Полвека полёту Гагарина

№ 2011 / 14, 23.02.2015

Апрель 1961 года. Юридический факультет в Московском университете, в здании с Ломоносовым, то есть на Моховой. Ведь если сказать «юрфак МГУ на Моховой» – это не по-нашему; это по-россиянски, не более. А уж «на Маркса» – совсем никуда.

Литературоведение и культурология дальнего следования

Апрель 1961 года. Юридический факультет в Московском университете, в здании с Ломоносовым, то есть на Моховой. Ведь если сказать «юрфак МГУ на Моховой» – это не по-нашему; это по-россиянски, не более. А уж «на Маркса» – совсем никуда. Правда, наша главная резиденция помещалась на Герцена, 11, Рахманиновский зал и т.п.

Дмитрию Бычачих и др. бл.

* * *

Так вот, о юридическом факультете в то утро. Было у нас два лектора по истории государства и права зарубежных стран: профессор Галанза и доцент Селезнёв. Пётр Николаевич Галанза кончил Московский университет в 1913, кажется, году. Марксизьму он признавал, но очень любил и даже помнил Ключевского. Он нам и про Рахманинова рассказывал, профессора консерватории, потом эмигранта. По ряду причин из этой как раз области ему начальство давало читать курс только до Парижской коммуны, а дальше – когда идут самые ответственные революции, фракции и уклонизмы – ни-ни. С 1871 года до современности историю зарубежного государства и права читал другой. Он – Николай Агафонович Селезнёв – в 1913 году ещё и не родился. В середине же шестидесятых годов он уже стал чуть ли не проректором (причём по кадрам). Селезнёв – фронтовик, чуть ли не смершевец; высокий, очень худой, темноволосый и, как правило, в тёмном костюме (особенно в коричневом), с измождённым лицом страдальца за истину и с пронзительным взглядом честных-честных глаз. Чем-то он напоминал до времени постаревшего генерала Вольфа из «Семнадцати мгновений весны» в исполнении Ланового. «Наша совесть», говорили о нём иные студенты, особенно партийцы.

Вот его лекция и шла первой в тот памятный день. Николай Агафонович с радостным и одновременно задумчивым… Нет – с раздумчивым и волнительным видом взошёл он тогда на кафедру Коммунистической аудитории (напоминаю: Моховая).

– Ребята, – по-братски задушевно и тихо начал он. – В связи со всенародной встречей Юры Гагарина занятия отменяются. Сбор на демонстрацию там-то, во столько-то часов.

Демонстрация – странное для Запада слово в нашем словаре. У них оно значит массовый ход в знак протеста. А если одобрение, то манифестация. Вы же здесь ни против чего не протестуете, говорили нам иностранцы. Почему же у вас всегда демонстрации?

Но это замечаю походя. А доцент Николай Агафонович, сказав протокольные слова, чуть перегнулся к нам через кафедру, как-то особо сблизился с народом, и…

Забота у нас простая, Забота наша такая: Жила бы страна родная –

тихо, то есть страстно-радостно-сдержанно запел он красивым голосом.

У нас на курсе были великолепные певцы – особенно Невский и Шакун. Часто пели в микрофон и во время перемен, между лекциями. Но… странная тишина повисла в воздухе на этот раз: Николая Агафоновича никто не поддержал, никто. Он как-то сжался, сложил свои бумаги в портфель и ушёл.

Проректором по кадрам, подчёркиваю, он стал лишь позже. А мы через пару часов повалили на демонстрацию.

* * *

Это было что-то неповторимое! До сих пор, вспоминая, волнуюсь: мысли дома – слова разбежались; слова дома – мысли разбежались… Это был, лучше не скажу, неповторимейший, незабываемейший и невиданнейший день в советской жизни и жизни всего мира.

Тысячи тысяч людей, старых и молодых. Лица всех мыслимых национальностей, и на всех лицах счастье и братство. Думалось: как же всё человечество, всё – ждало и жаждало – прорваться в космос! И все, все были рады, что сделал это первым русский человек.

Дети разных народов – высказался когда-то Лев Ошанин. Дети эти были здесь, и вместе пели, включая в репертуар и ошанинский Марш демократической молодёжи. Там, в марше, есть слова и резкие, на грани угрозы поджигателям войны, но и их пели беззаботно и весело. Пели «Катюшу», пели про любовь колхозницы к лётчику: «Он вернётся на заре; пролетит, пролетит над домом…» – и

Ох, и жаль… ох, и жаль, что на дворе Нет аэ-… нет аэродрома!

Песен-то про космос ещё освоено не было. Пели «Потому, потому что мы пилоты», гимн Советского Союза – как в новом, так и военном варианте. Или нового тогда ещё не ввели? Забыл.

Милиция не могла, да и не стремилась особо удерживать стройность наших рядов. Да что: там и империалистическая полиция не справилась бы. Но полиция по Парижам, Нью-Йоркам и Лондонам могла отдыхать: сейчас был не её праздник не на её улицах. Впрочем, доживи до 12 апреля 1961 года Бунин – он тоже ликовал бы где-нибудь во Франции: и он, подавляя свой геморроидальный антибольшевизм. Уж не говорю про нравственно здорового Рахманинова в Америке; а ведь тоже дожить не привелось…

Звучали гармони, балалайки и гитары. Братство музык, как братство по оружию. Никто не вдумывался в различие серьёзнейшего: недавняя война была выиграна гармонью, а с гитарой наш народ ещё не выиграл ни одной войны – и, очевидно, не выиграет и впредь. Так на войне, говорят, не вдумывались в различие национальностей: зря не вдумывались, но забывчивость понятна. Итак, музыка… барабаны и маракасы, какие-то ещё трещотки, домбры, камызы и тамбурины. Частушки и пляски. Безумствовали арабы, чёрные африканцы и Латинская Америка. Безудержно, не по канону, плясали и прыгали женщины-мусульманки.

Франкофоны из Алжиров, Тунисов и Марокко произносили не по-нашему Гагарин, а Гагарин. Поэтому получалось:

Юрий, Юрий! – Гагарин! Юрий, Юрий! – Гагарин! Потом Белка – Стрелка – Гагарин! Белка – Стрелка – Гагарин! Потом Белка – Стрелка – космонавт! Белка – Стрелка – космонавт! Гагарин, Гагарин! Юрий, Юрий Гагарин!

Толпой подхватывали кого-нибудь на руки и кидали вверх с криками: «А космос! А космос!» А пляски, пляски… Гопак, трепак, вприсядку. Какие-то грузины и чеченцы: девушки плавая лебедями, парни оскалив зубы и братски всем, тем самым, посылая привет. Играли в ручеёк, кружились в хороводах.

Это было… Скажу, что это такое было, впадая слегка в тон культуролога. Это была – культура в её отличии от искусства. То есть самородное, самоцветное и повсеместно снизу идущее богатство-мастерство. Не Раймонд Паулс какой-нибудь перед обалделыми безмозглыми слушателями, не Лотман перед замершей аудиторией безмозглых или мозговиков, но клевретов. И даже не Моцарт, сеющий оцепенение в среде заколдованных слушателей. Улавливаете разницу? Это было всеобщее, самодеятельное торжество народных, рабоче-крестьянских дарований, шедшее снизу как grass roots (есть такое английское обозначение для низового, корневого и неистребимо-крепкого).

Ну, помните «Свадьбу» – помните у Бориса Леонидовича? Народ там чуть не беснуется (пускай и не то слово) в упоении своей культурой: он сам и создал её.

Жизнь ведь тоже только миг, Только растворенье Нас самих во всех других, Как бы им в даренье. Только песня, из окон Рвущаяся снизу, Только свадьба, только сон, Только голубь сизый.

А вот и лирический герой этих стихов: он прячется уединённый в своей комнатке, наблюдает где-то этажом повыше, – и, конечно, в общую толпу он ни ногой. И правильно: ибо а вдруг поколотят?

Такое бывает; и такого не было в той праздничной Москве, что встречала Гагарина. Один раз в жизни я видел то, что готов назвать даже и карнавалом, но именно в его самобытности и шумной прелести. Без заголений и обнажений в стиле достоевского «Бобка» – дети разных народов упивались братством и были в нём прекрасны. И это – под миллион людей, не меньше.

Соответственный разгулу этих светлых, никем не организованных стихий, без всяких санкций, но сверху грянул дождь, быстро стал ливнем.

Ты скажешь: ветреная Геба, кормя Зевесова орла, громокипящий кубок с неба, смеясь, на землю пролила… Но это именно «ты скажешь», это если «как будто». Ни подлинная культура, ни подлинная природа не знают и не признают никаких как будто, даже и изысканно манерных, даже рифмованных.

Дождь полил не на шутку. Мы долго стояли в человеческой пробке у Манежа. И вдруг громкоговоритель откуда-то от гостиницы Москва произнёс… Он звучал хорошо поставленным, музыкально-ласковым голосом Николая Агафоновича Селезнёва:

Вниманию собравшихся. Ввиду дождливой погоды проход демонстрантов по Красной площади прекращается.

Гагарин ведь там на Мавзолее тоже стоял. И тоже мочило, видать, человека. Мы разошлись, но долго радостно гуляли по столице, не замечая дождя. Долго бушевала и Стромынка с её общежитием. А у нас дома, на Профсоюзной с балкона напротив ночью какие-то бабы пели на мотив «Марина, Марина, Марина»

Гагарин, Гагарин, Гагарин! Ты первый попал на Луну!

День русского полёта, русской окрылённости, поддержанной всем миром. Действительно: породниться не по крови, а по духу. От России ждали чуда – и оно состоялось.

Его и сейчас ждут, я сам его и сейчас жду. И я думаю: а что, если бы в тот день первая лекция была на юридическом факультете читаема не Селезнёвым, а Петром Николаевичем Галанзой?

Если бы старый, сгорбленный человек запел тогда, хоть хрипловато, «жила бы страна родная, и нету других забот» – даю голову на отсечение: вся рабоче-крестьянская молодёжь профессора поддержала бы и ответила согласным хором. Иной раз подумаешь – да запой он и «Боже, царя храни», мы бы хором и хороводом за ним. Потащили бы с собой, да он и сам пошёл бы охотно, на общую манифестацию. Слава русскому полёту.

Гагаринский полёт. Не был ли он нашим мирным ответом и на тот воровской рейд по советским небесам, который незадолго до этого осуществлял американец Пауэрс?

А ещё – вы помните 12 сентября 2001 года, ликующие толпы мусульман. Помните мстительно-радостные лица миллионов? Помните глупые лица торжествующих повстанцев совсем недавно, в странах Востока? А в 1961 году этого не было.

Военная Победа получила своё празднество и в Москве 1945 года. Я тоже его видел, и помню его тона. Толстой что-то там сказал (но он сам такой Победы не видел) об одинаковости счастья у людей. А семьи, потерпевшие в войне поражение? Семьи обезглавленные? Семьи, разбитые наголову? Разве они не были в тот день счастливы?

Все 9 Мая были счастливы, но счастливы по-разному. В апреле же 1961 года было, действительно, всеобще-одинаковое счастье.

Чистая родственная радость, одинаковое счастье всех – вот что такое встреча Гагарина в Москве после полёта в космос. Это было больше, чем марксизьма; хотя и без неё не обошлось.

Жалко, что такое ушло. Жалко, что мы многое с тех пор потеряли и проиграли. Но вообще – за битого двух небитых дают; а рождённый ползать и действительно летать не может, хотя бы он ещё и не был бит.

Не забудем, кстати, и образец Конька-горбунка. Тоже полёт с космической скоростью, ещё когда задуманный народом – и, наконец, состоявшийся наяву.

Сергей НЕБОЛЬСИН