Твист в среде коммунистов Индонезии
№ 2011 / 15, 23.02.2015
Не африканец – не танцуй твист. Всё равно только опозоришь своё тело. А ведь его-то и хочешь показать? Ну, показать друзьям; ну, возлюбленным.
Песня вдаль течёт, моряка влечёт
В полуденные твои края.
Ты красот полна, в сердце ты одна,
Индонезия, любовь моя.
Из песни советского времени
Не африканец – не танцуй твист. Всё равно только опозоришь своё тело. А ведь его-то и хочешь показать? Ну, показать друзьям; ну, возлюбленным.
 |
У нас разве двое человек танцевали твист как надо. Мамаду из Сенегала и Зухра из Занзибара. Это, братцы… Особенно помню Зухру и её джинсы.
Любовались все. Еврейки, учившие иностранцев русскому языку – на Подготовительном факультете МГУ для иностранных же граждан. Ну, улица Кржижановского, дом 24/36. Да и мы, русские, любовались.
Правда, умели танцевать твист и кубинцы. Там много негров. А о русских Олег Корсунский, студент-биолог, рассказывал мне: «Был на каникулах на Украине в родном городе, там в школе дети танцевали твист; а твист запрещён, и учителя, глядя на его исполнение, делали вид, будто не догадывались, что это и есть твист».
Вы поняли такую длинную фразу? Это не я сказал, а Корсунский, и фраза отражает суть дела.
Ещё бы – догадаться: русские танцевать твист не могут и никогда не смогут. Американцы тоже.
Пытались, правда, ещё и индонезийцы. Все они были коммунистами. Учились в СССР, сколотили оркестр. Гитары и гитаристы как надо; то есть что надо. Но танцевать и они не танцевали: только музыка и ритм.
Я написал им песню, как раз под твист. Мы тогда (1965) жили под Звенигородом, в международном студенческом лагере «Дружба». Лагерь располагался на земле биостанции МГУ. Там и блистали Мамаду и Зухра. Речь не о них, их упоминаю, чтоб вы не упустили нить. А песня такая – строго не судите, молодо-зелено ведь:
Мамашам из разных стран, Нашим профессорам И МГУ махнув рукой, Поедем в лагерь над рекой – Но только как назвать его такой? (2 раза)
И если за двадцать дней Мы двести нашли друзей, И если вместе как один Хохочем, мёрзнем и едим, Мы имя «Дружба» лагерю дадим. (2 раза) А в роще там соловьи. Ты проще на жизнь смотри. Но если спать приходишь в три Или гуляешь до зари – Ты просто дружбой это не зови. (2 раза)
С нами пляши и пой, А маме пиши домой: Я ни во сне, ни наяву Не вспоминаю про Москву – Я как у мамы в лагере живу! (2 раза) |
Некто Росита, кубинка, выросла в Америке. Она спрашивала меня по-английски – нахально, но тайком:
– Сергей! Лагерь, где мы живём – он ведь концентрационный?
Я не знал, что ответить. Она-то кубинка, а рядом находилась Кубинка. По слухам, один араб из нашего лагеря наблюдал за этим – за полётами самолётов с военного кубинского аэродрома. Порядки и соответствовали – о, непростоте такой ситуации.
Но индонезийцы, они всем были довольны. Приведённую песню и мелодию под твист они исполняли потом по разным другим лагерям. У них был и свой коронный номер. После концертов все музыканты хором пели:
Ну что ж, пока! Спасибо вам большой! А мы пойдём домой! До свидания! (2 раза) |
До свидания – оно так и вышло. Все они были замучены и расстреляны в Индонезии во время антикоммунистического переворота в 1965 и 1966 году.
А Зухра, видать, уже прабабушка. Как там Мамаду – не знаю совсем. А в целом – таков был он, советский тоталитаризм.
Ай-йо, мама, мне под крышей не сидится, Ай-йо, мама, не к лицу тебе сердиться, Ай-йо, мама, я тебе отвечу прямо: Её я только раз поцеловал! |
Больше из индонезийских песен я ничего не помню. И малайского языка не знал никогда.
Как малайского? Да так: ведь в Индонезии, на Яве, этот язык и есть. Но в Японии, в городке Курашки я в 1994 году пел молодым иностранцам-индонезийцам затронутые здесь старые песни. Сказали, что помнят их, но слабо.
Сергей НЕБОЛЬСИН
Добавить комментарий