Привет из Иерусалима от Евгения Минина

№ 2011 / 42, 23.02.2015

Стран­но здесь рус­ско­му пи­са­те­лю. Вро­де хо­ро­шо и од­но­вре­мен­но пло­хо. Вро­де пья­нит, но тут же от­резв­ля­ет. «Ску­ка здесь страш­ная» – пи­сал Не­ча­ев На­та­ше Гер­цен. На что на­ме­кал – не знаю

ПОРОК ШВЕЙЦАРСКОГО



Боже мой! Боже мой! Что я? и куда? и где я?


Лев Толстой



Альпийский эдем в больших дозах


вызывает у русских путешественников рвотный рефлекс.


Михаил Шишкин. Урок швейцарского



Странно здесь русскому писателю. Вроде хорошо и одновременно плохо. Вроде пьянит, но тут же отрезвляет. «Скука здесь страшная» – писал Нечаев Наташе Герцен. На что намекал – не знаю – вроде и швейцарки тоже симпатичные дамы… Как они живут здесь? Земли мало, а шоколада много – но разве в этом услада русского писателя? Нет у них Чечни, нет Цхинвала, никаких экшнов – что для швейцарца – спокойная жизнь, для русского писателя – литературная смерть. На берегах альпийских озёр тесно от русских олигархов. А они, кроме Рейхенбахского водопада (Reichenbachfаlle), где Холмс победил по очкам профессора Мориарти – никаких сведений об этой стране не имеют. Кстати, этот водопад высотой около 250 метров около Майрингена, один из самых мощных и высоких водопадов в Альпах, состоит из нескольких каскадов. Он будет увековечен – я уже заказал картину – Рейхенбахский водопад на фоне писателя Шишкина. А вы знаете, что в 1902 году, совершив побег из киевской тюрьмы, десять искровцев, в том числе Бауман и Литвинов, будущий сталинский министр иностранных дел, договорились о встрече не где-нибудь в задрипанном Париже, а в Швейцарии, в ресторане над водопадом, откуда и отправили телеграмму в Россию: «Все вместе мы празднуем удачный исход нашего побега в ресторанчике у Рейнского водопада…». Ради этого стоило бежать из тюрьмы. В этом падении воды отражается вся русская история, но о падениях – в другой раз.





Русскому писателю чужд пиетет. Он ощущает себя, вдыхая альпийский ветерок, законным наследником, хозяином, вступающим в права владения своей долей мирового наследства. Он подгоняет эту страну по своей фигуре. А поскольку я в современной литературе фигура солидная – то мне ещё столько лет придётся подгонять под себя эту Швейцарию и подгонять.


Русский писатель чувствует себя в Альпах как дома. Гоголь выцарапал своё имя на камнях шильонской тюрьмы, Андрей Белый выдалбливал узор капителя знаменитого «Гётеанума», Розанов сидел в кресле Кальвина, философ Вольтер, мучимый геморроем, стоял на коленях, сами понимаете – почему. Кстати, я тоже в этом кругу знаменитостей – здесь я написал роман. А когда достигну уровня Белого, возможно, тоже что-нибудь выдолблю долотом в каком-нибудь храме.


Когда у меня, поселившегося в Швейцарии, спросят, почему я выбрал именно берег Женевского озера, то отвечу: «Потому что я это заслужил всем своим творчеством». Кто может сказать про себя нечто подобное? Чтобы полюбоваться этим чудом, Карамзин шёл весь путь от Цюриха пешком. Хотя, возможно, у него не было денег на такси? Таксисты здесь дорогие.


После Карамзина этот край стал неотъемлемой частью русского литературного ландшафта, я бы сказал, российской литературной автономией. Если крик базельского осла разбудил князя Мышкина, то мой крик разбудит всех остальных, кто ещё не побывал в этих практически родных мне местах. Неповторимые места: там Ленин обнимал свою Наденьку, там Троцкий размышлял, где-то рядом Греч писал чего-то Булгарину. Здесь Чаадаев выходил из себя, а Жуковский погружался в раздумья. Плеханов и Проханов, Солженицын и Набоков. Здесь гуляли бомбисты, адвентисты, разные активисты и наши народовольцы – кого только не выносило на берег Женевского озера, в том числе и меня.


Некое недоступное швейцарскому скотоводу русское знание заставляет «генерала русских путешественников», как окрестил Карамзина Греч, обозначать это пятнышко на карте земным парадизом. «Письма» Карамзина – не только удивительный односторонний договор об аннексии ничего не подозревающей страны, своеобразный акт о включении Швейцарии в русскую культуру, это и генеральная диспозиция с установкой ориентиров и цели, план движения, закодированный завет блуждающей русской душе». Вот так будущий автор многотомной русской истории, пропитанной кровью, пущенной из многих достойных людей, поставил своим читателям вешки обыкновенного земного счастья.


Карамзин задаёт новый для тоталитарной системы вектор движения – все в Швейцарию. И я уверен – как Шишкин ехал сюда с томиком Карамзина, так после него поедут сюда с томиком Шишкина строить Шишкенаум. Признаюсь честно – я счастлив здесь, вдохновение не покидает меня, но иногда так тошнит, точнее сказать – рвёт на Родину




СДЕЛАЙ ПАУЗУ – СКУШАЙ ФИГУ



Невоплощённая мечта, эта болезненная фрустрация


транслировалась на меня…


Евгения Доброва



Первое предательство в моей жизни совершила бабушка Артемида. Тогда я ещё ходила в подготовительную группу детского сада. Она подговорила маму записать меня на писателя. С ударением на «А». Хотя ясное дело – без ударения я делала лучше, чем то, что с ударением. Вся причина была в бабушкиных переживаниях. Она так плакала над судьбой бедной Лизы, Танечки Ленской, Анечки Карениной и других несчастных женщин а la Катеринасветлыйлучвтёмном царстве, а la ледиМакбетМценскогоуезда, а la капитанская дочь и другие ля-ля. Бабушке хотелось, чтоб я написала нечто светлое типа «Леди Макбет Мкадского кольца», или нечто «От Вески до Фриске – это вам не ириски». Пришлось выучить буквы, а потом я начала писать каракули – и втянулась. И пошло, и поехало.


Да, дело происходило на Большой Дороге, где родители работали в сказочном институте, а я ходила носила пирожки бабушке, мысленно сочиняя рассказы а la А.П. Чехов, если не лучше, потому что не знала вообще, что он писал. Знаю только, что соседа звали Чехов, потому что он засыпал всех заявлениями с просьбами оказать материальную помощь. И вы знаете – иногда оказывали – вот уж какова сила искусства.


И вот в пути встретила Тоську Мокрявку. Вообще-то фамилия её была Морковкина. Но она всегда ходила с мокрой головой, видимо, мозг кипел, а она его так охлаждала. И ещё Танька ходила в оранжевых платьях. И все, кто мог, не дразнили её Морковкой – что было бы не обидно, – а Мокрявкой. Подготовишки знали, что морковь – полезный овощ, поэтому все мальчишки нашей группы хотели танцевать с ней танец маленьких зайчиков, чтобы в финале танца её немножко погрызть.


Мальчикам она нравилась: подравшись из-за права танцевать с ней, Никита Шпротов чуть не разбил голову Саньке Килькину – рубанком, который стащил у завхоза дяди Гоши, когда он закемарил на глазах у всей детской площадки, устав от праведных трудов. Правда, Никита промахнулся и попал по дяде Гоше, который очень обрадовался, что рубанок нашёлся.


Группа после этого случая на несколько дней для перевоспитания перешла под опеку дяди Гоши. Что и говорить, девочкам он говорил комплименты, – а мальчиков держал в ежовых рукавицах и по первой провинности ставил в угол на полчаса, а то и на целый час. Так вывелись все ежи в нашей округе, потому что перчатки у дяди Гоши быстро снашивались. С девочками он играл в «аленький цветочек», и почему-то дядя Гоша всегда был тем самым цветочком. Он, что, не знал, что от аленького цветочка не могло пахнуть водкой? Очень нравилась дяде Гоше Таня Безножкина, он совал ей конфеты, а на мёртвый час хотел её донести до кроватки, но упал, потому что увидел, как на него посмотрела заведующая нашего садика, которая была женой дяди Гоши.


Размышляя о Безножкиной, я всегда мучилась вопросом: если кто-то красивый, то почему у него такая дурацкая фамилия? Вот Светка Гадюкина или Настя Удавова – подойти страшно, а все за ними бегают. То ли дело у меня. Все прибегают, просят – угости, да помоги! Всем помогаю, всех угощаю. И не смотрят на меня в упор.


Тогда-то и решила – хватит выводить каракули, надо начинать писать рассказы а la Улицкая, нет, лучше а la Токарева – я так переживала, когда смотрела кино по её повестям. В крайнем случае а la Донцова смогу писать с закрытыми глазами – тут и в детский сад ходить не надо. Ждать помощи было неоткуда: ни бабушка, ни папа, ни мама в литературе не разбирались и ничем мне помочь не могли. Я была один на один со своим талантом. И я его не подвела. В смысле – Талант. Я вспомнила всё-всё, и записала в тетрадке, правда, через много-много лет.


Вот уж тогда все мальчишки из нашей подготовительной группы запереживают – почему не дружили с той симпатичной девочкой. Нет, даже – с очень красивой девочкой с добрым характером и редкой по доброте фамилией. Скромницей и умницей. Но, дорогие мои, фигушки, уже поздно. Так вам, дураки, и надо.


Они ещё не знают, что книжка издаётся большим тиражом в крупном издательстве, и я буду купаться в лучах славы в те дни, когда в квартире отключат горячую воду.




СОДЕРЖАНИЕ НЕТРАДИЦИОННОГО РАССКАЗА



Вот и идёт по главной улице человек


и не знает, куда деваться.


Дмитрий Бавильский



Посреди улицы в луже стоял пьяный мужик и пел: «Пусть бегут неуклюже…» и так далее.


А сам, надо отметить – никуда не бежал – просто стоял.


Дело в том, что Евильский дома ключи забыл. Принёс в журнал статью, думал посидеть с завотделом, обмозговать тему, то да сё, а на дверях надпись – «Все ушли на тушение торфяников». Евильский представил, как главный редактор тушит пожар последним номером журнала, и ему стало нехорошо. Он поцеловал взасос дверь и, пошатываясь, побрёл домой. Поднялся на свой этаж. Вспомнил, что забыл ключи, и отчаянно поцеловал намертво закрытую дверь. Дверь на ласку не ответила и не открылась. А ведь Зинка предупредила, что если придёт, то поздно, если придёт. Ситуация дурацкая совершенно: день, значит, ещё только-только, а Евильский уже не знает, куда пойти и чем заняться. И тут вспомнил – Зинка частенько посылала его в баню. Иногда несколько раз в день, а он всегда находил причину не пойти. А тут случай. Попутно и согреться можно, а то вон морозец какой, не месяц июль, когда грейся – не хочу.


В бане было тепло, веничек лежал в парилке. То, что не было сменного белья, Евильского не удручало – не соцреализм паршивый, а по законам нового реализма это ещё даже не так страшно. Дома можно переодеться, если, конечно, Зинка придёт. Веником парился в ритме «Modern Talking», то есть в какой-то степени творил насилие над собой, и пар от него подымался, клубился, значит, пар и обволакивал-пьянил.


Евильский в бане заметил, что он практически поёт, как Дитер Болен. Если не лучше. Через час вышел из бани – и весь в раздумьях… не знаешь – куда идти. Налево – денег нет, направо – только к учительнице русского языка, закоренелой пенсионерке. Чаёк после баньки не помешает. Вообще, странная такая ситуация: не знаешь, с какого края к своей неожиданной свободе подступиться и etc…


Учительница встретила ласково, практически как тёща. Не знала, куда посадить. Чайку налила, а чтоб чего покрепче – ни-ни.


– Ой, Митенька, – заговорила, – читаю твои статьи, так интересно, но ничего не понимаю – где ты таких слов набрался.


– Что вы – отвечал Евильский, – нынче вся интеллигенция на нём в подворотне разговаривает, пока новые русские виллы строят, а туркмены с узбеками улицы подметают.


Посидел, чай допил, на улицу вышел – а ещё полдня впереди. Найти бы Зинку, взять ключи, да кто знает, где она работает, кем работает, и Зинка ли она.


Пошёл, значит, Евильский на остановку, стал транспорта ждать, потом сел на автобус и поехал. Интересно ему просто так, без особой цели в транспорте ехать – люди, опять же, близко-близко, как в литобъединении. Они чего-то читают, а ты смотришь в лицо и думаешь: семечки тебе продавать, дорогой, или билеты на колесо обозрения. И в автобусе смотришь – типы разные – типчики, типухи, и просто типа – джентльмен. А когда рассматриваешь и не слушаешь – так полезно для здоровья. Забрался, значит, Евильский в самый конец, прислонился боком, шапкой, значит, к запотевшему стеклу и стал потихонечку отходить ко сну. И не сомневался, что отыщет его, любимого, Зинка где-нибудь на конечной, прикрытого вчерашней газетой, и отнесут домой на руках, потому что такие критики не на каждом углу валяются.


А там будет суп типа борщ, гудящий телевизор и треплющаяся по телефону Зинка. И закипит чайник, и подадут ему какао с молоком, и тогда он намажет хлеб деревенской сметаной, положит в розеточку вишнёвого варенья и поест, и разомлеет, и уже во сне будет трогать-трогать-трогать незнакомую женщину в вязаных перчатках…

Евгений МИНИН

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.