КОРРИДА ПО-РУБИНСКИ

№ 2006 / 9, 23.02.2015


О раскрепощенности и вреде “двойной” литературы

3 марта – Всемирный день писателя, установленный по решению ЮНЕСКО. В этот день французский прозаик, поэт и эссеист Жорж Эммануэль Клансье написал в «Литературной газете» о месте писателя в современном мире так: «Совершенно потерявшая ориентиры пресса и поставленная на поток профессионально отработанная реклама сделали писателями тех кто создаёт вовсе не литературу, а облечённые в её подобие тексты, пропагандирующие пошлость, посредственность и насилие. Полная раскрепощённость слова принесла больше вреда, чем пользы»… Как не согласиться!

С юности, с первого прочтения «Дон Кихота», я люблю испанскую литературу, хотя не знаю испанского языка. Но и в переводах я чувствую романтизм испанского восприятия жизни:

Дайте мне только палку –
Я вам оставлю жезл судейский,
И скипетр, и посох, и зонт.
Дайте мне только палку,
Простую палку бродяги
И дорогу, идущую за горизонт!

Так написал Леон Фелипе и позвал в дорогу. Мне, конечно, очень нравится сама Испания, хотя я побывал там всего один раз – в Каталонии, которая сохранила свою самобытность и борется сейчас за право называться нацией, сохраняя общеиспанские черты и обычаи. Ну, например, корриду, которая зародилась в южной провинции Андалузии, дольше всего бывшей под властью арабов.
В 1700 году на испанский трон взошёл первый Бурбон – Филипп V. Внук Людовика ХIV, прибывший из культурной Франции, запретил варварские, как ему казалось, бои с быком, и только к середине века просвещения традиция возродилась почти в нынешнем виде – с пешим тореадором-профессионалом, который воспитывался в годы запрета на полуподпольных схватках в глубинке Испании, когда было не до пышности демонстративных конных зрелищ. Думая над историей самобытной испанской корриды, задаёшь себе невольный вопрос: а у нас, в России, сохранилось какое-то неповторимое народное красочное действо со времён Екатерины? Лихорадочно приходят на ум православные ритуалы вроде крестного хода, возрождённые языческие ритуалы пьяного сжигания чучела Зимы на Масленицу или, как верх уходящей красоты, давние хороводы в селе Усть-Цильма над могучей Печорой (играются ли они ещё в светлые летние вечера с доставанием из сундуков бабушкиных нарядов?).
Но всё это, конечно, не идёт ни в какое сравнение с веками отработанным, профессионально поставленным драматическим балетом, «божественной геометрией», как назвал корриду Гарсиа Лорка. Потому так много ценителей корриды в самой Испании, которые могут спорить о тонкостях поединка в кафе, ну и за пределами Пиренейского полуострова, экспортировавшего это зрелище в другие страны. Что бы там ни твердили про дикость кровавого действия, сам ход корриды протекает так, что нормальный зритель начинает болеть не за несчастное животное, а за человека, вступившего в бой с разъярённым быком.

Более того, побывав на скотобойнях и даже птицекомбинатах, я перестал понимать протесты «зелёных» и воочию убедился, что смерть животины в яростном поединке менее страшна, чем будничное заклание на конвейере смерти и страха. Только не надо отрывать корриду от родимой почвы, от песка величественной круглой арены и пытаться проводить её, например, в Москве, где жестоких и кровавых «представлений» без того с избытком.

В знаменитом романе Висенте Бласко Ибаньеса «Кровь и песок», который вышел в 1908 году и вызвал бурю упрёков за развенчание любимого народного зрелища, ещё век назад был описан спор между почитателями и противниками корриды. Мадридская знаменитость доктор Руис приехал спасать раненого матадора и сказал так: «Жестокость толпы, которая веками воспитывалась на созерцании пыток и привыкла к кровавым жертвоприношениям, искала выхода. Она нашла его в бое быков, сменившем аутодафе. Тот, кто в прошлом веке отправился бы воевать во Фландрию или с оружием в руках колонизировать просторы Нового Света, становился тореро. Убедившись, что все пути экспансии для него закрыты, народ нашёл в новом национальном празднестве естественный выход для честолюбия, присущего сильным и смелым… Это прогресс», – настаивал доктор Руис.
Увидел на прилавке новую книгу Дины Рубиной «Последний кабан из лесов Понтеведра» (М.: «ЭКСМО», 2005), и сразу понял: это навеяно Испанией. Не ошибся, но какой злой и ядовитый ветер долетел от Апеннин до Израиля, а потом до России! Прочитал и поразился, как через век воспринимает все красивые народные традиции от фламенко до этого яркого зрелища на арене директор музыкальной школы на земле обетованной циничная Таисья – типичная героиня романа Дины Рубиной. А ведь купил книжку этой неимоверно раскрученной писательницы только из-за подзаголовка: «Испанская сюита». Сама Дина Рубина устами главной героини признаётся, что не была в Испании, зато там живали и бывали другие персонажи: «Она танцует фламенко, подумаешь! – говорила Таисья. – Фанданго-ебанго… В прошлом году мы были со Шварцем в Испании, поверь – это всё дутые мифы, красивые легенды. Точно как здесь, у нас. Взять эту корриду… Сколько о ней написано, Боже! Ну, были мы со Шварцем на корриде. Противно вспомнить. Ничего героического. Забой быков и всё. Мой дядя Фима сорок лет работал на Бакинском мясокомбинате в забойном цехе, и никто не считал его тореадором. Знаешь, как выглядит эта их всеми воспетая коррида? Выходят несколько дюжих мужиков и тычут пиками в бедное животное, которое ссыт от страха и боли. Потом минут сорок, а то и больше бык бегает туда-сюда по арене, пытаясь спастись, – язык вывален, ноги заплетаются, – а они его догоняют и добивают. Спектакль перед забоем. Огромный театр в проходной мясокомбината – вот что такое их Испания, ну поверь мне», – страстно уговаривает еврейка из Грозного новую подругу – еврейку из Средней Азии…
Обе героини антииспанской сюиты работают в израильском культурном центре для эмигрантов Матнасе, которым руководят испанские евреи, пытающиеся сохранить обычаи, обряды и легенды первой (или какой?) родины. Но не тут-то было! Директор изысканного заведения Таисья их всех развенчает, как развенчивала она, должно быть, горские обычаи, живя на Кавказе, или читая яркие страницы про Кавказ у русских классиков. Рубина восторгается прямотой и образностью Таисьи: «Так, описывая внешность неприятной ей особы, она добавляет мимоходом: «А волос на голове – что у телушки на мандушке». Когда однажды я попробовала заступиться за провинившегося и грозно казнённого педагога, Таисья, сверкнув глазами, сказала:
– Ну ты, Плевако! Не долби мне «Муму», для этого есть Герасим…
Вот и коррида для неё – Муму на мясокомбинате. Но романист Висенте Бласко Ибаньес, даже осудив корриду через сломанную судьбу Гильярдо, не может скрыть восхищения перед этим смельчаком из народа: «Каждый взмах его мулеты сопровождался восхищёнными или тревожными возгласами толпы. Рога мелькали у самой его груди; казалось невозможным выйти живым из этого поединка. Наконец матадор застыл на месте, вытянув руки со шпагой, и прежде чем взволнованные зрители успели открыть рот, он сделал прыжок, и на короткий миг человек и животное слились воедино… Когда эспада, отделившись от быка, снова неподвижно застыл, бык, шатаясь, пробежал ещё несколько шагов, громко фыркая, открыв пасть и свесив язык; на окровавленном затылке его чуть виднелась алая рукоять шпаги. Потом он рухнул наземь, и толпа, словно подброшенная пружиной, разом, как один человек, вскочила на ноги и разразилась громом рукоплесканий и яростными выражениями восторга. Нет на свете смельчака, равного Гильярдо! Этот парень не знает страха!»…
В том-то и дело, что не «они его догоняют и добивают», как уверяет всезнающая Таисья, а эспада выходит для решительной схватки один на один!

А тореро – крестьянский парень.
Полуграмотный, лёгкий везучий парень.
В этой нищей прекрасной земле туристов
Он такой один деревень на триста.

Всё в этой строфе Льва Ошанина остаётся правдой, на наш русский взгляд, кроме «В этой нищей земле…»: бюджет этой страны почти без полезных ископаемых составляет несколько российских. Вся Европа сделала рывок вперёд – только богатейшая Россия рухнула в пропасть. Но наши бывшие сограждане умеют сосать две матки.
Вот и Дина Рубина постоянно бывает в России, пишет книги на русском и издаёт их одну за другой. Любопытное явление современной литературы. Пишет она достаточно живо, остроумно, хотя и эгоцентрично, а воспринимать это – тяжеловато, поскольку другой такой двойственности трудно сыскать: «Меня неизменно восхищает вечная неуёмная страсть моего народа к социальной справедливости. И это – единственная черта, которую я в нём ненавижу. Мне кажется, в этом нет противоречия». Ей так может казаться, но не у всех же столь изощрённое и расщеплённое сознание!
«– Как жаль, что ты не знаешь русский, – тихо возразила я».
«Просто в этом вонючем городке нет на самом деле никого, кто мог бы оценить уровень того, что он делает. Да, только «русские», понимающие – что такое истинное творчество».
«Местное звуковое пространство – ивритская языковая среда – для моего бедного русского слуха навечно озвучено двояко».
«Так что Герцыль и теперь живее всех живых… Да и что можно взять с государства, где до сих пор в ходу революционное слово «мандат»? А логика – наука греческая, говорил Жаботинский, евреям без надобности».
«– Да чтоб тебе лопнуть на этой жаре! – вздохнула Таисья по-русски. – Пошли дурака Богу молиться, он себе яйца отдавит».
Я нарочно взял несколько абзацев и высказываний без всякой последовательности и комментариев. Этот комплекс раздвоенности, бифуркации, неопределённости – что родное, а что чуждое? – буквально раздирает автора через страницу и, честно говоря, мучит читателя, особенно того, который давно решил для себя, к какой стране, культуре и религии он принадлежит.
Вот она встречает в долине Самого Христа: «Я заметалась, признаться. Не ожидала. Хотя – если не здесь, то где же? Самое естественное для такой встречи место, подумала я злорадно (?! – А.Б.) А что – не на метро же «Тёплый стан». Какое мне дело, сказала я себе смятенно, я иду себе мимо, меня не касаются все эти идолы чужих религий».
Как вам этот злорадный пассаж на родной земле Иисуса? А вот для мусульманина Христос не «идол чужой религии», а пророк Иса. «И всё-таки мучительно, до сердцебиения захотелось с ним заговорить – вот оно, воспитание российской культурой». В чём «вот оно» – в болтливости, в стремлении лезть в душу другому, даже Христу? И что такое «российская культура»? Ну, русская или советская – понятно. Опять туман и раздёрганность, многоголосый базар в библейской долине.

Кстати, из всей «российской культуры» Рубина лучше всего усвоила матерок, ругательные обращения, фразеологизмы бомжей. Уж тут распущенность – хлещет через край. Особо блещет этим её любимая героиня Таисья, к которой она преисполнена нескрываемой симпатии: «Вот увидишь, он отсосёт! Он отсосёт у дохлого бедуина! Он приползёт ко мне просить место уборщика в Матнасе. Всё, конец пришёл моему ангельскому терпению. Лопнула манда, пропали деньги».

Долго думал, зачем она нанизала всю эту склочную историю на происпанский сюжет? Ну, понятно: сама поработала в Матнасе – культурном центре, нахваталась впечатлений, захотелось украсить всю эту бодягу экзотикой. Но что уж так лезть в чужую душу? Сама писательница – «нюхач», как она себя характеризует, рассуждает так: «Ведь любой сочинитель до известной степени – канатоходец. Например, в этой моей «испанской сюите»… я ежесекундно рискую разбиться в лепёшку – изображая, скажем, Испанию, в которой никогда не была. И эта смертельная опасность – единственная реальность во всей фантасмагории моей бродячей жизни». Неужели риск иносказательно разбиться – единственная реальность? Да ведь после прочтения её книг порой возникает вопрос: а была ли она в России, которая, мне кажется, схожа в чём-то с Испанией? Недаром в Институте Сервантеса в цикле «Испания и Россия сквозь века» недавно прошла лекция Ансельмо Сантоса «Русская душа и иберийский темперамент». А следом всплывает другой вопрос: нужна ли такая литература тем, кто возрастал на натуральной школе, на русском реализме – будь это малоросс Гоголь, южанин Чехов, сибиряк Мамин, еврей Шолом-Алейхем?
Правда, есть и польза определённая: после прочтения корриды по-рубински очень захотелось поехать в Андалузию, послушать не «Фанданго-ебанго», а настоящую малагенью и фламенко – народные песни близкого нам народа, окунуться в атмосферу традиционной и потому бессмертной культуры вместо всех этих метаний между двух стран обитания, трёх языков, четырёх профессий и бесчисленных комплексов, приносящих, впрочем, писательнице-канатоходице неплохие деньги.

Кто думает иначе? Пишите.Александр БОБРОВ

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.