Без кульминации
№ 2011 / 42, 23.02.2015
Много сил тратит современный писатель на создание лихой фабулы, способной завоевать внимание и память читателя. На книжных полках гностические триллеры
Много сил тратит современный писатель на создание лихой фабулы, способной завоевать внимание и память читателя. На книжных полках гностические триллеры («Трилогия» В.Сорокина) и революционные боевики («Санькя» З.Прилепина), политические апокалипсисы (большинство романов А.Проханова) и деяния сверхчеловека в контексте восточной мудрости (весь В.Пелевин), фантасмагорические биографии политиков и философов (весь В.Шаров), катастрофы российской семьи в стиле античной трагедии («Елтышевы» Р.Сенчина) и неоимперские эпосы («Укус ангела» П.Крусанова). Причудливые, насыщенные событиями сюжеты, – с надеждой на удачную конкуренцию с эстетикой кино, телевидения, с поэтикой новостей, бьющей по нервам непридуманными драмами.
Не так давно «Асан» стал предметом одной из самых заметных литературных дискуссий последнего десятилетия. В новом романе Владимира Маканина нет истории, призванной нанести незабываемый удар по сознанию. Акцент переносится с действий, образующих целостную легенду, на состояние – героя, автора, отказывающегося от фабульной суеты, читателя, получающего возможность подумать не только о персонажах, но и о самом себе. Чеховское в романе «Две сестры и Кандинский» доминирует. Отсутствует стремление подарить читателю ещё один новый мир, составленный из кубиков-событий. Сжимается круг героев, ограничивается пространство, сводится к минимуму авторское вмешательство в речи персонажей. Роман пытается стать объёмной пьесой об интеллигенции, вновь переживающей кризис и оценивающей его как форму существования.
 |
Москва, прошлый век, 90-е. Внешний развал и возможность для внутренней консолидации, которую трудно использовать. Тридцатилетняя Ольга Тульцева, искусствовед, дочь известного диссидента, живёт и работает в полуподвальной студии «Кандинский», украшенной репродукциями картин знаменитого авангардиста. У неё нет ни мужа, ни ребёнка, есть сестра Инна. Она младше на пять лет, ей нравится Петербург и мужчины сестры. У старшей Тульцевой в любовниках Артём Константа, болтливый, перспективный сорокалетний политик, способный на волне дурной свободы сделать карьеру депутата – при помощи Босса, нуждающегося в легализации и поддержке своего криминала. Возможно, Артём любит Ольгу. К тому же, ему удобно в её студии. Говорит много, громко, избыточно пафосно. На праздновании очередного выступления Константы, громившего цензуру, открывается, что борец с КГБ и сам побывал стукачом. Босс объявляет о крахе динамичной карьеры, унижает Константу при поддержке циничных соратников. Хорошо ещё, что оставляет дорогой зелёный пиджак и соглашается швырнуть последнюю зарплату. Разве может Ольга, воспитанная интеллигентом-диссидентом, любить того, кто сам отправился к гэбэшникам? Это понимает и сам Артём. Он уезжает в Воронеж, не соблазняясь предложением Инны, готовой подобрать падшего депутата и отправиться с ним в Петербург.
У Ольги Тульцевой новый любовник, теперь он на пять лет моложе. Максим Квинта – рок-музыкант, потенциально великий, в настоящем – нищий, окружённый проблемными друзьями. Возможно, Максим любит Ольгу. К тому же, ему удобно в её студии. Говорит много, громко, избыточно пафосно. Нуждается в деньгах, которые добывает у любовницы. Как и Артём Константа, падает слишком низко. У Ольги кончились деньги, но остался Кандинский. Максим начал продавать качественные репродукции Кандинского. Разве может Ольга, воспитанная интеллигентом-диссидентом, любить того, кто торгует святым абстракционизмом? Это понимает и сам Максим. Он уезжает в Новосибирск, не соблазняясь предложением Инны, готовой подобрать падшего музыканта и отправиться с ним в Петербург.
У Ольги Тульцевой больше нет любовника. Снова в дверь звонит мужчина, им оказывается отец Максима, уверенный, что едет на свадьбу сына. Сергей Сергеич (он же – Батя) – заботливый пенсионер, несколько лет живший в Сибири у многочисленных друзей. Говорит много, громко, избыточно пафосно. С ним – подарки, шампанское, комплименты и даже картина Кандинского.
Но снова падение: Сергей Сергеич сам рассказывает о том, как служил профессиональным стукачом. Он сдал многих. Вышел на пенсию, покаялся перед теми, кого отправил в Сибирь, и стал им «другом по жизни». Разве может Ольга, воспитанная интеллигентом-диссидентом… Впрочем, это уже не требуется. Объявляется Артём Константа, теперь воронежский учитель. Приезжает не для воскрешения любви, он хочет восстановить для истории дни своего недолгого политического триумфа. Снова безостановочная речь, замкнутая на собственной персоне. Тут же звонит Максим Квинта. Он хочет вернуться, угрожает своей будущей славой. Разве может Ольга… Вокруг одни предатели, искажающие представления о настоящем человеке: один нравственно завершился в самодоносе, второй прожил жизнь стукача, третий оказался низким эгоистом и бытовым вором. Ольга Тульцева безутешно рыдает. Артём предлагает вызвать врача, но героиня успокоится и без него. Инне больше некого звать в Петербург. Сёстры обнимаются и продолжают мечтать. Роман завершается. В памяти читателя остаются мужчины, которым не стать мужьями, и женщины, которым не быть жёнами.
Главная проблема нового романа Маканина – невстреча: мужчины с женщиной, человека – с миром, идеей, с самим собой. Женщина не может найти мужчину, готового стать судьбой, разделить с ней все свои победы и поражения. Мужчина не видит женщину, ради которой смог бы родиться заново, перестать являть собой человека «с неопределившимся домом». Женщины не способны выбрать раз и навсегда, выбрать и начать строить, потому что любовь способна дорисовать отсутствующие в реальности черты. Рядом с ними располагаются «распадающиеся мужчины». Ольга Тульцева никак не может заставить себя полюбить так, чтобы все недостатки избранника оказались на периферии совместного сюжета. У неё нет мысли о возможном муже, есть только сильное сиюминутное чувство к мужчине, который сейчас рядом. Она не выбирает – ни Артёма, который старше, ни Максима, который младше. Просто её затягивает новая сцена, и очередной яркий человек оказывается в постели, шумно обещая счастье. Ольга Тульцева в любви не созидает; только присутствует, надеясь, что это (наверное, любовь) продлится. Дочь серьёзного диссидента, получившая от отца «либеральный снобизм», пребывает в мире, где стёрлись полюса, исчезли видимые поля битвы, и надо строить собственную жизнь, не умея заниматься этим важным делом. К ней ещё приходят мужчины, но никому – до боли, до затмения – Ольга Тульцева не нужна. Её уже используют. И ясно, что дальше будет хуже: денег не прибавляется, тело ветшает, мудрость остаётся на уровне слабого бытового тепла и некоторых идейных привязанностей. Автору, выбравшему героиню без рельефной бабьей судьбы, остаётся искать афоризмы о смысле женского существования: «В сближении с мужчиной в женщине, оказывается, две женщины. Одна недоверчивая, обозлённая прошлыми промахами; вторая хочет раствориться в нём», «Как великолепны женщины, когда они приходят туда, где их ждут», «Каждая следующая любовь у женщины более быстрая», «Женщина спала только с теми, кто остался в её памяти».
По сюжету романа растекается всеобщее маленькое предательство. Артём отправляется в органы с отчётом, о котором никто его не просил. Максим ежеминутно предаёт Ольгу самим стилем своего поведения и логично опускается до воровства, чтобы обеспечить за счёт любовницы своих друзей-неформалов. Батя стучит на соседей, становясь профессионалом доноса, многих переправляя в Сибирь. Ольга, присутствуя при разоблачении Артёма, тут же предаёт его, ищет валерьянку и чётко понимает, что не будет с тем, кто общался с КГБ. А поднять мужика, простить и остаться с ним, ведь вроде была любовь? Поехать вслед за ним в Воронеж, устроиться, как Константа, в школу, учить провинциалов, скажем, рисованию? Ольга Тульцева понимает: она – не декабристка. Потом сюжет повторится с Максимом. И за него тридцатилетняя дама бороться не стала.
Стукачество – лейтмотив романа. Оно тревожит писателя. Но не ясно, на кого и кому здесь можно донести, в чём актуальность этого действия и его разоблачения. Стучать можно на тех, кто нечто важное хранит в себе, что-то из себя представляет, сберегает свой альтернативный мир и развивает его в конфликте с системой. Но здесь – в пространстве «Двух сестёр…» – нет ни идеи, ни системы. Нет и социального контекста. Герои сидят в специально сооружённой камере, будто автор опасается за них, если выйдут из подвала, попадут сразу под удар современности и рассыплются, как существа из давно прошедших эпох. Студия, где киснет Ольга Тульцева, похожа на склеп. И есть здесь нечто вампирическое: Артём и Максим уходят навсегда, но лезут обратно в эту ночлежку интеллигентов, чтобы побыть на дне.
Всё происходит под «врачующим нас Кандинским» – шаманом этой формы жизни, являющей собой тёплую, мягкую серость, оглашаемую пафосными словами. Его в романе копируют, продают, воруют, привозят в подарок. Авангард получает обывательскую судьбу, под Кандинским – довольно низкая человеческая комедия, а не «взрыв красок». «Кандинский — это моя жизнь. Это моё всё. Кандинский! – вот где философия линии, вот где буйство красок, неистовство, интеллект…», – громко исповедуется Ольга, прославляя своего кумира. Но в её жизни нет творческого продолжения. Никакого авангарда в жизни, только существование женщины, которая начинает отчётливо понимать, что она необратимо несчастна.
«Две сестры и Кандинский» – роман о безволии культурного человека, о повторяемости его ошибок. Здесь ничто не исчезает навсегда: всё как-то возвращается. Автор отменяет кульминацию, протяжённость этого студийного бытия блокирует рождение символа, который мог бы освятить происходящее.
В романе никто не умирает: здравствуют все герои, живы все те, кого Батя переправил в Сибирь. Нет здесь смерти, несущей катарсис. Веет дурной бесконечностью. Будут звонить, приходить, возвращаться даже тогда, когда роман закончится. Вот Ольга Тульцева завыла от отчаяния. Но это не последняя точка текста. Успокоилась, вытерла слёзы, и снова они с сестрой Инной умиляются, мечтают. Говорят о Петербурге. Туда настойчиво ездит одна московская старушка, недовольная своим родным городом. Она отправляется в Питер в надежде умереть там, лечь в питерскую землю – место жизни и упокоения по-настоящему сильных людей. Живые мужики не слишком радуют сестёр, но они восхищены старым кладбищенским обелиском, на котором написано: «НАМ, БРАТЬЯМ ОРЛОВЫМ». Просто, ясно и гордо. Какие мужчины, какая воля! Каким силовым эросом подуло из прошлого! И женщины, увидевшие этот чудо-монумент, взяли и накрасили губы, не сговариваясь.
Эх, дамы, дамы… Есть ли новый Пётр там, где вы его ищете? Или Пётр, который мог быть вашим, давно на кладбище? Или вовсе не рождался, потому что вы любите только вздыхать, строить глазки собственным иллюзиям, не пытаясь строить в компромиссе, что и является уделом женщины, способной продолжить жизнь, а не болтовню?
Не исключаю, что отсутствие кульминации – форма прощения, которую дарит Владимир Маканин своим героям.
Итогом познания в романе стала мысль о том, что «в России нужно жить долго». Наверное, чтобы всё успело вернуться по несколько раз и надоесть до смерти. Волей надо жить, чтобы создавать кульминации даже тогда, когда автор отказывает в этом читателю.
«Две сестры и Кандинский» – роман о засыпании русского интеллигента, потерявшего не только почву, но и свою классическую беспочвенность. Вялый, многократно проигравший гуманитарий плохо представляет, кому и зачем он нужен. Презрительно смотря на него, система убеждается, что нет в нём никакого толку. Роман Маканина может быть прочитан как прощание с интеллигенцией. Ей – вечной диссидентке – не с кем больше говорить на языке значимых идей. Кандинский уехал во Францию. Некому скоро будет защищать то, что привыкли называть культурой. Отправятся последние в Петербург и больше не вернутся. Согласие с собственным исчезновением, с ненужностью и аутсайдерством, смирение с очередным Хамом – это и есть самый страшный самодонос, о котором часто рассуждают герои Маканина. Стукачество – в отсутствии активной мысли о себе, в неспособности ценить своё дело и ныть на всех углах о гибели образования, литературы и искусства. Согласие с вторичностью, сальная мечта о судьбе успешного менеджера, уверенность в тотальной победе юристов и экономистов – это и есть самодонос. Надо перестать стучать государству о собственной ненужности.
Владимир Маканин. Две сестры и Кандинский: Роман. – М.: Эксмо, 2011.
Алексей ТАТАРИНОВ,
г. КРАСНОДАР
Добавить комментарий