Довлатов, Белла и странный кот
№ 2011 / 37, 23.02.2015
Ничто так не будоражит читающие круги, как очередной юбилей (или иная серьёзная дата). В нынешнем сезоне это семьдесят лет со дня рождения Сергея Довлатова (1941–1990).
Ничто так не будоражит читающие круги, как очередной юбилей (или иная серьёзная дата). В нынешнем сезоне это семьдесят лет со дня рождения Сергея Довлатова (1941–1990). Ведущие телеканалы отстрелялись первыми, выдав в эфир новостийные сюжеты и передачи, затем крупные газеты отметились памятными статьями или хотя бы коротенькими заметками «на тему».
Наконец, дошла очередь и до толстых журналов. Недавно в «Звезде» (2011, № 9) появилась небольшая подборка воспоминаний филолога, поэта и коллеги Довлатова Елены Скульской «Компромисс между жизнью и смертью, или Несбывшиеся анекдоты».
 |
Как поясняет в небольшом вступлении автор: «Сергей был крохобором. Он брал крох, крошек, крошечных людей и, помешивая их чайной ложкой аберрации и переливая в блюдце оптического обмана, превращал в своих персонажей. Впрочем, иные из них так и не смогли перебежать дорогу от жизни к литературе, как ни торопились и ни осторожничали. Они не пригодились, потому что совершенно сливались с пейзажем и не могли быть от него отделены или им мало было одних только слов и они пропадали без жеста и мимики». Собственно это упущение Скульская и пытается исправить.
Подборка вышла весьма неоднозначная, как с точки зрения формы, так и содержания. Небольшие анекдоты, короткие записки, письма, случаи из жизни редакции в Таллине, конечно же, связанные с Довлатовым и людьми, невольно ставшими героями его рассказов и повестей.
Так, в тексте фигурирует известный по «Компромиссу» Шаблинский, впрочем, комичный и в воспоминаниях Скульской. «Наша редакция, – пишет она, – располагалась на шестом этаже Дома печати. Время от времени, но не реже, чем раз в году, какая-нибудь возлюбленная Шаблинского взбиралась на подоконник в отделе партийной жизни (его окна выходили на магистраль) и грозилась кинуться вниз, если Шаблинский на ней не женится, как обещал».
Серьёзный минус подборки в том, что с первых строк Скульская пытается подражать довлатовскому стилю, что не удаётся и выглядит нарочито. Всё-таки, как ни крути, рассказывать лихо, смешно и беззлобно мог только Сергей Донатович. Однако сами воспоминания поклонникам таланта Довлатова будут, скорее всего, интересны. Всё-таки в тексте есть несколько ранее неизвестных подробностей.
В том же номере «Звезды» опубликована беседа Ирины Чайковской и Соломона Волкова «Американский Довлатов». Эдакий культурологический трёп на тему эмиграции в Соединённые Штаты Америки, радио «Свободы», Вайля, Гениса, Бродского, журнала «Нью-Йоркер» («Они напечатали десять рассказов Довлатова. Кроме Набокова, Бродского и ещё нескольких проходных фигур, из русских у них никто больше не печатался. Попадание туда Довлатова было невероятной удачей. Она странным образом не транслировалась в продаваемость его книг») и, как это ни странно, несбывшихся надежд Довлатова, связанных с Америкой. Впрочем, как обычно в исполнении Соломона Волкова текст получился весьма занимательный, хлёсткий и яркий.
«Я бы сравнил Довлатова с Высоцким, популярность которого была «от пионеров до пенсионеров», причём в самых разных кругах общества. Последними признали Довлатова те, кого в Америке называют «академиками», университетская профессура. Но в их кругу, конечно, популярность Довлатова не сравнится с таковой Бродского или даже Пригова, Сорокина и Пелевина. С Довлатовым происходит то, что Саша Генис обозначил так: «То, что трудно читается, легко объясняется, и наоборот».
Другая не менее любопытная публикация – фрагмент из книги «Промельк Беллы», воспоминания Бориса Мессерера («Знамя», 2011, № 9), прожившего рядом с Беллой Ахмадулиной около тридцати лет. «Я был не сторонним наблюдателем, – пишет Мессерер, – а участником этой безумной, но счастливой жизни. У меня всегда было много друзей, общение с которыми занимало значительную часть моего времени. Но главным моим жизненным инстинктом было стремление хранить Беллу и ограждать её от различных бытовых неурядиц, чтобы уберечь её редкий талант.
Рассказ о человеческих взаимоотношениях и событиях нашей общей с Беллой жизни — не главное для меня в этой книге. Важнее образ самой Беллы, который я хотел бы донести до читателя.
Пусть говорит сама Белла, чтобы читатель снова был увлечён её изумительной, неповторимой интонацией, заворожён гипнотическим влиянием её речи». И Белла Ахатовна говорит. Как поясняет автор, многие беседы им были записаны не просто со слов, но дословно. Так как на протяжении всего времени Мессерер носил с собой диктофон и старался запечатлевать «многое из того, что рассказывала Белла».
В основном это воспоминания о детстве, семье, войне, времени становления, первых учителях и книгах.
«Я рано начала писать, но с другим каким-то очарованием, не с тем, как многие, может быть, дети, другим у меня было увлечение, я читала Гоголя, а ещё я читала Бичер Стоу. Вот эта Бичер Стоу очень на меня влияла, и в стихах у меня всё время был несчастный какой-то мальчик, негр. И всё время какие-то плантаторы, какие-то бедные, измученные, ни в чём не повинные негры. Поэтому я так могу радоваться за президента американского, к нему испытываю какую-то смехотворную нежность, он даже не знает, что в Москве некто всё время писал про негров. Но, к счастью, меня от этого несколько выручила замечательная женщина по фамилии Смирнова».
Журнал «День и Ночь» (№ 4, 2011) продолжает свой неоднозначный эксперимент – публикацию дневников известного писателя, публициста, культурного деятеля, в прошлом ректора Литературного института Сергея Есина. В последней книжке «ДиН» напечатаны воспоминания за 2009 год. Естественно, дневники издаются в журнальном (а следовательно, сокращённом) варианте. Однако и в таком виде они уже вызвали в литературной среде недовольства и обиженные вздохи.
На сей раз на страницах мелькают имена «железной леди русского литературоведения» Мариетты Омаровны Чудаковой, режиссёра Никиты Михалкова, политика Николая Рыжкова, редактора «Нового мира» Андрея Василевского, писателя Василия Аксёнова и многих других известных людей нашего времени.
Диалоги, обрывки бесед, письма раскрываются для читателя на фоне больших МХАТовских премьер, актуальных новостей, нашумевших телевизионных передач и острых событий 2009 года.
Сам же автор предстаёт человеком всем интересующимся, однако предпочитающим наблюдать со стороны. По-прежнему работая на кафедре творчества в Литературном институте, он неспешно разбирает дипломные работы своих учеников, почти ежедневно пишет дневники и письма, встречается со знаменитыми и не очень людьми, работает над своей прозой. Вдумчиво, без спешки, с расстановкой…
Воистину: «Сам себе говорю: не мешай,/ Заслоняешь мне мир этот чудный,/ Где цветёт по полям иван-чай/ И топорщится мох изумрудный./ Сам в сторонку себя отведу./ Посреди тишины и свеченья», – как верно заметил Александр Кушнер («Звезда», 2011, № 9), чей сборник «По эту сторону таинственной черты» недавно был отмечен в номинации «Поэзия года».
К слову сказать, о поэзии. Стоит отметить несколько стихотворных подборок: Сергея Пагын «Спасительный каштан» (журнал «Знамя», 2011, № 9), Евгения Карасёва «Ветерок антоновки» («Новый мир», 2011, № 8) и особенно публикующуюся впервые Людмилу Херсонскую («Рыба пила», та же книжка «Нового мира»).
При тотальной несхожести всех троих поэтов, есть у них нечто общее. Фактически акмеистское внимание к деталям, «вещественная» поэтика, если так можно выразиться.
Пагын пишет мелкими штрихами, оттого предметы чётки и хорошо прорисованы: «Во времени всё больше вещества,/ оно густеет, принимает формы/ окна ночного, ветки, рукава/ висящей куртки,/ бабушкиной торбы/ с пучками трав от хворей и от ран…/ И вот однажды в нежилом тумане/ ты обретёшь спасительный каштан,/ невесть откуда взявшийся в кармане./ И если что-то липы гнёт окрест –/ прозрачное и жгучее, как солнце, –/ так это ветер из нездешних мест,/ так это вечность над тобой несётся».
Карасёв же, наоборот, стихи создаёт крупными, быстрыми мазками, ухватывая только суть, контур, идею: «Славу добывали пером, рубились/ саблями./ Лавры хмелили, поднимали тонус./ А он посадил и вырастил яблоки./ И их назвали антоновскими./ …Поздней осенью, как последняя/ отрада,/ бередит по холодку аромат тонкий./ Это тянет из сада/ ветерок с антоновки».
Херсонская же и вовсе работает в другой манере, отчасти близкой поэту Андрею Коровину, особенно в стихотворении «Тюльпаны»: «Ну, ладно, в общем-то, он не ел со стола тюльпаны,/ хотя она только этого и ждала,/ когда спелые лепестки начнут исчезать со стола,/ и не то чтобы гости были гурманы». Свои предметы она, как сказал бы Шкловский, «остранняет», отчего они кажутся совсем незнакомыми, немного абсурдными, нереальными, благодаря чему её стихи приобретают вторые и третьи смыслы.
*** Поперёк стола лежит рыба-пила. Они разводятся. Сошлись, а теперь разводятся, и, как водится, у них детвора, не доросшая до стола, малая малым-мала.
Мама, когда сошлись, раму помыла, крышу сшила, дранку не скрыла, муж увидел и не забыл. Конечно, глаз вон тому, кто помянет, но он решил, что жить с ней не станет, пришёл с рыбалки, а вышло, что разлюбил.
Теперь, стало быть, делить то, что нажили, пилить то, что прожили, у них на всех крыша шитая да чистая рама. Хороша рыба, да поздно жарить, малы дети, да можно состарить, ловись, рыбка, разводитесь, папа и мама. |
Подборка Херсонской интересна также своими метафорами и неожиданными поэтическими сравнениями. Например: «Слушай, сейчас под окном сидит траченый кот,/ орёт, очень напоминает моль./ Хлопаю в ладоши, он никуда не летит,/ не просто кот, а какой-то исполинский кит,/ приплывший на Новый год,/ хвостом бьёт по крыше»…
Алёна БОНДАРЕВА
Добавить комментарий