Свет голубого ангела
№ 2011 / 23, 23.02.2015
Ранней весной, точнее, в ту её пору, когда уже напрочь нет снега, но листва ещё не спешит завязаться, и небо скорее, серо, нежели голубо, я, наконец, собрался осуществить то, что так давно собирался.
Когда женщина походит на ангела,
то берегись и знай, что в ней сидит дьявол.
Китайская пословица
Ранней весной, точнее, в ту её пору, когда уже напрочь нет снега, но листва ещё не спешит завязаться, и небо скорее, серо, нежели голубо, я, наконец, собрался осуществить то, что так давно собирался. А собирался я ни много ни мало выступить сам перед собой экспертом в непростом вопросе – по поводу «звёздности» одной кинодивы.
 |
| Владимир СУТЫРИН |
Действительно, почитай, всю жизнь мы существуем в плену чужих мнений, на веру воспринимая все ахи и вздохи или общественно принятые проклятье и остракизм, и никак не спешим приставить к оному факту или явлению свою собственную линеечку, дабы убедиться: врут нам или правду-матку лепят… Второе, кстати, реже. Потому что пиар – он и в Древнем Египте имелся, и позже, но лишь в ХХ веке обрёл себе какое-то конкретное название, которое не менее туманно, чем само ремесло, и вуалирует суть столь же успешно, как и во времена Эхнатона…
Но киноведы не виноваты. Более того, они полностью беззащитны перед нами, зрителями, поскольку, что бы там ни насочиняли они в бесчисленных своих статьях и многоумных монографиях, кино остаётся таким, каким его сняли. Меняется мода, появляются новые киноматериалы, съёмочная техника и средства копировки, но произведение всецело пребывает в своём времени. И если Чарли смешон или трогателен по-настоящему, то и спустя сто лет мы будем смеяться и лить слёзы умиления над созданными им образами, а про Гарольда Ллойда или Бастера Китона можно даже и вовсе забыть. Вот чем различаются «произведение» и «продукт» (хотя в словаре синонимов эти слова стоят рядом).
Так вот, кинодива… Её нельзя не знать. Все книги по истории кинематографа содержат кадр с её изображением – всего один. Но какой! Вот она сидит на бочке, снятая общим планом, в профиль, вскинув коленом вверх одну из ног и подхватив её обеими руками пониже чашечки. Луч света блестит полоской на её шёлковом чулке. Её туфелька с изящным каблучком чётко видна на неясном фоне, а верхний контровой источник создаёт вокруг головы нимб светящихся волос, которому не помеха мужской цилиндр… Не женщина – шик!
Сколько юных, но уже взрослеющих мужчин гладило взглядом этот образ, запоминая его навечно. А то и реально вырезало бритвочкой из библиотечного тома, чтобы волноваться над ним наедине с собой. Сам фильм-то, физически затёртый от многократных показов ещё в довоенные годы, а затем взятый в плен доблестными союзниками, до нашего зрителя так и не дошёл. Остался кадр, точно рождественская открытка, растиражированный по всем изданиям, коих, кстати, было немного – «Голубой ангел».
Ну, конечно, я уже проговорился… Те, что действительно видели это изображение, и подпись под ним прочли. Отсюда брэнд «Голубой ангел» в их сознании сросся с именем актрисы – Марлен Дитрих.
Уверен, о ней знают все. Или почти. Однако большинство, как и я, только слыхали. (Факт наличия в моей видеотеке диска с этим фильмом ещё не означал, что я – среди видевших) И вот…
…И вот я, наконец, отважился. Вернее, это погода (ни два, ни полтора), сплин и временное отсутствие договорных отношений с издательствами и кинокомпаниями толкнули меня к акту просмотра.
Не скрою, и я априори находился под стойким флёром общественного мнения. А когда узнал, что в основе сюжета фильма – известный роман Генриха Манна «Учитель Унрат», который повествует о безумной любви гимназического профессора к певичке кабаре, что в конце концов привело заглавного героя к моральному падению и гибели, интерес мой, заочно взращиваемый годами, неизмеримо возрос…
Помимо Марлен Дитрих в этом фильме занят не менее (а на тот момент – более) знаменитый актёр эпохи немого кино – Эмиль Яннингс, своего рода «заслуженный артист Веймарской республики».
Собственно, у меня, как у человека творческого, чисто досужий интерес к фильму трансформировался следующим образом: как, то есть какими художественными средствами эти две «звезды» – Марлен и Яннингс расскажут мне историю, которая по сюжету ой как небезынтересна!..
И вот вслед за начальными титрами – исцарапанными и с плавающим звуком (это первая звуковая картина в истории германского кинопроизводства) мы попадаем в начальный эпизод: учитель Иммануил Рат утром у себя дома собирается на работу…
Мастер кино немого – Яннингс и здесь играет так, что его настроение понятно без слов: на лице героя благодушие – профессор хорошо выспался и с удовольствием выпьет свой утренний кофе со сливками. Я замечаю добротную работу оператора – грамотно поставленный свет в студии, рисующий объём модели… Ведь фильм, естественно, чёрно-белый, но это не совсем так – сколько оттенков серого мы видим в кадре: сюртук профессора – это одно, задник – диван и полки с книгами – значительно светлее. Но вот льётся струйка кофе в чашку. Она именно чёрная. А следом – сливки. Они чисто белые. Вот то, что называют мастерством светописи! Ты смотришь монохром и видишь цвет. Эдакое узаконенное торжество обмана – вернее, иллюзии. Даже «великой иллюзии», как назвали её американцы…
Но вернёмся к сюжету. Если жизнь гимназического профессора Рата столь благостна – что же толкнёт его навстречу певичке из окраинного кабаре, существу нестатусному даже в демократическом поле буржуазной Веймарской республики?
Смотрим. Вот он, первый сбой в чудесно начавшемся дне: внезапно для хозяина не отозвалась на свист его любимая канарейка…
– А, она уже давно не пела, – говорит ему служанка и, взяв из рук профессора трупик птички, без эмоций бросает его в печку.
М-да… Но это, впрочем, мелочи.
Следующий эпизод: профессор приходит на урок. Здесь его тоже ждёт каверза: один из шестнадцатилетних учеников-шалопаев (актёрам, по-моему, и вовсе за двадцать) исправляет фамилию учителя на обложке классного журнала на «Унрат», что переводчик транслирует нам как «мусор» (а вообще-то – «дерьмо», однако политес свойственен и видеопиратам).
Ну и что? Конечно, неприятно. Но и эта шалость не из ряда вон… Зато следом идёт фрагмент урока, где Рат берёт своё. Он требует от одного из учеников правильного произношения th в английском артикле the, и когда тот не может точь-в-точь следовать профессору, герой фильма в наказание заставляет весь класс 200 (!) раз написать в тетради «Юлий Цезарь» и «Октавиан Август» (должно быть, такова прусская методика наказания всех за грех одного – вот они, истоки воспитания коллективного мышления, которое во всей красе проявится в Германии уже скоро). Но главное не в этом. Главное в том, что в эти минуты (а течение фильма перевалило на вторую часть) мы видим гимназического учителя. И верим в то, что он настоящий. Сколько же нюансов в арсенале мастера – ведь наверняка и появление платка, в который профессор первым делом картинно сморкается, и обмен этим чёртовым th (сложным, как выясняется, не только для русских) лицо в лицо с учеником, после чего оба утирают со своих щёк слюни, прилетевшие друг от друга, и самодовольный вид учителя в момент этого «написания в наказание» – всё это придумки самого Яннингса. В то время режиссёры следили больше за рисунком кадра, мизансценой, но в актёрские «примочки» вряд ли лезли: пусть себе играет, лишь бы концепцию роли не разваливал…
А дальше следующая драматургическая перипетия не даёт зрителю заскучать. Во время исполнения оного задания профессор из рук одного из учеников (вожака его антиподов) реквизирует эротическую открытку…
– Мы ещё поговорим об этом! – обещает он любителю «клубнички».
Но коварные антиподы подстраивают так, что Рат видит аналогичную изопродукцию и среди тетрадей своего лучшего ученика – «ботаника» в круглых очках… От этого парня профессор и узнаёт, что место распространения подобных открыток – кабаре «Голубой ангел».
Так стекаются в одно русло две поначалу независимые сюжетные линии – высокая нравственность и порок…
Следует думать, наш профессор всю предыдущую жизнь вёл донельзя аскетический и праведный образ существования, поскольку даже дома, наедине с собою, прежде чем изучить изъятые картинки, трижды оглядывается, дабы убедиться, что его никто не видит за столь постыдным занятием… И опять, вслед за Станиславским, который, надо думать, будучи за границей, видел этот фильм, хочу воскликнуть: «Верю!»
А тем временем приходит время познакомить зрителей с главной героиней…
Тут я вернусь к самому началу картины. Оказывается, режиссёр Дж. Штернберг приучает нас к этому персонажу буквально с третьего кадра фильма. В первом, общим планом – крыши города, затем – рынок с его заботами. А в третьем – уборщица, моющая зеркальные окна ещё неведомого нам кабаре. Вот она окатывает чистой водой рисунок на окне, где изображена длинноногая красотка, а под нею надпись:
Lola-Lola
Мы ещё понятия не имеем, что впереди нас ожидает встреча с оригиналом этого образа, и потому не обращаем на рисунок какого-либо стоящего внимания.
Потом – открытка у гимназистов, и вместе с ней опять никакой конкретной информации…
Даже когда профессор пробирается окраинными улочками в поисках этого «Голубого ангела» и на него с подозрением смотрит шюпо – шюцполицай, который нехотя оторвался от созерцания афиши с той же дивой из кабаре, мы всё ещё не представляем себе, что и кто ждёт нас впереди…
И вот она – общим планом сцена, а на ней на фоне рассевшихся, как в борделе, и попивающих пивко подружек в откровенном дезабилье – героиня, поющая простую до глупости песенку:
Я Лола-Лола, И у меня есть пианола. Как хорошо мне, Лоле, Играть на пианоле… |
Впрочем, это лишь слова из общего текста, что перевёл нам голос за кадром. Сама же Лола – в том же неприличном для буржуазного истеблишмента образе, что и на открытках, отобранных у учеников…
 |
| Кадр из фильма |
И пока профессор, строгий блюститель нравственности, путаясь в сетчатом оформлении зала, пытается присмотреться к месту, куда он попал, героиня успевает, вернувшись в уборную, сменить парик, попудрить вспотевшее от духоты и пива лицо и нацепить на талию декоративный (конечно же, прозрачный) кринолин. Во всём этом ей ассистируют дрожащие от эротического волнения… ученики Рата.
Когда она возвращается на сцену и пропевает крикливым уличным голосом куплет очередной песенки, все вдруг замечают в полумраке зала, в тумане табачного дыма и дыхательно-потного аэрозоля экзотическую фигуру профессора и начинают его словесно подкалывать. Вот и сама Лола-Лола увидела чудного господина и направила на него луч сценического прожектора… Рат становится центром всеобщего внимания этого донного царства. Он не знает, что делать, и готов провалиться сквозь землю, однако его спасает… ученик. Заметив учителя, он срывает с головы крамольную примету (характерную гимназическую фуражку) и убегает за кулисы. Рат пускается в погоню. Это вроде бы спасает его из одного нелепого положения, но погружает в новое…
Бывалый ученик прячется за ширму в уборной актрисы, а профессор, никого не встретив, прямиком поднимается в комнату наверху.
Тут в уборной для смены сценического наряда появляется сама актриса, а Рат, вконец заблудившись, спускается вниз… Итак, это первая мизансцена, в которой сценаристы и режиссёр сводят обоих главных героев вместе (на счётчике времени уже начало третьей части фильма, но столь долгая завязка нисколько не утомляет зрителя, ему – интересно!).
– Что вы делали в моей спальне? – удивляется Лола.
Рат впервые видит перед собой исчадие ада, что привело его в это сомнительное заведение, в его руке – поднятая, словно оружие, трость:
– Так вы и есть актриса Лола-Лола?
Героиня встречает его агрессию кокетливым взглядом:
– Вы что, из полиции?
– Я профессор гимназии Иммануил Рат!
Лола, кажется, удивлена, но ненадолго.
– В таком случае, хотя бы сняли шляпу… (Она права, Рат снимает.) И что же вам здесь надо?
– Прекратите развращать моих детей! – требует разгневанный учитель.
– Вот ещё! Мне больше делать нечего, – отвечает она с усмешкой и снимает с себя фальшивый кринолин. – Вы думаете, они всё ещё дети?.. (Тут она видит за ширмой спрятавшегося ученика, взглядом умоляющего её не выдавать.)
Опытная соблазнительница, она берёт инициативу общения с грозным гостем в свои руки – начинает переодеваться в его присутствии. Профессор шокирован, он, похоже, впервые в жизни видит женщину в панталонах и не знает, как себя вести…
– Может быть, мне уйти? Я вас не дискредитирую?..
(Вся сцена идёт на общих и средних планах. Режиссёр ни разу не даёт нам крупный план героини… Понятно, ритмичный эпизод не требует пауз. Однако вслед за Ратом и нам хотелось бы рассмотреть эту Лолу поближе…) И вот, пожалуй, первый, хоть и не в прямом смысле крупный, но значительно укрупнённый по сравнению с предыдущими средний план:
– Если будете вести себя хорошо, можете остаться, – отвечает героиня, глядя профессору прямо в глаза хорошо отыгранным кокетливым взглядом.
И он… остаётся. Зачем? Пожалуй, и сам не знает. Он в смятении. Но режиссёр и Лола дальше закручивают интригу: взбежав по винтовой лестнице, ведущей в спальню, героиня снимает с себя кружевные панталоны и точным жестом бросает их, точно наживку карасю, профессору. Тот ещё не понял, что произошло, а панталоны из его рук уже выхватывает только что появившаяся в уборной товарка актрисы и грозит гостю пальцем:
– А вы шалун!.. – и, выходя, роняет их на пол. Спасла реноме профессора? Нет, ещё больше усугубила ситуацию, поскольку прячущийся за ширмой ученик незаметно подбирает этот атрибут женского туалета, а потом ловко засовывает его… в карман Рата!
Огорошенный профессор ничего не заметил, поскольку только что мимо него провели на поводке живого медведя!
(Так виток за витком опутывает его своими сетями другая жизнь!)
А тем временем в уборную спускается Лола в новом дезабилье.
– Ну как, я вам нравлюсь?..
Чувствуется, что у неё появился женский интерес к необычному посетителю закулис. Она подчёркнуто долго собирается к следующему выходу на сцену. Вот и директор труппы, отчитав перед этим дамскую массовку за пассивное поведение в течение представления, требует, чтобы Лола скорее выходила на сцену. Так факт посещения Лолы профессором гимназии становится известным и ему…
– У вас хороший вкус! – одобряет он «выбор» Рата.
– Да как вы смеете! – возмущается профессор. – Я здесь потому, что вы развращаете и прячете моих учеников!
– Ладно, ладно, – не верит ему бывалый директор. – Она у нас самая обаятельная, это всем известно.
И Лола, словно нарочно, перед тем как ступить на сцену, привычными манипуляциями на виду у обоих поправляет трусы…
Опять конфуз, из которого Рату, казалось, не выпутаться. Но и тут его спасает ученик – тот, что прятался за ширмой. Он выскакивает, как заяц, и стремглав бежит из комнаты. Учитель, забыв всё, устремляется за ним с хорошо знакомым нашему зрителю криком: «Halt!»
Думаете, на этом эпизод исчерпан? Можно было бы закончить его и так. Но режиссёр Штернберг хочет поставить в нём не тривиальную прусскую точку, а кокетливую американскую запятую… Вернувшись домой, бедный профессор решил утереть вспотевший лоб платком, но вместо платка к его удивлению в руках у него оказываются те самые кружевные панталоны Лолы-Лолы… И, значит, у этого знакомства будет продолжение…
(А ведь и зрителю хочется новой встречи с героиней, и, значит, она будет! Ведь режиссёр только подразнил нас красоткой, причём подразнил очень метко, расчётливо, пробудив в мужчинах интерес эротический, а у женщин – нажав на активную точку их природного любопытства.)
Следующий эпизод носит промежуточный характер – он вроде бы чисто служебный, перебивочный, а по сути – нагнетает сюжетную ситуацию дальше. Он равен одной непродолжительной сцене: в классе снова Рат и его ученики, и обе стороны в напряжённом ожидании, как отреагирует противная сторона на давешнюю встречу в сомнительном месте. Пока никак…
А вечером профессор снова спешит в «Голубой ангел». В его руках свёрток с… да-да, с «сувениром», который оказался вчера у него в кармане.
(Интересно, как встретит героиня его повторное появление?)
Пока что она в очередной раз пудрит щёки в окружении вздыхающих гимназистов.
– Я вас люблю! – говорит ей главный антипод учителя.
– Вот ещё! Глупости какие… – отвечает она, не отвлекаясь.
И тут стоящий на шухере один из парней видит подходящего профессора и даёт сигнал.
Ухажёры начинают метаться в поисках спасения и норовят выскочить на сцену, но директор труппы заталкивает их в подпол.
Входит Рат. Он смущён. Он объясняет, что хотел бы поменять «вот это» на забытую вчера шляпу.
– Так вы пришли из-за этого, а не для того, чтобы меня увидеть… – играет разочарование Лола. – Ну всё равно. Раздевайтесь, чувствуйте себя как дома.
Она усаживает его рядом с собой, позволяет держать в руках коробочку с её тушью, пока она красит ресницы.
– Вам нравятся мои глаза?
Профессор мешкает с ответом, опасливо озираясь на дверь.
Она забавляется его смущением и повторяет вопрос.
– О, да, да, – отвечает Рат ошарашенно.
Лола даёт ему подержать коробку с сигаретами. Профессор неуклюже роняет её на пол и лезет под стол собирать. А здесь под столом – ножки Лолы… Рат поражён открытием всё новых и новых тайн.
А Лола ведёт игру дальше:
– Эй, профессор, пришлите мне оттуда открытку!
А когда он, наконец, вылезает из-под стола, причёсывает его растрепавшиеся волосы.
– Видели бы вас сейчас ваши ученики…
А они и видят, выглядывая из подпола! Вот так в их представлении порок неизбежно одолевает нравственность.
По мере развития этого второго эпизода в «Голубом ангеле» мы уже успели рассмотреть Лолу-Лолу и, подобно гимназистам, начать ей симпатизировать. Ибо легенды о том, что и «крестьянки любить умеют», ой как живучи в нашем сознании…
Но драматургия – материя, чувствительная к проволочкам действия, и сценаристы К.Цукмайер, К.Фолльмёллер и Р.Либман спешат перевести героя Яннингса из состояния начального пассива снова в актив. Последнее, что успевает сделать с ним Лола – дунув в пудреницу, которую он держит перед ней, превратить профессора в белёсого «санта-клауса». После этого появляется директор и сообщает Лоле, что в кабаре явился её ухажер – капитан дальнего плаванья – и принёс шампанское и что Рату во избежание конфликта следует удалиться…
И тут выясняется, что Лола абсолютно безразлична к этому капитану, а Рат видит в нём… соперника, и в профессоре просыпается активное мужское начало. Под неодобрение директора и буфетчика он выталкивает полупьяного капитана за дверь, а тот поднимает шум и грозится позвать полицию. Подвиг профессора поднимает его рейтинг в глазах актрисы ещё больше. Она начинает смотреть на своего спасителя снизу вверх…
– За меня никто никогда не заступался…
Привлечённый шумом, в кабаре является шюпо. Директор на всякий случай также спускает профессора в подпол…
Зритель потирает руки, предвидя потеху.
Оскорблённый капитан утверждает, только что его пытались здесь убить. Однако никакого убийцы в уборной нет и в помине…
Нет, так будет! Из подпола один за другим под рёв профессора выскакивают перепуганные ученики.
– Вот он! – кричит капитан. – Этот человек пытался меня убить! Я требую составить протокол.
Но профессор взбудоражен своей находкой в подполе кабаре.
– Это я сейчас составлю протокол! – грозится он.
И все, включая шюпо, понимают, что он не шутит. Капитана силой выталкивают из кабаре, а директор, пытаясь стушевать факт нахождения в его заведении несовершеннолетних, делает профессору коктейль по своему рецепту, после чего, враз повеселевшего, ведёт его в ложу для почётных посетителей и представляет публике как самого дорогого гостя.
А Лола… Лола поёт специально для профессора свой самый трогательный хит с рефреном: «Darling», демонстрируя в процессе исполнения свои изумительные ножки. Это тот самый кадр, который попал в киноэнциклопедии (все составители мира оказались солидарны в своих эстетических приоритетах).
Опьяневший от алкоголя и адресованной ему песни женщины, Иммануил Рат оказывается побеждённым в дуэли школьно-схоластических взглядов и реальной жизни, которой в классических гимназиях не учат.
Эту ночь наш поборник нравственности к своему удивлению проводит в спальне Лолы-Лолы…
(Не могу не сказать об одном важном изобразительном моменте, который как бы невзначай проскакивает на экране – ПНР, как принято писать в режиссёрских сценариях и покадровых записях, – или п а н о р а м е. Сегодня мы глотаем этот приём с частотой дыхания, а тогда при громоздкой кинотехнике, когда движение камеры было подобно движению поезда, панорамирование было редкостью. Если обратите внимание, почти все планы в фильмах того времени – и общие, и средние, и тем более крупные – статичны. И вот в «Голубом ангеле» бессловесный персонаж – грустный клоун, член выступающей в кабаре труппы – стоя в зале, вдруг поднимает свой взгляд на балкон (ложу, где сидит Рат), и камера вслед за его взглядом ведёт объективом вверх, показывая нам профессора, млеющего под потолком от любовной песенки и повторяющегося «darling». Нужна ли была режиссёру эта панорама? Вряд ли. Скорее, это лихачество местных операторов Гюнтера Риттау и Ганса Шнеебергера перед американским режиссёром. А может быть, режиссёр уговорил немецких камерамэнов попробовать заморскую новинку. Сегодня мы это уже не узнаем. По крайней мере, в дальнейшем этот изобразительный приём в фильме почти не повторяется, что и говорит о его случайности.)
…К этому моменту фильм ещё не перевалил за половину. Это всего лишь середина пятой его части. Но уже можно с определённостью сказать, что мы вслед за зрителем поверили исполнителям главных ролей, как и актёрам, играющим других персонажей (включая и толстого директора, и бессловесного шюпо). Пожалуй, можно с уверенностью констатировать, что фильм состоялся и слава его не дутая…
А впереди сцена, где героиня Марлен Дитрих выглядит, пожалуй, наиболее обворожительно – пробуждение профессора в её спальне.
– Доброе утро, Иммануил! – встречает она его завтраком.
И опять кофе, сливки и даже пение живой канарейки!
– Тебе нравится? – интересуется Лола.
– Восхитительно! – отвечает Рат.
Следует ключевая реплика для дальнейшего развития событий:
– Если захочешь, всё это может быть у тебя каждое утро.
– Ну что ж, – отвечает Рат. – Я думаю, нам ничего не сможет помешать…
Зачем она это сказала, зачем ей этот профессор, человек из совершенно другого мира, попавший в сети припортового кабаре совсем вне логики его жизни? Она-то ведь просто так трепанула, по привычке. Для Лолы любовь – это игра, об этом актриса поёт каждый вечер в одной из своих песенок, и тут она в – своём обычном репертуаре. А он?.. И в этой сцене психологический момент трансформации мировоззрения школьного учителя передан абсолютно верно: Рат меняет аскезу праведника на обычное человеческое счастье, которое покинуло его в начале фильма в образе умершей канарейки… Ради счастья этот далеко не слабый человек готов претерпеть издевательства своих учеников (они, молодые и наглые, проиграли на амурном фронте ему, старику и блюстителю их нравственности) и даже покинуть должность преподавателя гимназии, которая не может быть совместима с женитьбой на женщине лёгкого поведения. Но Рат делает свой выбор. То, что в этот момент он абсолютно искренен – не вызывает сомнения.
Более того, он смел в своём выборе. Получив от инспектора гимназии предложение подать в отставку, Рат по привычке собирает книжки, но, подумав, оставляет их и берёт хризантему, которую утром при расставании воткнула ему в петлицу Лола. После чего является в кабаре днём с букетом цветов и предложением актрисе выйти за него замуж…
Нет, его дальнейшая участь может быть ещё спасена. Труппа сегодня же уезжает, и Лола, забыв о своём приглашении, думает, что он пришёл попрощаться. А когда Рат проговаривает цель прихода и дарит ей кольцо, она разражается ему в лицо своим обычным вульгарным смехом: сколько раз очарованные ею мужчины предлагали ей то же… Но Рат непреклонен в своём решении, и она… соглашается.
На свадебном ужине в кругу коллег-актёров директор труппы показывает жениху свой коронный сценический фокус – снимает с его носа куриные яйца. В продолжение шутки невеста начинает кудахтать, как курица. И счастливому Рату ничего не остаётся, как ответить ей кукареканьем.
(Так ли он будет кукарекать в конце фильма? Этой ничего вроде не значащей деталью драматурги завязывают нисходящую нить своей истории.)
Окончание следует
Владимир СУТЫРИН
Добавить комментарий