На выдаче разрешений в сортир

№ 2011 / 41, 23.02.2015

Леонид Ершов был во всех смыслах очень партийным критиком. Официально состоя в компартии, он всегда демонстрировал свою близость к неофициальной «русской партии» и считался проводником идей «деревенщиков».

Леонид Ершов был во всех смыслах очень партийным критиком. Официально состоя в компартии, он всегда демонстрировал свою близость к неофициальной «русской партии» и считался проводником идей «деревенщиков». Правда, ему частенько не хватало ни таланта, ни объективности. Преданность идее не всегда свидетельствовала о наличии большого ума.

Леонид Фёдорович Ершов родился 11 июня 1924 года в Тверской губернии в деревне Выставка Новоторжского уезда. В голодном тридцать третьем году родители перевезли его в Ленинград. Там, в городе на Неве, он окончил девять классов и 22 июня 1941 года должен был отработать первый день токарем на машиностроительном заводе им. Энгельса. Но праздника не получилось. Всё омрачила начавшаяся война.

Уже 5 июля Ершов записался в народное ополчение. Однако через два месяца парня вернули на завод, поскольку он не достиг призывного возраста. В армию его забрали лишь в августе сорок второго года. После короткой подготовки в 47-м запасном артполку Ершова зачислили в 56-й гаубичный артполк и бросили на фронт. Но уже 12 марта сорок третьего года он получил первое ранение. Второй раз ему не повезло 3 августа в боях в районе города Мги. Врачи настояли на его эвакуации в Сибирь, в шахтёрский город Прокопьевск.

Заседание Сектора советской литературы Пушкинского Дома. Первый слева Леонид Ершов. 1956 г.

В госпитале Ершов умудрился экстерном окончить десятый класс и после демобилизации его без экзаменов приняли в Ленинградский университет на филфак. Он оказался перспективным студентом. Не зря после защиты диплома в 1949 году ему предложили поступить в аспирантуру Института русской литературы. (Кстати, в аспирантуре состоялся его перевод из кандидатов в члены компартии.)

В Пушкинском Доме Ершов всегда придерживался партийных позиций. Когда партия клеймила Зощенко, он вслед за комиссарами доказывал, что проза этого писателя ничтожна. Но стоило вождям намекнуть, что нам нужны свои щедрины, его точка зрения моментально изменилась. Это хамелеонство молодого аспиранта очень пугало старожилов Пушкинского Дома. Однако опытные литературоведы, памятуя о том, чем закончилась для института кампания против космополитов, публичных дискуссий с Ершовым старались избегать.

Защитив в 1952 году кандидатскую диссертацию «Проблемы сатиры в литературно-эстетических взглядах Салтыкова-Щедрина», Ершов от девятнадцатого века быстро отошёл, выбрав для карьеры в Пушкинском Доме сектор советской литературы. Уловив новые веяния, он, забыв, как ещё вчера почём зря костерил Зощенко, тут же записался в певцы русской сатирической прозы периода нэпа.

Акции учёного быстро пошли в гору. Исследователь вскоре стал любимцем Ленинградского обкома партии. Один из его современников писал: «Леонид Ершов оказался очень влиятельной фигурой <…> В Пушкинском Доме он стал, насколько я помню, секретарём парткома, во всяком случае партийным «деятелем», требовал наведения «порядка», «производственной дисциплины», объясняя видным учёным, как следует себя вести. Желчный Томашевский зло шутил, нарочито грубо: «Что же, когда мне в сортир выходить надо, я теперь у Ершова разрешение просить обязан?»

Как исследователь русской сатиры 1920–30-х годов Ершов оказался очень слаб. Он, видимо, это сам понимал (ну не любил человек Зощенко и всё хорошее вынужден был писать о нём через силу), поэтому предметом докторской диссертации избрал совершенно другую тему – русский советский роман, национальные традиции и новаторство. Впрочем, докторская его работа, защищённая в 1967 году, также не блистала какими-либо яркими идеями. В ней, кроме сюсюканья и лозунгов, ничего не было.

Вообще в 1960-е годы утвердилась целая гвардия критиков, которые научились громко рассуждать о патриотизме, но которые не умели чётко сформулировать свои мысли и предложить внятную программу. Я бы к этой группе, помимо Ершова, отнёс бы П.Выходцева, В.Петелина и В.Чалмаева. На мой взгляд, они мало чем отличались от какого-нибудь Ю.Суровцева или В.Оскоцкого. Все они были полуобразованцами и начётчиками. Только одни клялись в любви к русской деревне, а другие любили порассуждать об общечеловеческих ценностях. Но читать было нельзя ни тех, ни других. Кругом царила скука и, я бы добавил, – скудоумие.

Но, как оказалось, словоблудие таких борцов за идею, как Ершов и Петелин, внушало некоторым персонажам опасения. Начальник советского агитпропа Александр Яковлев в 1972 году с какого-то перепуга обвинил их в «Литгазете» в антиисторизме, хотя это было бредом. Покровители Ершова при поддержке Шолохова решили дать Яковлеву яростный отпор. Главную отповедь взялся сочинить Выходцев.

В разгар борьбы, 23 января 1973 года Ершов, впечатлённый слабой книгой Петелина «Россия – любовь моя», писал Петелину: «Спасибо за память, и оригинальный подарок – новую Вашу книгу. Некоторые статьи из неё я уже читал ранее, с некоторыми впервые знакомлюсь по тексту книги, особенно сильно сделаны работы о М.Шолохове, М.Булгакове и две статьи, завершающие Ваш труд. В целом книга получилась и современной и глубокой. А главное необыкновенно своевременной. По имеющимся у меня сведениям автор небезызвестного опуса в «Л.Г.» сильно подмочил свою репутацию (имеется в виду статья А.Яковлева. – В.П.). Готовится в высоких сферах обсуждение (а м.б., осуждение) его статьи. Жаль, если Ваш коллективный труд в ближайшие дни не ляжет на тот или иной сходный с ним стол, куда этот материал предназначался. Сейчас самое время этот ответ переслать. Сердечный привет ваш Л.Ершов».

Кончилась схватка тем, что Яковлев был отправлен послом в Канаду, а Выходцева и Ершова просто поменяли местами: одного вернули в Пушкинский Дом, а другому отдали освободившуюся кафедру советской литературы в Ленинградском университете.

В 1976 году Ершов подал документы в Союз писателей. Но бюро секции критики Ленинградской писательской организации его кандидатуру дружно прокатило. Спустя четыре года незадачливый литературовед вновь сунулся в Союз. На этот раз рекомендации ему дали Дмитрий Молдавский, Виктор Астафьев и Алексей Бушмин. Астафьев отметил: «С Ершовым Леонидом Фёдоровичем я познакомился несколько лет назад и поражён был его кипучей жизнедеятельностью. При его тяжёлых фронтовых увечьях не так-то легко ходить, ездить, да ещё в заграничные командировки, руководить кафедрой, активно участвовать в общественной работе, и при этом много и плодотворно работать в критике и литературоведении. Активная жизнедеятельность – отличительная черта того поколения, которому принадлежит Леонид Фёдорович <…> Когда я читал его книгу «Русский советский роман. Национальные традиции и новаторство» или «Сатирические жанры советской литературы», то постоянно и отчётливо ощущал и видел – автор этих книг жил, живёт и думает, а иногда и страдает в наше время, в нашей стране, а не в каком-то безвоздушном в неодушевлённом пространстве».

Однако на заседании бюро А.Македонов стал докапываться, почему Ершов не попал в Союз с первого захода. Расплывчатый ответ дал Юрий Андреев. Мол, ему «пришлось столкнуться с самыми отвратительными человеческими качествами Ершова». После этого на защиту литературоведа бросились Николай Скатов и Дмитрий Молдавский. Они в один голос заверещали, что Ершов первым в нашей стране выпустил книгу о Зощенко. Это был явный перебор. Андреев больше не стал себя сдерживать и перешёл в атаку. Он напомнил: «Прежде чем появилась книга о Зощенко, была брошюра «Из истории советской сатиры», в которой доказывалась полная ничтожность и порочность Зощенко».

Уточнение Андреева во многом предопределило исход голосования: за приём Ершова в Союз писателей проголосовало лишь 8 членов бюро, а против – 6 (т.е. учёный не набрал нужные две трети голосов, ему не хватило всего одного голоса).

Ершов не смирился с поражением и добился, чтобы его дело всё-таки было передано в приёмную комиссию Ленинградской писательской организации. Николай Скатов пообещал ему мощную поддержку. Сотрудник Пушкинского Дома А.Павловский признался: «Характер у Ершова действительно колкий и ершистый», но предложил руководствоваться не эмоциями, а исходить из вклада учёного в науку и литературу. И приёмная комиссия дрогнула: 25 января 1982 года одиннадцать её членов проголосовало за приём Ершова (против было только четыре голоса). Однако секретариат Ленинградской писательской организации с этим решением не согласился. Ершову пришлось подавать новую апелляцию. В общем, в Союз он попал лишь осенью 1982 года.

Возглавив в Ленинградском университете кафедру советской литературы, Ершов не оставлял усилий вернуться в большую политику. Одну из последних попыток он предпринял в разгар горбачёвской перестройки. Осенью 1987 года он предложил провести в университете научную конференцию «Сибирь: её сегодня и завтра в современной русской литературе». Ему пообещали своё присутствие Валентин Распутин, Виктор Астафьев, Сергей Залыгин, другие крупные писатели. Но в последний момент у каждого нашлась причина остаться дома.

Меж тем покровители Ершова решили из научной конференции сделать политический спектакль, первую скрипку в котором взялся сыграть лидер общества «Память» Дмитрий Васильев. Шоу началось с того, что Васильев пробрался на трибуну в парике. Всё было рассчитано на то, чтобы заставить власть прислушаться к «деревенщикам». Но случилось обратное. Власть использовала демарш Васильева для дискредитации русской идеи. Судя по всему, власть планировала руками Васильева скомпрометировать Распутина и Астафьева, которых многие считали совестью русской нации.

В общем, Ершова все обыграли: и общество «Память», и обком партии, и прочие вожди. Но так политику не делают. Неудивительно, что провалившаяся конференция привела к закату научной и политической карьеры учёного.

Умер Ершов 23 октября 1988 года. Он оставил после себя несколько учебников советской литературы. Но по ним уже давно никто не учится, ибо в них много лжи, но мало правды.

Вячеслав ОГРЫЗКО