Мертвые, но все еще горящие головы (об истоках одного булгаковcкого сюжета)

№ 2006 / 9, 23.02.2015


Часть 2
Голова Бенгальского

– Наденьте голову.
Кот, прицелившись поаккуратнее, нахлобучил голову на шею, и она точно села на своё место, как будто никуда и не отлучалась. И главное, даже шрама на шее никакого не осталось. Кот лапами обмахнул фрак Бенгальского и пластрон, и с них исчезли следы крови. Фагот поднял сидящего Бенгальского на ноги, сунул ему в карман фрака пачку червонцев и выпроводил со сцены.

В первой части (Голова Берлиоза) мы выяснили, что сюжет с оторванной головой Берлиоза в романе М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» восходит к глубокой древности. Первоисточником данного сюжета, по всей видимости, являются мифы о древнейших оракулах. Это могут быть либо библейские «терафимы», либо «голова Орфея», либо головы из погребальных ритуалов Древнего Египта.
К сожалению, вне пределов нашего исследования остались упоминания о «мёртвых головах» у таких писателей как: Александр Блок, А.Введенский, Николай Гумилёв, Данте Алигьери, Фёдор Михайлович Достоевский, Вячеслав Иванов, Жан Кокто, Михаил Кузмин, Чарльз Мэтьюрин, Лев Толстой, Вячеслав Ходасевич, Марина Цветаева, Вильям Шекспир, Томас Элиот (вероятнее всего, этот довольно обширный список не является исчерпывающим).
Несомненно, было бы крайне занимательно в литературоведческом плане проследить все взаимовлияния и последовательные заимствования сюжета «мёртвой головы» у названных писателей, но такое исследование не входит в наши задачи.

Во-первых, потому, что у подавляющего большинства перечисленных авторов сюжет «мёртвой головы» откровенно восходит (причём, как правило, с прямыми текстуальными отсылками) либо к голове Иоанна Крестителя, либо к голове Орфея.

Следовательно, такое развёрнутое исследование похождений «мёртвой головы» практически не способно прибавить что-либо новое для нашего понимания генезиса данного сюжета.
А во-вторых (и это главное), потому, что у всех этих писателей обращение к сюжету «мёртвой головы» (при всём богатстве его символики) имеет эпизодический или даже разовый характер.
Поэтому, ограничившись беглым указанием на широчайшую распространённость сюжета в русской и мировой литературе, мы сразу перейдём ко второй «мёртвой голове» булгаковского романа – отделённой, а затем приставленной на место, голове конферансье Бенгальского.
Начать рассмотрение родословной головы Бенгальского, пожалуй, стоит с указания на то, что она так же не одинока в мировой литературе, как и голова Берлиоза. Причём если в случае с головой Берлиоза мы имели дело с предполагаемыми уподоблениями и возможными заимствованиями, то в случае с головой Бенгальского с прямой аналогией (своего рода параллельными текстами) у двух русских писателей. Эти писатели: Александр Романович Беляев и… Михаил Афанасьевич Булгаков.
Уверен, что после указания на Беляева читатель сразу догадался, что речь пойдёт о романе «Голова профессора Доуэля». В этом произведении Беляева сюжет «мёртвой головы» развёрнут едва ли не во всех его возможных вариациях. Здесь и отделённые от тела, но продолжающие говорить (или, если угодно, «вещать») головы профессора Доуэля, рабочего Тома Буш и ресторанной певички Брике. Здесь же и отсечённые, а затем приставленные к телу головы собак и людей. И даже голова Иоанна Крестителя. (Керн в сцене оживления голов Тома и Брике говорит: «Хе-хе! На блюдо попала голова не только Иоанна, но и самой Саломеи»). При этом Беляев не просто вводит сюжет «мёртвой головы» как часть повествования, а делает его центром своего произведения.
Более того, вокруг отделённой от тела, а затем вновь приставленной головы строятся ещё несколько беляевских текстов: «Амба», «Хойти-Тойти». Причём в «Хойти» профессор Вагнер не просто оживляет «мёртвую голову» молодого немецкого учёного Рика, а пересаживает его мозг в тело слона, что отсылает нас к булгаковскому «Собачьему сердцу».
При внимательном рассмотрении «головы Доуэля», «Хойти» и «Собачьего сердца» можно обнаружить такое количество параллелей, которое практически исключает возможность случайного совпадения.

Интересно, что и «Хойти-Тойти» и в «Собачьем сердце» мозг полностью подчиняет себе животную природу тела-акцептора – пёс Шарик становится Полиграфом Полиграфовичем, слон превращается в «сапиенса» Рика. В «Доуэле» Беляев решает эту задачу иначе: тело Анжелики Гай значительно изменяет «присаженную» на него голову Брике.

Для полноты картины необходимо указать также на некоторые, ранее отмеченные другими авторами, параллели между головой Доуэля и головой Берлиоза. Так, к примеру, профессор Доуэль, очнувшись, видит, что его голова лежит на кухонном столе, а рядом, на более высоком прозекторском столе, лежит его обезглавленное тело с вскрытой грудной клеткой, из которой извлечено сердце. Точно так же у Булгакова в «Мастере и Маргарите» мы видим в прозекторской на одном столе отрезанную голову председателя МАССОЛИТА, а на другом – его тело с раздавленной грудной клеткой.
«Злодей» Керн, которому необходимо добыть для опытов несколько трупов, рассуждает почти так же, как Воланд в беседе с Берлиозом: «Каждый день с непреложностью закона природы в городе гибнет от уличного движения несколько человек, не считая несчастных случаев на заводах, фабриках, постройках. Ну и вот эти обречённые, жизнерадостные, полные сил и здоровья люди сегодня спокойно уснут, не зная, что их ожидает завтра. Завтра утром они встанут и, весело напевая, будут одеваться, чтобы идти, как они будут думать, на работу, а на самом деле – навстречу своей неизбежной смерти. В то же время в другом конце города, так же беззаботно напевая, будет одеваться их невольный палач: шофёр или вагоновожатый. Потом жертва выйдёт из своей квартиры, палач выедет из противоположного конца города из своего гаража или трамвайного парка. Преодолевая поток уличного движения, они упорно будут приближаться друг к другу, не зная друг друга, до самой роковой точки пересечения их путей. Потом на одно короткое мгновение кто-то из них зазевается – и готово. На статистических счетах, отмечающих число жертв уличного движения, прибавится одна косточка. Тысячи случайностей должны привести их к этой фатальной точке пересечения. И тем не менее всё это неуклонно совершится с точностью часового механизма, сдвигающего на мгновение в одну плоскость две часовые стрелки, идущие с различной скоростью»…
Различие между подходами Беляева и Булгакова, обусловленное тем, что один пишет фантастику «научную», а другой мистическую «фантастику», не может скрыть того, что оба автора настойчиво обыгрывают один и тот же сюжет, имеющий многовековую историю.
Как ближайшую параллель «оживителям голов» Воланду, Керну, Вагнеру и Преображенскому можно указать ни кого иного, как доктора Фауста.
В средневековой «Легенде о Докторе Фаусте» (той самой, на которую опирался Гёте) рассказывается о том, как Фауст явился во время поста на ярмарку во Франкфурт. И «рассказал ему дух его Мефостофиль, что в одной харчевне в еврейском квартале живут четыре колдуна. Они отрубают друг другу головы и посылают их к цирюльнику, чтобы он их побрил, и это многие люди видели…» Фауст идёт смотреть это «чудо» и видит, что четыре колдуна действительно по очереди отрубают друг другу головы, а затем возвращают на место.
В анонимной средневековой книге о похождениях ученика доктора Фауста Христофора герой отрубает людям головы и приставляет их обратно к телу. При этом фамилия Христофора, так же как и фамилия беляевского учёного, приставляющего мозг человека к телу слона, Вагнер.

Наконец, у «соавтора Шекспира», английского драматурга Кристофера Марло, рыцарь, оскорблённый Фаустом, пытаясь отомстить чернокнижнику, отрубает кудеснику голову, которую тот приставляет обратно к своему туловищу.

Ещё более древней является история о Зелёном рыцаре из артуровского цикла. Зелёный рыцарь, явившись ко двору короля Артура, предлагает «простую рождественскую игру»: пусть один из рыцарей нанесёт ему один удар, а за ответом явится через год. «Сэр, ваша просьба – дурацкая», – отвечает Артур. Но племянник короля сэр Гавейн принимает вызов. Зелёный рыцарь наклоняет голову, подставляя шею под удар. Гавейн ударяет его секирой и сносит голову с плеч. Затем Зелёный рыцарь «поднял рукой свою голову и заговорил». Смысл речи Зеленого рыцаря сводится к тому, что ты поклялся, я жду тебя через год. Ровно через год сэр Гавейн добрался до Зелёной часовни, где, как считалось, «служил свои дьявольские обедни» Зелёный рыцарь. Тот встретил его «чрезвычайно любезно» и сразу предложил подставить шею под удар меча. Гавейн, после некоторых колебаний, соглашается. Далее Зелёный рыцарь читает Гавейну целую лекцию о рыцарской чести. Но для нас в данном случае важно не то, что говорит Зелёный рыцарь, а то, что его голова находится на своём месте так, «как будто никуда и не отлучалась. И главное, даже шрама на шее никакого не осталось».
Если попытаться найти первоисточник средневековых поверий о голове, возвращающейся на шею, мы будем вынуждены проделать путь от головы Зелёного рыцаря, через сказочные головы драконов и Змей Горынычей (приращивающих головы с помощью огненного пальца), к головам индийского «ганапати» Ганеши, а возможно, и египетских звероголовых богов.
Поиск и решение загадки о причинах возникновения архетипов «мёртвой» и «приращённой» голов, а также их символического значения в древнейших верованиях человечества, несомненно, могло бы дать много ценных указаний для понимания творческого наследия авторов, перечисленных в данной статье, но это скорее задача этнографии и религиоведения, нежели собственно литературоведения.
Что же касается поставленной в начале данной статьи задачи – исследовать истоки сюжета с «мёртвой головой» в романе М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита», мы можем с уверенностью сказать, что «родословные» голов Берлиоза и Бенгальского восходят к крайне архаичным представлениям, распространённым по всей Евразии (а возможно, и по всему миру) с каменного века до настоящего времени.
Александр ТИТКОВ

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.