Балаган в ЦДЛ

№ 2011 / 52, 23.02.2015

До­ро­гой чи­та­тель, мыс­ли, ко­то­рые я здесь вы­ска­жу, зре­ли во мне дав­но и всё же окон­ча­тель­ное оформ­ле­ние по­лу­чи­ли толь­ко по­сле уди­ви­тель­ных, но по­че­му-то ни­кем осо­бо не от­ме­чен­ных со­бы­тий, про­изо­шед­ших в кон­це но­я­б­ря 2011-го го­да.

ТАК ВЕЧЕРА ПАМЯТИ НЕ ПРОВОДЯТ

Дорогой читатель, мысли, которые я здесь выскажу, зрели во мне давно и всё же окончательное оформление получили только после удивительных, но почему-то никем особо не отмеченных событий, произошедших в конце ноября 2011-го года. Итак, для начала, о событии. Во вторник 22-го ноября в большом зале ЦДЛ состоялся вечер памяти Ходасевича, приуроченный к его – Ходасевича – 125-летию. Вообще-то это 125-летие прошло уже полгода назад – так что уже в самой идее такого послеюбилейного юбилея был некоторый градус абсурда.

Однако начиналось всё чинно и до известной степени благородно: дамы постпостбальзаковского возраста и их кавалеры медленно заполняли зал, Олег Хлебников – ведущий вечера – произнёс проникновенную речь о том, как благодаря Межирову познакомился с Ходасевичем (не лично, разумеется). Павел Крючков, редактор поэтического отдела журнала «Новый мир», представил собравшимся две уникальные, сделанные в начале 20-х годов прошлого века записи чтения Владиславом Ходасевичем собственных стихотворений. Также Павел представил собравшимся запись голоса Нины Берберовой, вспоминавшей о том, как читал Ходасевич. В общем, ничто не предвещало беды, правда, Олег Хлебников почему-то вспомнил во время конферанса злополучного А.Фета и его «Шёпот, робкое дыханье» и сказал, что вот те, кто ценят такое искусство для искусства – тем Ходасевич, конечно, непонятен. Не знаю, почему я лично должен выбирать между Фетом и Ходасевичем, но это ладно, это как дело вкуса – не нравится Хлебникову Фет, пускай – о вкусах не спорят.

Оказалось, однако, что спорят, да ещё как: к микрофону вышел собственной персоной столп отечественной словесности, трижды почётный друг Иосифа Бродского и дважды почётный ученик Анны Ахматовой – Евгений Рейн. Его или забыли предупредить, по какому именно поводу происходит собрание, или он собирался на другой вечер, а по дороге завернул в ЦДЛ, хотя с чего бы: в афише его имя было написано чёрным по белому. Во всяком случае, о Ходасевиче он ничего не сказал, он вообще не говорил, он ревел, как бурные потоки Ниагарского водопада. Раскачиваясь перед микрофоном, седовласый старец негодовал: «Поэзия оскорблена» – кричал он, подразумевая под поэзией преимущественно себя. «Кто такой этот Пригов?» – вопрошал он у собравшихся, из которых не все знали, кто такой Рейн. «Кто такой Айги?» – вопрошал он всё у тех же собравшихся. «Айги – это полено, это полуграмотный идиот, – продолжал патриарх словесности свои тирады, – Айги надо спустить в унитаз». Зал, конечно, не знал, какое именно отношение имеет Айги к Ходасевичу, но оратора слушал внимательно. «Кто такой Дмитрий Кузьмин? – продолжил трижды почётный друг Иосифа Бродского. – Бездарность». Зал уже почти был готов поддержать патриарха, но тут его мысли приняли совсем неожиданное направление: каким-то неведомым образом рядом с Кузьминым и Айги в них образовался Маяковский.

Тут зал не выдержал: какой-то там Кузьмин, мы, конечно, не знаем, он, может, и бездарность и графоман, до этого нам дела нет, но Маяковский-то тут при чём: Маяковского же мы читали – хорошие стихи у Маяковского. Приблизительно так, только в более вежливых выражениях, разбушевавшемуся литератору попробовала возразить зрительница из первого ряда. Зря она это. «Если доктор сказал в морг – значит, в морг» – что вы там читали, это не важно: Рейн сказал – плохо, значит, плохо. И не возражать, а то взяли моду – с самим Рейном спорить, вы далёкий от изящной словесности читатель, если вы ещё не знаете, «читатель – это говно», и ничто иное.

Здесь надо было перевести дух, так что вскоре после этой сакраментальной фразы Олег Хлебников всё же увёл старца от микрофона, ненадолго оставив зал наедине с новым знанием. Впрочем, Хлебников ещё вернулся, старясь как-то исправить сложившееся положение, он сказал, что как раз в этот злополучный день похоронили философа, публициста и писателя Юрия Карякина, и у всех собравшихся из-за этого тяжело на сердце. «Ну, на сердце-то оно, может, и тяжело, но читатели-то не виноваты», – подумали читатели, но их же не спрашивали.

К микрофону выдвинулся Бенедикт Сарнов, он решил рассказать о тяжёлой судьбе несчастных поэтов в России, подкрепляя своё мнение статьёй Ходасевича. Поэт – самое светлое, самое прекрасное, что есть в России, именно поэтому он и обрекается на заклание своим же собственным народом – вещал Сарнов. «Светлое», только что назвавшее собравшихся говном, в это время безмятежно сидело на диванчике и пило минеральную воду.

После Сарнова к микрофону вышел Михаил Синельников. В целом он одобрил выступление Рейна, прибавив к этому, что и академистов Ходасевич тоже не любил, так что жаль, что авангардистам досталось, а этим нет, да, и ещё Ходасевич не любил, когда поэзию портят музыкой, так что и по бардам надо было бы «дать залп». Разумеется, после этого последовал наглядный пример того, как именно поэзию портят музыкой. Престарелый композитор, вероятно, Пётр Старчук, сказал, что вообще-то на стихи великих поэтов писали музыку и Чайковский, и Шуберт, и много кто ещё, и вот он в том числе, и сейчас он усладит слух собравшихся. По счастью, у рояля микрофона не было, так что сразу усладить не получилось, но потом, заботами Олега Хлебникова, микрофон образовался, и композитор усладил так, что мало не покажется, в оба уха, можно сказать, усладил. Мало того что вокальные данные исполнителя, мягко говоря, оставляли желать лучшего, но даже находящийся перед ним текст он умудрялся во время пения забывать с периодичностью по паре слов в строфе.

Евгений РЕЙН

Это был последний эксцесс. Оставшиеся выступающие, честь им и хвала, помнили, зачем они сюда пришли, и к выступлению подготовились. Ирина Сурат рассказала об истории пушкинианы Ходасевича, и посетовала, что все его многочисленные пушкиноведческие исследования не собраны и не изданы отдельно, по её словам, они могли бы составить увесистый трёхтомник. Действительно, жаль, что никто не взял на себя этот труд, более того, как выяснилось, даже известное под названием «Поэтическое хозяйство Пушкина» исследование Ходасевича так и не вышло полностью в авторской редакции. Пушкинист Ходасевич остаётся до сих пор по-настоящему неизвестен, нам ещё предстоит это наверняка любопытное знакомство.

Замечательно выступил Андрей Коровин. Как бы ни относились товарищи по цеху к его собственным стихам, он, несомненно, один из лучших чтецов среди современных российских поэтов, стихотворения Ходасевича он читал прекрасно. Кроме стихотворений, Коровин прочитал письмо Ходасевича из Коктебеля, где тот в предреволюционные годы лечил повреждённый позвоночник. Письмо характерно ходасевичевское, содержащее язвительнейшие характеристики всех, кто имел счастье попасться ему на глаза, в том числе «мистического гурмана» Максимилиана Волошина и «всекоктебельского посмешища» Осипа Мандельштама.

После Коровина на сцену вышел человек с гитарой, помня выступление предыдущего музыканта, все приготовились заткнуть уши, но нет, обошлось. Анатолий Головков, а это был он, низким, приятным голосом исполнил песню на стихи, точнее, даже не на стихи, а восстановленный Николаем Богомоловым черновик стихотворения Владислава Ходасевича. Выступал и сам Николай Богомолов – составитель четырёхтомного собрания сочинений Владислава Ходасевича. Он также жаловался на то, что на полное издание Ходасевича можно только надеяться в будущем, а все пока что имеющиеся собрания грешат неполнотой, что не полностью издана переписка Ходасевича с Горьким, причём в основном не изданы именно письма Ходасевича.

Завершил вечер показ двух фильмов Вячеслава Недошивина, из цикла «Дома Серебряного века» – автор сам рассказал об истории их создания. Несмотря на чрезмерный пиетет Недошивина по отношению к Ходасевичу, фильмы были хороши.

Вечер удался, и всё же, всё же будь у меня такая возможность, я бы с радостью пропустил первую его часть и пришёл уже где-нибудь к выступлению Ирины Сурат или Андрея Коровина, и уж точно я бы не стал слушать Рейна. И всё же именно его вопли и заставляют меня сильнее всего задуматься, как бы пафосно это ни звучало, о судьбах русской поэзии. Я не защищаю Кузьмина, и даже к поэзии Айги отношусь с некоторым сомнением, но до какой степени надо убедиться в собственной избранности, как надо презирать всех не поэтов, чтобы так с пеной у рта доказывать, что плохие стихи плохи. Читатель сам должен понять это. Но Рейн уже не верит в читателя, а это, может быть, самое грустное, что может произойти с писателем. И именно это с современными писателями происходит поголовно.

Сегодня уже каждый второй (если не первый) литератор – это такой микроРейн, который со своей колокольни, или, точнее, башни из слоновой кости, плевал на читателя. Да, может быть, Рейн тоньше и лучше чувствует стихи, но даже правота не даёт человеку права на хамство. Вам не нравится это малокультурное «быдло», которое по непонятным причинам до сих пор не может сделать правильный выбор между Гоголем и «милордом глупым» и несёт с базара всякую гадость. Что ж, увы, «других читателей для вас у меня нет», перефразируя одного генерального секретаря. Нет, и радуйтесь, что есть хотя бы такой: какая литература без читателя, без вот этого малопродвинутого, ограниченного, неспособного оценить красоту изысканной дактилической рифмы человека, засыпающего на первой странице списка кораблей?

Без читателя литература – это музей, и я не очень понимаю литераторов, которые хотят пылиться на полочке, то есть для крупного поэта это неизбежность, но как-то не к этому надо стремиться, мне кажется. Читатель может заблуждаться, но на каком основании вы считаете себя лучше его? Много профессиональных поэтов при жизни оценили стихи Гёльдерлина, а какое признание при жизни получил в кругах профессионалов Артюр Рембо? Профессиональный поэт и критик заблуждается точно так же, как и непрофессионал, различия между ними не так уж велики. Когда человек говорит «я знаю, как надо, а вы нет» – мне не верится, я не верю в непогрешимость своего вкуса, и в непогрешимость чужого также. Тот, кто, почти цитируя пародию Германа Лукомникова, уверяет – «лучший вкус, ребята, только у меня» или «лучший вкус только у нас» – не показывает ничего кроме собственной ограниченности. Но если бы он только ограничивался рассуждениями об идеальности собственного вкуса, нет, из этого тезиса он ещё норовит сделать вывод, что в литературных вопросах все остальные – недочеловечки.

Даже читатель Андрея Дементьева, он едва ли дорастёт до Мандельштама, даже до Емелина не дорастёт, и всё равно он имеет право хотя бы на своём уровне судить о литературе, да, это, может быть, смешно, неумно, и всё же без этого литературы не получится – получится музей. Когда современный автор говорит читателю: «пошёл вон, холоп» – это дикость, это какой-то литературно-критический феодализм.

Я не согласился бы признать Айги, Пригова и Кузьмина поэтами, Маяковского бы согласился, но речь не о том, кто из них мне лично нравится больше, а кто меньше. Дело в том, что любой поэт, в том числе и маститый Рейн, «тоже читатель». Когда Рейн заканчивает писать свои умеренно гениальные сочинения, у него нет никаких преимуществ перед Марфой Петровной, смахивающей слезу над текстами, скажем, Асадова. Как невозможен профессионализм в написании стихов, так невозможен и профессионализм в чтении, то есть, и то и другое существует, но наличие какого-то литературного статуса не определяет само по себе ни качества текстов и ни качества чтения.

Представьте, что какой-нибудь академик, математик или физик, внезапно стал бы утверждать, что до получения докторского звания человек не имеет права решать какие-нибудь важные теоремы и задачи, а оценивать правильность решений могут только академики, и никто иной – это бы затормозило развитие науки на годы, если не на столетия. Эйнштейн ведь, кажется, не был профессиональным физиком, а занимал скромную должность служащего в бюро патентов. Представьте: Эйнштейн публикует общую теорию относительности, а ему отвечают: а какие у вас звания?

Представьте себе того же академика – математика или геометра, который бы внезапно начал кричать: «эвклидова геометрия – говно, учите Римана», или «2 х 2 – говно, учите высшую арифметику». Этого «учёного» подняли бы на смех, а в литературе всё возможно, можно кричать: «2 х 2 – говно», и ничего – у писателей это вообще в правилах хорошего тона.

Юрий УГОЛЬНИКОВ

---

Юрий Угольников – критик, писатель, печатался в журналах «Октябрь», «Новый мир», «Знамя», «Независимой газете» и др. Автор биографической статьи «Яков Голосовкер» для Большой Российской Энциклопедии.