Самая первая встреча

№ 2011 / 31, 23.02.2015

К Юрию Куз­не­цо­ву я шёл как на пла­ху.
В тот год я зло и ос­т­ро чув­ст­во­вал ни­чтож­ность сво­е­го по­эти­че­с­ко­го да­ра. А ещё, с тем же си­рот­ли­вым от­ча­я­ни­ем, я по­ни­мал, что на­пи­сан­ные мной сти­хо­тво­ре­ния

К Юрию Кузнецову я шёл как на плаху.


В тот год я зло и остро чувствовал ничтожность своего поэтического дара. А ещё, с тем же сиротливым отчаянием, я понимал, что написанные мной стихотворения напоминают слепки и маски, снятые с кузнецовских шедевров.


Зато жалкая комната на Большой Серпуховской подтвердила мои лучшие предчувствия и ожидания: почему-то я хотел, чтобы Русский Бог жил так же, как живу я: в тесноте и нищете.






Юрий КУЗНЕЦОВ
Юрий КУЗНЕЦОВ

Юрий Поликарпович долго молчал. Ему явно нездоровилось, и минуты тягостного молчания показались мне длинными, как сибирские реки с плывущими по ним льдинами.


Мы обменялись несколькими незначительными фразами, и Кузнецов вздохнул.


«Я ему неинтересен», – пронзило меня.


Кузнецов заметил моё состояние и, улыбнувшись, попросил прочитать что-нибудь из моих любимых стихотворений.


«Я останусь один, – с трудом начал я проговаривать недавно написанные строки. – Я останусь один в этом городе. Я забуду, как звать моих старых и добрых друзей. Замолчит телефон, загрустит, как собака, на проводе, постучит почтальон с полной сумкой засушенных дней».


«Хорошо, – выслушав меня до конца, сказал Кузнецов. – Очень хорошо. Но запомните, Михаил: в поэзии можно преображать всё, что только захочется, но заимствовать нельзя». Окончание этой фразы прозвучало так же, как знаменитая фраза Гамлета: «На мне играть нельзя».


И тут я, совсем потерявшись, сказал великую глупость: «Юрий Поликарпович, что я могу поделать? Мне кажется, что почти все ваши стихотворения написаны обо мне». – «Вот как? – Кузнецов усмехнулся. – Выходит, что мы с вами родственные души?» – «Выходит, что так», – ответил я. «Это заметно, – снова усмехнулся Кузнецов. – Но лучшие ваши стихи существуют в вашей собственной стихии, там, где меня нет и никогда не было. Кстати, в одном стихотворении у вас встречается слово «ырка». Это что?» – «Это нечистый дух». – «Интересно, – глаза поэта слегка потеплели. – Выходит, что учёные ошибаются, утверждая, что в русском языке слов на букву «ы» не существует?» – «Конечно, ошибаются!» – выдохнул я и понял, что всё самое страшное осталось позади.


Действительно, мы разговорились. Кузнецов рассказал мне о своём потрясении, что он испытал, читая «Поэтические воззрения славян на природу», посоветовал не читать современную поэзию, а своими настольными книгами сделать произведения Иннокентия Анненского, Константина Случевского, Сергея Есенина, Николая Заболоцкого и Артюра Рембо.


В моей рукописи он выделил два десятка стихотворений и сказал, что их можно смело подавать на конкурс в Литературный институт. Позже я так и сделал. Хотя ни одно из этих стихотворений не вошло в мою первую книгу: редактор самарского книжного издательства, словно царский цензор, безжалостно перечеркнул их «хером» и сказал, что «такую чушь он никогда в жизни не видел и видеть не желает».


Чувствуя непонятное расположение Кузнецова ко мне, я попросил его подписать книгу «Во мне и рядом – даль», но Юрий Поликарпович, заметив на странице книги библиотечный штамп, явно растерялся, помедлил, потом спросил: «Украл?» «Украл», – обречённо сказал я. «Нет, не подпишу», – и тут же, пожалев меня, достал откуда-то из угла только что вышедшую «Край света за первым углом» и написал: «Михаилу Анищенко: на крестный путь и добрые раздумья».


Особенно хорошо запомнились мне слова Кузнецова о том, что русский поэт должен видеть себя во всём – даже в том, что он ненавидит.


«В конечном счёте, – говорил он, – поэт обязан вернуть замороченному человеку всё то, что мы изгнали, уничтожили, сожгли на раскольничьих кострах… Русская поэзия – это возвращение Памяти. Это возвращение к истокам».


Благодаря Юрию Кузнецову и его советам во время наших коротких и редких встреч я стал почти вслепую, на ощупь пробираться по неведомым тропинкам к благословенным истокам человеческого бытия. Сквозь затерянные в человеческой памяти времена меня вела кузнецовская вера и даже – уверенность, что неуправляемая никем стихия древнего мифа есть магический язык, в тайну которого люди заглянули, но раскусить её так и не смогли. Благодаря Кузнецову у меня почти не было сомнений в том, что взросление древних земных мыслителей проводилось не путём наивных рассуждений, но под прямым воздействием невидимых сущностей различных времён и пространств. Занесённые пылью тысячелетий, сакральные откровения, стоящие у истоков всякого знания и опыта, приходят к людям, как правило, с великим опозданием, с тем, чтобы сначала люди, замороченные и сбитые с толку собственной глупостью, опровергли истины высших существ, а затем бы нашли в уничтоженном, растоптанном ими – немыслимые откровения.


Оживающие символы поэтически передавали те понятия, которые слишком возвышенны и неуловимы, чтобы их можно было втиснуть в прокрустово ложе современного оскоплённого русского языка. Везде, слева и справа, спереди и сзади, снизу и вверху существовали вещи настолько тонкие, что их можно было чувствовать или угадывать, но видеть их стеклянными глазами было нельзя.


А Кузнецов видел.


И позже я тоже смог увидеть несколько миров. Я бывал там, где раз и навсегда останавливаются стрелки всех человеческих часов; я шёл через пространства, которые вовсе не есть расстояния; я видел расстояния, где не бывает расставаний; я видел берег, где царица Клеопатра влюблена в русского поэта Лермонтова, а солнечный бог Осирис, не боясь ярости Орфея, выносит из ада прекрасную Эвридику и признаётся ей в любви на русском языке…


Пройдёт много лет, и однажды, прочитав мои новые стихотворения, Юрий Кузнецов скажет: «Такое ощущение, что эти строки родились на Большой Серпуховке, во время нашего самого первого разговора». И он с явным удовольствием прочитал ещё раз: «Глубоки моря и реки, но истоки глубже рек».


Интересно, что за всю свою жизнь я лишь три раза посылал Кузнецову свои стихотворения, и каждый раз он давал их в «Нашем современнике» в полном объёме и без единой правки. Это очень радовало меня.


И много раз, погибая и вновь возрождаясь, я повторял очень нужные мне слова, сказанные когда-то Юрием Кузнецовым.


Юрий Поликарпович, как мне кажется, был убеждён, что истинная жизнь России скрывается во всём, что она растеряла. Да, он не успел вернуть нам все богатства, когда-то потерянные русской душой, но он верил, что вначале было не просто слово, а русское слово. Верить в это стараюсь и я.

Михаил АНИЩЕНКО,
г. САМАРА

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.