ИНТЕЛЛЕКТУАЛ ЗАПАДНОГО ТИПА

№ 2006 / 9, 23.02.2015

Виктора Ерофеева считают главным раздражителем писательской элиты и главным возмутителем спокойствия. Регулярно нарываться на скандалы, кажется, стало его кредо
Виктора Ерофеева считают главным раздражителем писательской элиты и главным возмутителем спокойствия. Регулярно нарываться на скандалы, кажется, стало его кредо.
Виктор Владимирович Ерофеев родился 19 сентября 1947 года в Москве в семье дипломатов. Детство провёл в Париже. Окончил в 1970 году филфак Московского университета и аспирантуру Института мировой литературы. Первую скандальную известность принесло эссе «Маркиз де Сад и садизм ХХ века» («Вопросы литературы», 1977). В 1975 году защитил кандидатскую диссертацию на тему «Достоевский и французский экзистенциализм» (эта диссертация отдельной книгой позже вышла в США).
В 1979 году Ерофеев выступил одним из соредакторов и авторов альманаха «Метрополь», после чего был исключён из Союза писателей СССР. Публично в защиту писателя и его товарищей осмелился выступить, кажется, лишь Семён Липкин. В открытом, но в советской печати так никем и не опубликованном письме от 13 июля 1979 года он признавался: «Тридцатидвухлетний Виктор Ерофеев обратил на себя моё внимание исследованиями, посвящёнными необычной личности де Сада, трудам Льва Шестова. В «Метрополе» опубликованы три его рассказа. Первые два я не отнёс бы к его удачам, но третий рассказ, «Трёхглавое детище», принадлежит к лучшим произведениям альманаха. Мастерски нарисованы престижный дачный посёлок, сотрудники и коридоры института, страшная гибель Наденьки и не менее страшная гибель души Игоря. Вяземский как-то сказал о Василии Львовиче, о дяде Пушкина, что этот пожилой поэт годится отроку Александру в племянники. Я знаю иных литературных дядей, которые годятся в племянники Виктору Ерофееву». Тогда же отца Ерофеева – посла СССР в Вене пытались заставить отречься от родного сына. После «метропольского» скандала Ерофеев вынужден был заниматься в ИМЛИ им. А.М. Горького канадской литературой.
Позже писатель зарекомендовал себя как любитель эпатажей. Ерофеев считает: «В литературе ученики поедают своих учителей, так же, как мы поели шестидесятников» («Вечерняя Москва», 1996, 5.11). Кстати, в советское время он вместе с Дмитрием Приговым и Владимиром Сорокиным «подготовил к печати том «ЁПС», но который вышел лишь в 2002 году.
Первую книгу прозы в России «Тело Анны, или Конец русского авангарда» Ерофеев выпустил в 1989 году.
Какое-то время официальная критика как бы не замечала Ерофеева. Анатолий Курчаткин даже возмущался. Прочитав в «Огоньке» ерофеевский рассказ «Попугайчик», он отметил: «Холодность ума и эмоциональная бесстрастность этого писателя слились тут с его интеллектуальной виртуозностью в ослепительную вспышку, и я всё помню её… Но нигде, ни в одном литературном издании ничего я не читал об этом рассказе» («Советская литература», 1990, № 8).
Если я не ошибаюсь, из критиков первым серьёзный разбор «Попугайчика» предпринял Марк Липовецкий. В его интерпретации «Попугайчик» – «это письмо палача, написанное отцу замученного мальчика, вся вина которого состояла в том, что он попытался воскресить умершего попугайчика – «принудить птицу к противуестественному полёту». И хотя стилистика этого письма отсылает к XVI – XVII векам, эпохе дыбы, «слова и дела», Ерофеев сознательно нарушает единство времени. В речи палача то и дело звучат такие остросовременные обороты, как «превентивное» ущемление мошонки, «применил профилактику», «не наш человек», «выставить нас перед миром в глупом неправильном свете». А в финале рассказа в пейзаже старой Москвы вдруг обнаруживаются «гудки паровозов» и университет. Эти анахронизмы, разумеется, намеренны: Ерофеева интересует не конкретный палач, а архетип русского палачества, в его неизменных – надвременных – чертах» (цитирую по двухтомному учебному пособию Н.Лейдермана и М.Липовецкого «Современная русская литература: 1950 – 1990-е годы», М., 2003).
Зато широкий резонанс вызвала статья Ерофеева «Поминки по советской литературе» («Литературная газета», 1990, 4 июля). Писательская общественность ещё готова была согласиться с делением Ерофеева советской литературы на три потока: официальный, либеральный и «деревенский». Но литературные генералы никак не могли смириться с ерофеевскими рассуждениями о наступлении «новой волны». Ерофеев говорил крамольные вещи. Он считал, что грядёт «новая литература», которая не захочет искать какую-то «правду». Следующее поколение писателей, как считал Ерофеев, преодолев узкосоциологический взгляд на мир, прежде всего будет решать эстетические задачи. Фактически Ерофеев отказал «шестидесятникам» в будущем, сделав ставку на так называемое «задержанное» поколение, предпочитавшее просветительству игру новых форм и приёмов.
Кстати, сам Ерофеев в это время попытался освоить новую манеру письма. Он нашёл свой приём, который Липовецкий назвал своеобразным межвременным сказом, соединяющим воедино речения разных эпох, сплетающим перифразы классических текстов с пародиями на текущую беллетристику и накладывающим натуралистические детали на изощрённые литературные центоны.
Первые романы Ерофеева получили сначала известность на Западе. Но Олег Давыдов, когда прочитал «Русскую красавицу» и другие образцы ерофеевской прозы, ещё в 1992 году заметил: соития что в примитивных, что в извращённых формах происходят у ерофеевского протагониста не столько с дамами, сколько с русской литературой на вербальном, образно говоря, уровне.
Мне кажется, в первые постперестроечные годы Ерофеев решил сыграть роль интеллектуала западного типа, для которого прежде всего важны рациональные мотивы. Ему очень понравилась игра в постмодернизм.
Здесь, кстати, будет интересно сказать о том, как Ерофеев трактует постмодерн. Он утверждает: «Это конец индивидуального стиля. Индивидуальный стиль теряет своё право на существование, поскольку использованы и перенагружены все приёмы, которые связаны с индивидуальным стилем, его эмоциями, его способностью искренне и правдиво сказать о чём-либо. Поэтому постмодерн ставит точку и берёт новый отсчёт литературы, которая строится на чужом стиле, вернее на эклектике разных стилей. На основе этой эклектики возникает метастиль, который служит формой коммуникации художника и читателя» (Сборник интервью с писателями и критиками «Постмодернисты», М., 1996).
Анализируя ерофеевские вещи начала 1990-х годов, Михаил Берг пришёл к выводу, что писатель предпочитает монстроидальных, маргинальных и экзотических героев, которым свойствен принципиальный антиинтеллектуализм. Не случайно почти все его сюжеты нарочито пародийны и почти любое сюжетное построение – это реализованная метафора. Итог Берг делает такой, что у Ерофеева «обилие натуралистических подробностей и порнографические пассажи не противоречат эмблематичности и искусственности персонажей; искусственность позволяет отчётливее проявлять власть манипулятора-кукловода, а натуралистические детали подтверждают действительность и реальность управления: автор выдавливает из героев обильно льющуюся кровь и сперму, демонстрируя, наподобие того, как это происходит в массовой культуре, детективе или романе ужасов, власть над своими героями. А эмблематичность персонажей позволяет фиксировать те зоны поля культуры или поля политики, символический капитал которых присваивается» (М.Берг. Литературократия. М., 2000).
По-своему новаторской получилась у Ерофеева книга «Пять рек жизни», которая в чём-то была навеяна путешествием по крупнейшим водным артериям мира – в Африке, Америке, Азии и Европе. Критики решили, будто писатель занялся поисками места рождения нового образа Бога. Впрочем, Анна Козлова пришла к другому выводу. Она полагает: «Если «Мужчины» или «Русская красавица», при всей их постмодернистской игривости и сплошном разговоре ни о чём, всё же претендовали на некое социальное обобщение, эдакий очерк нравов, то «Пять рек жизни» является абсолютной игрой. Причём игрой в некоторой степени заимствованной. Книга состоит как бы из двух пластов. Первый я бы назвала неосознанной пародией на реальность, второй – перманентной метафорой (в чём-то граничащей со словоблудием)» («Литературная Россия», 1999, 31 декабря).
В 2001 году Ерофеев составил сборник новейшей прозы «Время рожать» (своего рода эксклюзивный показ литературной моды), куда вошли сочинения молодых писателей начала XXI века.
По рассказу Ерофеева «Жизнь с идиотом» А.Шнитке в 1992 году написал оперу.В. ОГРЫЗКО