ОТ ОТРЕЧЕНИЯ ДО СМЕРТИ

№ 2006 / 10, 23.02.2015

Сергей Петрович Мельгунов (1879 – 1956 гг.) – крупнейший русский историк, журналист, исследователь масонства, общественный деятель, мыслитель и практик в одном лице, что вообще большая редкость, особенно в России. Величина, равная в историографии и философии, пожалуй, Данилевскому, Леонтьеву, Флоренскому. Сергей Петрович Мельгунов (1879 – 1956 гг.) – крупнейший русский историк, журналист, исследователь масонства, общественный деятель, мыслитель и практик в одном лице, что вообще большая редкость, особенно в России. Величина, равная в историографии и философии, пожалуй, Данилевскому, Леонтьеву, Флоренскому. После Октябрьской революции не раз подвергался арестам ВЧК, находился на краю гибели, на нелегальном положении, чудом бежал за границу. Однажды его спас … сам Дзержинский, сказавший ему после бурной трёхчасовой беседы: «Я оставлю вам свои воспоминания, потому что всех нас, вероятнее всего, расстреляют». «Меня – раньше», – ответил Мельгунов. Божий Промысл сохранил жизнь и тому, и другому, но один лишь этот факт говорит о том, сколь шаткое положение занимали все противоборствующие стороны в то время.
А сейчас Мельгунов переживает как бы второе рождение, возвращаясь на Родину в своих трудах после долгих лет забвения. Издательство «Вече» выпустило его историко-критические очерки «Судьба императора Николая II после отречения» – заключительную часть трилогии «Революция и царь» (составитель, автор предисловия и приложения С.Н. Дмитриев), которые читаются как настоящий детектив, как художественная проза, как яркая хроника мятежных лет, переломивших судьбу России, проникнутая публицистическим откровением и объективным взглядом на все происшедшие события. Это не Акунин и Маринина, но в сто раз ценнее и выше, потому что сама жизнь, наше прошлое и, как ни странно, настоящее, а возможно, и ближайшее будущее. Потому что история имеет закономерность повторяться в тех или иных чертах, формах, явлениях, знаках, символах, и понимать их и познавать разумному человеку просто необходимо, тем более если он взялся управлять государством. (А не только слушать «по дороге на работу» аудиокассеты с лекциями Ключевского.)
Приведу лишь один пример соотнесения тех лет и нынешних. Когда 7 марта Николай II был арестован, он издал последний приказ по армии как Верховный главнокомандующий. Текст не имел лично-спасительной окраски, напротив, он призывал даже повиноваться Временному правительству, гласил, что «эта небывалая война должна быть доведена до полной победы. Кто думает теперь о мире, кто желает его, – тот изменник отечества, его предаёт. Исполняйте же ваш долг, защищайте нашу великую Родину… слушайте ваших начальников, помните, что всякое ослабление в ваших сердцах только на руку врагу…» Так считал Император, думая в те роковые дни не о себе, а о России. И что же? Приказ дошёл лишь до штабов армий, но к солдатам не поступил. Военный министр Гучков экстренной телеграммой воспретил его дальнейшее распространение. Почему? Казалось бы, это ещё больше поднимет дух воюющей армии. Но прощальное слово Николая II вступало в резкий диссонанс с настроением всей либеральной общественности, которая оправдывала переворот, отречение, арест императора, а прежде всего – оправдывала себя, свою антипатриотическую позицию. Парадокс: Временное правительство первым делом провозгласило свободу слова и печати, отменило цензуру, но призыв Царя в уже «свободной» стране подчиниться этому самому революционному правительству не был опубликован в газетах. Типичные «загогулины» демократии, с её либерально-избирательными принципами, с двойными стандартами и моралью, как везде и всюду, как в прошлом и нынешнем, когда, по известному выражению: «своим – всё, а чужим – закон».
Обращу внимание на ещё одну деталь, ещё один пласт этой книги. Касается он пресловутого «еврейского вопроса». Мельгунов был большим специалистом в этой области, потому-то, наверное, столь долго и замалчивался. По высказываниям Горького, приведённым здесь, всё выстраданное народами России в эпоху революционного взрыва, – есть не что иное, как суровая месть ему за «еврейские погромы». Приводятся и слова Троцкого: «Я прекрасно помню, как 25 октября, лёжа на полу в Смольном, Владимир Ильич говорил: « Товарищ Троцкий! Мы вас сделаем наркомвнуделом. Вы будете давить буржуазию и дворянство». Я возражал. Я считал, что будет гораздо лучше, если в первом революционном Советском правительстве не будет ни одного еврея. Владимир Ильич отвечал: «Ерунда. Всё это пустяки». Мельгунов пишет и об этих так называемых «пустяках», которые привели к Ипатьевскому дому, к ритуальному убийству в нём, к гибели Империи. Но тут я вынужден сделать паузу и остановиться. Во-первых, книга уже вышла, и внимательный читатель всё прочтет сам. А во-вторых…
Постскриптум. Хотел закончить, но продолжу. Во-вторых, тема эта очень сложная и коварная. Вон, в Австрии английского профессора-историка изловили и влепили три года тюрьмы только за то, что шестнадцать лет назад он посмел усомниться в Холокосте. Очевидно, наступают такие времена, когда о «еврейском вопросе» лучше вообще помалкивать (как бы и меня не поволокли в Бутырку). Теперь о нём – либо только «хорошо», либо – ничего. Как о покойнике.