 году он закончил свой первый роман. Устав от варварской жизни, молодой журналист перебирается сначала в Пятигорск, где работает в газете «Ленинское знамя», затем возвращается в Москву».
Не берусь судить маститого и уважаемого мной критика, коснусь только некоторых биографических неточностей процитированного текста, поскольку именно в этот период мне привелось пообщаться с будущим знаменитым модернистом.
Саша Соколов приехал не в Пятигорск, а в районный город Георгиевск, что находился километрах в тридцати шести от Машука. Точнее, его привезла с собой на родину выпускница журфака МГУ, жена Таисия – она жила в соседней станице Подгорной. Молодожёны устроились в редакцию районной газеты, что называлась не «Ленинское знамя», а «Ленинская правда». Туда со своими первыми стихами, а иногда и просто так покурить, поболтать, нередко заглядывал и я.
Разумеется, Соколова, никому ещё неизвестного в глухом провинциальном городке, не встречали с фанфарами, но тревожные слухи уже шелестели за его спиной: «Сидел в психушке… хотел сбежать за границу… ходит под присмотром КГБ…» и т.п.
Саша, поджарый молодой человек, чуть выше среднего роста, с небрежно заброшенным набок чёрным, как отвисшее крыло подбитого ворона, чубом, внешне не выделялся из окружающей среды. Ходил в драповом сером пиджаке, однотонной тёмной рубашке – всегда без галстука. На улице солнечным летом надевал чёрные очки.
Особым журналистским блеском не отличался. Помню, ему поручили сделать подпись к сюжетному фотоснимку. Он вертел фотографию в руках, как какой-то упавший с неба непонятный предмет:
– А что здесь можно написать?
– Ну, напиши, – объяснил ему коллега, – что-нибудь вроде того: на снимке ударник коммунистического труда, лучший слесарь колбасного цеха Иван Петров.
Впрочем, такая деталь не говорит о его профессиональном уровне – до этого с 1969 по 1971 год он работал в «Литературной России», – скорее, этот случай говорит о его оторванности от «светлой» социалистической жизни.
В интервью, опубликованном в киевском журнале «ШО» в ноябре 2007 года, Саша сказал: «Поначалу журналистика для меня была, прежде всего, филологическим образованием. Хотелось понять, как делается текст. Покрутиться в редакциях, посмотреть на людей, которые каждый день что-то пишут, отражают поток бурный…»
Но далее Саша утверждает, что «стихи, проза – один талант, статьи и эссе – другой. Для многих это идёт параллельно. А в моём случае происходит интерференция, наложение волн. Эти вещи мешают друг другу во мне. Журналистика – другой слой языка.
В «Литературной России» я два года переписывал материалы за многих, приводя к общему знаменателю. И это была классная школа, я там многому научился. А когда сам начал писать, то понял, что не смогу вот этим уже заниматься».
Но заниматься журналистикой в силу жизненных обстоятельств ему, как видите, приходилось.
Он с иронией относился к районным будням, для него это были, наверно, очередные Васюки.
Однажды Саша прочитал нам с машинописного листа своё стихотворение, в котором с особым смаком повторял дважды такие строки:
Районный ветер волос треплет, А шея просит топора! |
В другой раз написал ироничное стихотворение про одного районного известного поэта, в котором за счёт аллитераций обыгрывал на все лады его фамилию. В третий – устроил местному пииту розыгрыш. Но большую часть своего времени Саша был серьёзным, молчаливым, сосредоточенным, подчас сердитым. Раз он даже чуть не притормозил публикацию моего стихотворения:
– У тебя глагольная рифма вот здесь!
– Да что он за писатель? Дайте же прочитать его рукопись? – просил я.
 |
Наконец, из третьих рук (кому-то по секрету дала почитать Таисия) мне принесли машинописный текст «Школы для дураков». Рукопись удивила своей талантливой необычностью, грань между прозой и поэзией в ней было едва различима.
Удивляла и уверенность автора в своём будущем. В тогдашней стране это опубликовать было невозможно – только за границей. Через пару недель мне прошептали на ухо: «Рукопись уже там – у Солженицына».
Однако по сведениям Бондаренко дело с романом «Школа для дураков» было так: «Его вывезла на Запад австрийская невеста Саши Соколова Иоханна Штайдль. Рукопись дошла до Проффера (известного издателя. – О.Д.), тот передал на прочтение Бродскому и Набокову, от Бродского пришёл кислый отзыв, рукопись была явно не в его вкусе, впрочем, он и Василия Аксёнова отверг, зато стареющий Набоков своим трогательным отзывом запустил в мировую словесность нового героя».
Могу только предполагать, что Солженицын пропустил «Школу» мимо ушей. Но к этому писателю в тот год Саша относился трепетно:
– Здесь у вас в районе есть станица Сабля, там имение Солженицыных. Надо бы поехать посмотреть.
Как-то я увязался за ним на редакционное задание – что-то надо было написать про заводскую библиотеку.
– Подожди здесь, – попросил он, – на территорию предприятия без пропуска тебя не пустят.
Через минут двадцать Саша вышел.
– Ты видишь, что делают! – он протянул кусок бумаги размером с визитную карточку, на которой был напечатан типографским шрифтом примерно такой текст: «Изъять из фонда библиотеки произведения А.И. Солженицына». Подписи не было, но по «почерку» было понятно, что это визитка КГБ.
– Пойдём, посмотрим, – кивнул он в сторону кручи.
Мы вышли на край улицы. Тридцатиметровая возвышенность, на которой стоял город, круто обрывалась вниз – перед нами расстилались далёкие поля, лес, река…
Любопытство его выражалось и в разных других формах.
– Я люблю, – как-то раз разоткровенничался он, – запустить жену в компанию и слушать разговоры со стороны, не вмешиваясь в них.
Саша сетовал на то, что погряз в газетной работе:
– Надо бросать всё – уже созрела вторая книга. Чувствую – передержу.
Он даже, кажется, набарматывал какие-то куски из будущей книги «Между собакой и волком». И вот что интересно, некоторые детали «Палисандрии» (метафору о ключе) он тоже излагал тогда.
– А большая будет книга? – спросил наивно кто-то из местных поэтов.
– Вот такая, – сказал он, показывая сидящему с раскрытым ртом поэту двухсантиметровый зазор между большим и указательным пальцем.
Часто Саша повторял, что надо писать о маленьких людях. А лично мне, узнав, что я хочу поступить в Литинститут, советовал:
– Не поступай туда, поступи в другой институт.
Наверное, он был прав. В литературе много примеров, когда писатель имеет хорошую специальность и на её основе пишет прекрасные повести и романы, потому что глубоко и профессионально знает тот предмет, о котором говорит.
В редакцию потоком шли письма со стихами, на которые тогда надо было отвечать обязательно. На одно из них Саша написал приблизительно такой ответ: «Читайте Пастернака, Цветаеву, и лет через пять из вас получится неплохой поэт». Только и всего-то.
Нам он приводил в пример стихи Фофанова, ритмичную прозу из сказки «Сестрица Алёнушка и братец Иванушка».
К творчеству местных Соколов иногда относился с большим юмором.
– Вы посмотрите, что он пишет, – воскликнул Саша, показывая тетрадный листок, испещрённый чернильными загогулинами: «Ну, а мне-то что в шубе стоять?!/ И пошёл молотком я махать,/ Плинтуса к потолку прибивать!».
Последние две строки он, давясь смехом, повторил:
– Лихо как! А? «И пошёл молотком я махать,/ Плинтуса к потолку прибивать!».
Но настоящего пика в хохоте Соколов достиг, когда услышал анекдот о газетной работе.
Был в редакции молодой корреспондент Цыганков – высокий, плечистый, с чёрным кучерявым смолистым чубом. Говорил он басом, и, не меняя выражения лица, однажды рассказал нам такой анекдот: «Редакция газеты объявила фотоконкурс. Первое место заняла фотография, на которой голый негр поставил раком голую блондинку. Фотографа вызвали в редакцию:
– Ваш фотоснимок занял первое место. Хотим его опубликовать, но не можем придумать подпись.
– А что тут думать? Любой газетный заголовок подходит».
– И действительно, – равнодушным басом продолжал Цыганков, перелистывая наугад подшивку «Ленинской правды», – вот смотрите: «Так держать, старшина!», «Укрепим содружество наций», «Как мы организовали работу в бригаде».
Саша смеялся, вытирая слёзы на глазах, а Цыганков, перелистывая пожелтевшие страницы подшивки, невозмутимо продолжал:
– «Самоотверженный труд советских женщин», «Почему стоят конвейеры», «Молодёжь увеличивает выработки», «Ни минуты простоя», «Успехи молодых коммунистов»…
Саша вскочил из-за стола и смеялся, согнувшись, схватившись за живот:
– Хватит, хватит!
А неумолимый Цыганков загробным басом продолжал читать заголовки:
– «Как можно снизить себестоимость продукции», «Новый прилив трудовой энергии», «Смышлёный бригадир», «Получай комсомольский подарок!»
Саша сел на пол и хохотал, взбрыкивая ногами.
Да, весело жилось при советской власти. Я больше никогда не видел, чтоб так люди смеялись.
С присущим ему юмором Саша выкинул и такую шутку. Трудовая тема в те годы была ходовой. Я с 15 лет года три отработал на стройке, писал иногда на эту тему стихи, любил физический труд. А Саша об этом думал в другую сторону:
– Ну, что ты об этом пишешь? Физический труд ничего хорошего не приносит. Ведь ещё Блок писал: «Работай, работай –/ Ты будешь с уродским горбом,/ За долгой и честной работой,/ За долгим и честным трудом».
– Но это стихотворение заканчивается антитезой: «Как сладко, как сладко/ Работать пока рассветёт/ И знать, что лихая солдатка/ Ушла за село в хоровод!», – возразил я.
Саша в свою очередь вспомнил блоковскую «Фабрику». В конце концов, ему, видно, надоело спорить на эту тему, и он написал, да ещё и опубликовал на литературной странице «Ленинской правды» сказку о верблюде, содержание которой в двух словах примерно сводилось к следующему. Верблюд решил поработать. Таскал весь день брёвна на спине. К вечеру у него заболел хребет. Он оглянулся и видит – вырос горб! Плюнул верблюд: «Тьфу! Да ну её, эту работу!» – и ушёл.
Маленькая сказка вызвала большой переполох – дело вроде бы дошло до горкома: «Кто пропустил в печать? Как вы могли позволить?» и т.д.
Саша остался на своём рабочем месте – не уволили. Рассчитался вскоре «по собственному желанию». И не только с работой, но и с женой. В станице Подгорной на руках у бывшей жены осталась дочь. А он уехал в Москву, работал истопником и писал одну из лучших своих книг «Между собакой и волком». Дальнейшая его биография известна – уехал за границу, жил в Европе, Америке, в Израиле, с июля по октябрь 2007 года осчастливил своим посещением Коктебель.
Всё, как говорится, возвращается на круги своя. Глядишь, и знаменитый модернист вернётся в Россию. Но возвращение, как у нас в стране повелось, надо начинать со всех произведений писателя.
В том же интервью для журнала «ШО» Саша упоминает, что даже изданных своих книг не хранит у себя. Что уж там говорить об архивах. Интересный совет даёт в своей статье Владимир Бондаренко: «Советовал бы нынешним редакторам «Литературной России» собрать материалы, подписанные «А.Соколов», «Александр Соколов», «С.Александров» и опубликовать их как заметки знаменитого писателя в альманахе «Литературной России».
А почему бы и нет? Наверняка бы среди газетного песка повседневности 60–70-х годов нашлись бы золотые крупицы, которые порадовали бы читателей.
Олег ДЕМЧЕНКО
Добавить комментарий