Каждый материал я рожала в муках
№ 2011 / 46, 23.02.2015
Я окончила Московский институт международных отношений по двум направлениям – историко-международное и международная журналистика. Но я твёрдо знала, что никаким международником я работать не буду.
Я окончила Московский институт международных отношений по двум направлениям – историко-международное и международная журналистика. Но я твёрдо знала, что никаким международником я работать не буду. Хотя учиться мне нравилось. Я очень хотела быть журналистом, но понимала, что в то время это было практически невозможно и крайне неинтересно. И я старалась пробиться. Однажды я шла по улице и увидела объявление о наборе сотрудников в редакцию «Moscow news». Тогда это была совсем другая газета – не та, какой она стала впоследствии. Это было чисто рекламно-пропагандистское издание. По-моему, оно выходило даже на четырёх языках: русском, английском, немецком и французском. Я пришла в редакцию, где очень милая женщина дала мне темы, и я стала над ними работать.
 |
Потом совершенно случайно я попала в журнал «Советская молодёжь», где главным редактором был Илья Михайлович Котенко, друг Аджубея, влиятельный человек. Он был очень милый, очень добрый, очень славный и очень больной – с бесконечными инфарктами. И был там ещё Василий Лаврентьевич Кулемин – очень хороший поэт, который, увы, рано умер. И Кулемин порекомендовал меня Илье Михайловичу. Меня взяли в «Советскую молодёжь», нас всего пять человек там работало. У нас была роскошная комната около ГУМа, у всех нас были пропуска в ЦКовскую комсомольскую столовую. И девять месяцев мы готовили первый номер. Но Илья Михайлович постоянно куда-то уезжал-приезжал, и номер никак не был готов. За это время я успела съездить в Алушту и подготовить большой материал с Сергеевым-Ценским, который очень скоро умер. Материал, как выяснилось, оказался никому не нужен. Но вскоре «Советскую молодёжь» прикрыли – это было каким-то наваждением: абсолютно бездельный журнал, который получал довольно приличные деньги.
Я без дела не осталась – Илья Михайлович посоветовал меня Полторацкому, который как раз начинал делать новую газету «Литература и жизнь». Так просто туда попасть было нельзя. Поэтому и Кулемин просил за меня тоже. Особых достижений у меня не было. Только семь страничек интервью с Сергеевым-Ценским. Но Полторацкий меня взял – в международный отдел. Я несколько раз ходила на какие-то пресс-конференции. Однажды то ли в турецком, то ли в каком-то арабском посольстве нам вынесли чашки размером с напёрсток с кофе. И меня потряс этот напиток, о котором мы не имели совершенно никакого представления. По итогам этих пресс-конференций я писала какие-то маленькие заметки. Большой материал я делала с каким-то итальянским крупным коммунистическим деятелем, который находился в эмиграции в России. И я поняла, что дальше просто повешусь, если не сменю поле деятельности. И меня перевели в отдел искусств. И там я начала себя чувствовать более-менее человеком.
Первая моя публикация на литературную тему была о планах издательства «Художественная литература» – большая статья с множеством имён и фамилий. Я в тот день дежурила по номеру, всё внимательно вычитала, расписалась и ушла домой очень довольная собой. На следующий день прихожу я в редакцию, и чувствую, что что-то не так. Что-то в этом доме произошло. Поднимаюсь на шестой этаж на лифте, выхожу, а от меня шарахаются наши сотрудники. Прохожу в комнату, сажусь. Мне говорят: «Быстро к Иванько!»
Сергей Сергеевич Иванько у нас работал ответственным секретарём. Он был таким любопытным человеком. О нём больше всего написал, конечно, Владимир Войнович (помните повесть «Иванькиада»?). Но я его видела по-другому. Внешне он был очень похож на Наполеона – маленький и очень решительный. Я его, конечно, боялась. Я к нему прихожу. У него – редколлегия почти в полном составе собралась. И все на меня смотрят с такой жалостью… Иванько говорит: «Ну, Наталья Борисовна…», – а все меня называли Наташей, и я поняла, что всё совсем плохо, раз «Наталья Борисовна» появилась. Мне тыкают пальцем в газету, я смотрю, а там написано: «и роман «Балтийское небо» К.Чуковского». А автор романа – Николай (сын Корнея Ивановича), а не Корней… Я не могу понять, откуда эта «К.» взялась, я этого не писала! Я побежала, взяла подписанные мною листы, на которых всё правильно. Оказалось, что корректора у нас были умные, начитанные. Они посмотрели и решили, что новенькая неграмотная, не знает даже, как писателя Чуковского зовут, и исправили «Н» на «К». С того времени я никогда не была спокойна до самого последнего момента, что какой-нибудь дурак что-нибудь не вычеркнет, что кто-то не соединит предложение так, что кажется, что писал сумасшедший! И после этого я всегда боялась смотреть на свой напечатанный материал, потому что очень боялась, что там будет ошибка. Хотя каждый материал я рожала в муках…
С того момента газета стала необычайно популярной. В редакцию приходили сотни писем, потому что каждый считал своим долгом написать о том, какие безграмотные люди работают в газете «Литература и жизнь», которые не могут отличить Николая Чуковского от Корнея Чуковского, и какой позор, и прочее, прочее…
Все эти письма вывешивали на «доске позора», мимо которой я пробегала как мышка. Сергей Сергеевич, кстати, отнёсся ко всему этому достаточно спокойно. Сказал: «Ладно, гонорар ты не получишь. Но и выговор не получишь. И вообще ничего не будет. А может, даже и гонорар выпишем». Тогда я перестала его бояться, хотя он продолжал быть похожим на Наполеона и вызывал у всех уважение.
Была ещё одна интересная история, которая ко мне не имела никакого отношения. Я дежурила по своему отделу, заведующим которого был Михаил Петрович Лобанов. И меня попросили не только мой маленький материал как следует вычитать, но и всю полосу. На первой полосе шёл какой-то очень важный материал. Я всё прочла, посмотрела эти ужасно неинтересные первые страницы и пошла спокойно домой. На следующий день подхожу к редакции, и такое ощущение у меня, что в доме покойник – не знаю, как иначе объяснить. Я в ужасе захожу в лифт, еду одна, иду по коридору, в котором – ни души. Сажусь за своё место, заходит секретарь Клавдия Дмитриевна и говорит: «Наташа, быстренько иди. У нас страшная политическая ошибка». Оказалось, Сергей Сергеевич Иванько, который был международником, а конкретнее – китаистом – написал большой материал, кажется, к очередной годовщине образования Китайской народной республики. Естественно, в статье много раз повторялись фразы типа «китайский народ», «советский народ», «американский народ» и прочее. И ни разу не написано, что «вместе, взявшись за руки, китайский и советский народы…», вместо этого – «американский народ, взявшись с китайским народом за руки…». Все читали эту полосу, и он сам читал, но никто не заметил этого! Это такие ужасные словосочетания, которые очень сложно поймать. После этого Наполеона не было. Я даже не помню, он сразу исчез из редакции или какое-то время ещё там был. Тогда мне было его безумно жалко. Это была вторая огромная лужа, в которую села газета.
Отношения у нас в коллективе были очень доброжелательные. Никто никого не хотел обидеть. Много писали о хороших и, что немаловажно, средних и забытых писателях, которые работали в самых отдалённых местах. Читатели были за это нам чрезвычайно благодарны. Приходили благодарные отзывы отовсюду. У меня сохранилось где-то письмо Ольги Фокиной. Я не имела отношения к поэзии, просто мы были с ней знакомы. И она написала, как она рада тому, что её напечатали. Я ездила на юбилей Николая Рыленкова, для которого публикация в «Литературе и жизни» тоже оказалась огромным событием.
Заведующим нашим отделом, как я уже говорила, был Михаил Лобанов. Он вообще-то был экземпляр. Я его совершенно не понимала, и он не понимал меня. Он человек простой, а я – такая фифа московская. Естественно, это ему было не слишком приятно. И писала я иногда о вещах непонятных и неприятных ему. Кроме того, мне казалось, что он крайне неодобрительно относился к фильму «Чапаев». А моя фамилия из-за отца сразу же ассоциировалась с этой картиной (отец сыграл в этой ленте главную роль). Лобанов ничего не говорил, но я как-то угадывала его настроение: мол, казаки – хорошие, а другие – сволочи. Иногда я выходила из комнаты – с критикессой Леной Ивановой, Асей Пистуновой, Валей Погостиной кофе пить или прогуляться. И после одной такой прогулки возвращаюсь в кабинет, а там – клубы дыма! Михаил Петрович с сигаретой в зубах выполнял приседания! Я ему: «Вы сошли с ума, вы же вдыхаете гадость!» А он в ответ: «Ладно-ладно, идите, я сейчас проветрю. Это я физкультурой занимаюсь!»
В редакции шли бесконечные споры о том, как нужно писать, о чём, какой смысл видеть – нормальная бурная жизнь. И коллектив был очень приятный.
Были материалы, которые не проходили в газету. Например, если не понравились Полторацкому или ещё кому-нибудь. Полторацкий был человеком настроения. Как правило, он очень хвалил на летучках Асю Пистунову. И я с большой завистью на неё смотрела, думала, что когда-нибудь я тоже научусь так здорово писать. И вот однажды на летучке Полторацкий разнёс Асин материал в пух и прах! «Писать как Пистунова – не нужно! Это не наш стиль!» Помню, она сидела вся багровая. И после этого даже ушла из газеты. Но потом вернулась. И очень долго работала. С Асей мы дружили хорошо, но со временем дружба сошла на нет – мы просто перестали друг друга понимать.
Не помню, чтоб мои материалы зарубали, но и писала я тогда совсем немного. Самым большим моим материалом был трёхколонник, приуроченный к юбилею Рыленкова – про Смоленск, про людей, которые его знали или не знали, о самом вечере. После этого материала я поверила в себя и поняла, что нужно отсюда удирать куда-нибудь, где я буду писать большие хорошие материалы. Я хотела писать много, но писать о театре.
Я ушла в газету «Труд» и уже через месяц стала публиковать практически полосные материалы. Я писала почти каждый день, но если бы я не поработала сначала в «Литературе и жизни», то ничего такого бы не было. А из «Труда» я пошла дальше.
Из упрямства я собралась в аспирантуру. Я писала, в основном, про кино, потому что папа работал в театре. Но в институте истории искусств мои документы брать поначалу категорически не хотели: ссылаясь на отсутствие у меня базового театрального образования. Я проявила настойчивость и сказала, что хочу заниматься на отделении японского кино. После этого меня хотели завалить большой компанией докторов наук и прочих больших людей. И Семён Сергеевич Гинзбург, руководитель кафедры истории кино, отговаривал меня. Он рассказал мне, что одно-единственное свободное место в аспирантуре уже закреплено за его учеником – Арменом Медведевым. А я всё равно решила поступить. И Медведев получил тройку на вступительных экзаменах. А тройка для аспирантуры – это конец! Даже четвёрка плохо. А я, нахалка, получила пять и спец. заключение о том, как я великолепно всё знаю. Но я так и не защитилась! Учиться там было неприятно, меня там постоянно подставляли. Меня упрашивали уступить место девушке Инне Гинс из Таллина, у которой папа повесился, мама умерла, и она погибала от нищеты. Я по доброте душевной согласилась. Хотя диссертация у меня уже была готова. Она поступила, и я её увидела в необыкновенном французском розовом платье, с необыкновенными бриллиантами… В общем, всё было не так просто. И потом мне объяснили, что вместо обещанного перевода на отделение советского кино меня просто отчислили. Для меня это был большой удар: случилось сильное кровоизлияние в глаз, а папу хватил инфаркт…
И даже свою диссертацию мне не удалось у них забрать. Потом у Инны вышла книга, больше половины которой написала я. Оказалось, что эта Инна – племянница Эльзы Триоле и Лили Брик.
С тех пор я карьерой не занималась, никакого уважения к науке у меня больше не было. Я стала писать о театре и о кино со спокойной душой. Недолго я проработала в Агентстве печати «Новости» и попала в журнал «Москва», где работали удивительные люди. Представьте, в 1987 году, ещё до перестройки я писала статью о Валентине Серове и напечатала портрет Николая II его кисти. Где это ещё могли дать? Нигде. Неслучайно наш тираж превышал тираж всех толстых журналов, за исключением «Юного техника» и «Сельской молодёжи», потому что они печатали переводные детективы. Мне иногда очень жалко, что ту «Москву» не вспоминают. Там я проработала без малого 25 лет. И каждый день ходила с большой радостью на работу.
Наталья БАБОЧКИНА
Записала Любовь ГОРДЕЕВА
Наталья Борисовна Бабочкина родилась 21 октября 1929 года в Ленинграде в семье премьера Александринки Бориса Бабочкина, сыгравшего впоследствии главную роль в фильме братьев Васильевых «Чапаев». В 1952 году она окончила Московский институт международных отношений и связала свою судьбу с журналистикой. 15 февраля 1958 года Виктор Полторацкий взял её в штат новой газеты «Литература и жизнь». Но главным «долгом» для дочери великого актёра Бабочкина на много лет стал журнал «Москва».
Добавить комментарий