Вещь в себе?

№ 2011 / 26, 23.02.2015

Не сама необходимость военной реформы, а остро востребуемая наглядность движения от прежнего к лучшему задаёт смысл обращения к этой теме. От вооружённых сил в конечном счёте ждут упреждения вероятного противника во времени и пространстве

Не сама необходимость военной реформы, а остро востребуемая наглядность движения от прежнего к лучшему задаёт смысл обращения к этой теме. От вооружённых сил в конечном счёте ждут упреждения вероятного противника во времени и пространстве, а не экономии. Нужно ли доказывать, что армия – изначально убыточна? Отсюда – главные вопросы: каковы критерии военной достаточности нашего государства? Как их учесть в практике военного строительства? Без ответа на них бессмысленно оценивать результаты любых по систематизации мер. Тем более что их видимая часть соотносится в основном с количественной стороной вопроса. Притом что для сложного военного организма категории «больше-меньше» не равнозначны – «лучше-хуже». Можно, конечно, принять на веру, что всё продумано. Но почему мы должны верить, а не видеть? Тем более что общественное видение военного строительства обнаруживает, как минимум, спорные темы.

Спору нет в главном: в наследство нынешней России досталась по существу советская армия, не соответствующая новому времени и задачам. Сохранять в этих условиях её прежнюю структуру (значит, и численность) не только затратно, но и бессмысленно. Тем более что никто не отменял и пресловутый закон Мэрфи: чем меньше дел, тем шире штаты. Например, Черноморский флот сократился в 6 раз, а аппарат его управления вырос почти в полтора раза. Верно и то, что структурное реформирование не может быть растянуто на десятилетия: пропасть в два прыжка не преодолеешь. Резать действительно приходится по живому. Слава Богу – не по мёртвому.

Но прежде чем резать, принято отмерять. В очередной раз зададим вопрос: на какое научное предвидение опирается практика реформирования? Как объяснить, что оно началось до утверждения военной доктрины страны? Или – сначала сократим армию, а потом решим, для чего она пригодится? Иными словами, из чего следует, что в результате сокращений возрастёт качество и расширится функциональный диапазон обновлённых вооружённых сил? Уже это ставит под сомнение конечный результат, за который легко выдать лишь экономию бюджета. Но реформа за счёт нештатных мероприятий требует больших средств, чем отказ от неё. Да и нескончаемое реформаторство, испытываемое армией на протяжении 20 лет, сродни затянувшемуся ремонту. Что само по себе наводит на мысль о приоритете метода проб и ошибок перед выстраиванием жёсткой зависимости процесса от цели.

Во-вторых, экономическая детерминированность военных преобразований влечёт за собой коммерциализацию сознания служивых. Речь идёт, прежде всего, о пресловутом приказе № 400. В соответствии с ним армию по существу разделяют на высокооплачиваемое меньшинство и завидующее ему большинство. Тем более что критерии для выплаты трёхкратного по размеру жалования трудно считать справедливыми – в «вознаграждённой» части служат не только достойные, и – наоборот. Приспосабливаясь к этим условиям, командиры вынуждены прибегать к двойной бухгалтерии, то есть перераспределять вознаграждение, исходя из задач текущего стимулирования. Без скандалов, как известно, не обходится.

Хуже другое – «экономизация» военной сферы с поправкой на отечественные традиции законопослушания провоцирует криминальные соблазны, размывая саму идею беспорочного служения – да ещё в условиях дикого рынка! А ведь равномерное и при этом прозрачное увеличение жалования всем, а не избранным, куда бы нагляднее обновило облик вооружённых сил, нежели полевое обмундирование с заимствованным с американского дождевика «погоном» на животе. Особенно когда офицер на пике своей карьеры порой переводится на сержантскую должность. Пусть и с материальной компенсацией за несбывшуюся надежду на служебный рост. Но даже если со временем всё образуется, не рублём же единым жив служивый! Какое же тут «Честь имею!»? Да и выпускник академии, довольствующийся сержантскими лычками – не абсурд ли это! То же и с обеспечением его жильём. Долгожданные обещания только тогда внушают доверие, когда их выполнение зримо подтверждается большинством, а не слащавыми телесюжетами с раздачей ключей счастливцам.

В-третьих, военное образование не только в российской традиции опирается на неразрывность, корпоративность и преемственность военно-профессиональной среды. Приостановка учебного процесса даже на год деквалифицирует наставников и лишает обучаемых примера предшественников. Тем самым разрушается среда, в которой из юноши вырастает офицер. Что уж тут говорить об упразднении целых научно-педагогических школ, на протяжении веков формировавших национальный военный менталитет? Притом что мировая практика указывает на сужение военной специализации. Кроме того, военный вуз, особенно в Зауралье – это важный (иногда безальтернативный) центр формирования местных элит и инфраструктуры. Чем на хиреющих «задворках империи» мы компенсируем закрытие пусть даже не самого престижного училища? Понятно, что потребность в офицерских кадрах пропорциональна численности вооружённых сил, но не слишком ли «арифметическое» решение принято реформаторами?

В-четвёртых, не критиканы-дилетанты, а люди, посвятившие себя военной службе, недоумевают по поводу странностей, выдаваемых за расширенный взгляд на реформу. Так, оставаясь патриотом Питера, заодно соглашаясь с идеей децентрализации столичных властей (это тоже мировая тенденция), сочтём несвоевременным перевод главного штаба ВМФ в Петербург. Может, сначала накопим денег и выведем наш флот в мировой океан? Причём «наш» флот, а не импортный «Мистраль», который, помимо прочего, дискредитирует отечественное судостроение. А ведь оно – один из источников финансовых поступлений на ту же реформу. А что «суворовского» приобретут выпускники одноимённых училищ, готовящиеся для поступления в гражданский вуз? Или такое: неужели средства, сэкономленные за счёт закрытия центра слежения в кубинском Лурдесе, пошли на ангажирование Юдашкина – модельера новой формы для служивых?

В ряду тем, не находящих внятного отклика, – слагаемые безопасности и соотношение между военной стратегией и модернизацией вооружённых сил, перспективы контрактизации и формы материально-карьерного стимулирования по категориям, демилитаризация («распогонивание») традиционно военных специалистов и военно-гражданский диалог, военно-техническая политика и наука… Скажем больше: полемическое заострение названных и ещё десятков сюжетов и тем, не выходящих из публичного поля, не всегда адекватно воспринимается авторами реформы, вплоть до отмены намеченной на прошлую осень «безобидной» всеармейской конференции.

Но в этом случае военная реформа становится пресловутой «вещью в себе». При не снятых сомнениях по поводу её соответствия цели.

Борис ПОДОПРИГОРА,
г. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ