Информация от Романа Сенчина

№ 2012 / 6, 23.02.2015, автор: Евгений БОГАЧКОВ

Мне давно уже близко представление о том, что в современном информационном обществе, когда известная составляющая бытия находится на первом, определяющем месте, каждому человеку, всерьёз участвующему в приёме-передаче «информации», важно осознавать себя своего рода пограничником, несущим важную и ответственную службу. Прежде всего (это касается вообще каждого) – ты оберегаешь (или обогащаешь, вооружаешь) своих родственников, друзей, всех близких и просто хороших знакомых, которые тебе доверяют. Особенно же такая пограничная служба важна в деле передачи и распространения художественных произведений, которые подспудно питают, поддерживают, либо наоборот – подтачивают, размывают и разрушают мировоззренческие основы людей, их так называемую «духовную культуру».

С этой точки зрения я и пытался вглядеться в новый роман писателя Романа Сенчина с очень (до банальности даже) актуальным названием. Стоит ли, например, советовать своим близким прочитать его? И вообще – кому стоит? И зачем?

Мало кого, конечно, удивит, что временами чтение романа, вышедшего из-под пера Сенчина, производит впечатление мрачноватое, причём не всегда сурово-мрачное (к такому я отношусь с почтением), но порой – просто… опустошающее. Кроме того, нецеломудренность некоторых фрагментов книги позволяет сразу отнести её к категории «лицам до шестнадцати не рекомендуется». Правда, особого смакования каких-то нецензурных вещей вроде бы нет, но и благородного смущения по их поводу не ощутимо, а это уже невольно оставляет на душе какую-то тяжесть. (Ведь читатель следует за ходом мыслей повествователя, вживается в них, невольно впитывает авторские впечатления и оценки происходящего.)

Вообще, первое, что заставило меня, как, видимо, не очень опытного читателя, задуматься при ознакомлении с романом «Информация», это проблема «грязи» в искусстве, в литературе. Понятно, что она есть (пусть даже и не в такой мере или не в такой пропорции, как в некоторых произведениях) в действительности, а значит, надо с ней как-то разбираться. Но всё же смущает её изображение как чего-то само собой разумеющегося. Ведь обходились же как-то без этого классики, создавая при этом полнокровные, достоверные и жизненные произведения. Впрочем, понимаю, что какую-то часть современной молодёжи без этого не изобразишь… Уже где-то в середине книги главный герой при обсуждении кинофильмов с одной из своих (впоследствии роковых) женщин наткнулся на неприятие ею «грязи» и поспорил с улыбкой: «– Да почему грязь? Это – жизнь!» Действительно, в жизни есть грязь. Но ведь искусство-то главным образом должно как раз очищать душу, что давно уже прозвано древними греками катарсисом. Однако, словно бы возражая на это, в другом месте книги упомянуто, что писатель Олег Свечин (прототипом которого является сам автор – Роман Сенчин) относится к литературе не как к искусству, а как к документу. Но если речь идёт только о документе, где грязь остаётся самой собой, а не служит очищению, то разве не место такому произведению в дальнем архивохранилище, на периферии культуры и жизнедеятельности народа. И не должны ли тогда обращаться к нему, сдув слой пыли, лишь в том редком, специальном случае, когда нужна неприятная, исследовательская справка… А всегда ли у нас «грязь» и документ занимает подобающее ему место?

То, что прототипом одного из второстепенных героев романа – писателя Олега Свечина – по всем признакам является сам Сенчин (даже панк-группа, в которой он принял участие, называется аналогично «Плохая примета»), действительно, весьма любопытно и на многие размышления наводит. Интересно при этом то, что образ писателя подан весьма критически. И вот такая его самохарактеристика, кажется, вполне справедлива: «Своим призванием он считал фиксацию в прозе окружающей реальности, типов людей. Реальность и типы получались малосимпатичными». И правда, в романе «Информация» в том числе симпатичных типов или видов людей маловато. «Есть особый вид людей, – сообщает повествователь о своём приятеле, – симпатичный расп..дяй. Вот Макс – один из ярчайших представителей». Помню, я в этом месте как-то смутился. Не то чтобы подумал на себя, но почувствовал вдруг, что если бы в какой-то из таких «видов» писатель определил меня как прототипа, то мне было бы крайне неуютно, и захотелось бы изо всех сил избавиться от инерции такого типического восприятия меня другими людьми.

Разговор про типы – это, конечно, не вопрос данной статьи, а предмет множества диссертационных работ по теории литературы. Понятно, что под типом вовсе не всегда имеется в виду нечто примитивно-неприятное, что это обобщение и т.п. И всё-таки очень уж не хочется быть «типом», даже хорошим «типом» быть не хочется. И понял я на собственной шкуре, что тем и полезны писатели (и Сенчин) со своими «типами» и «видами», чтобы человек, узнав по каким-то внешним чертам своё плоское зеркальное отражение, каким оно видится посторонним людям, почувствовав, как его невольно затягивает в колею того или иного типа или вида, чтобы такой человек встрепенулся, встряхнулся и преодолел эту инерцию.

С учётом сказанного выше весьма примечательно, что в романе «Информация» сам автор самого себя поместил в некий тип (вопрос, конечно, до какой степени), назвав второстепенного персонажа, олицетворяющего этот тип, Олегом Свечиным. Случай, даже в какой-то степени, наверное, симптоматичный. Ведь любой живой (в широком смысле слова), мыслящий человек не может хотя бы подсознательно и интуитивно не сопротивляться тому, чтобы его запихивали в некий тип, окукливали его (всегда изнутри безграничную) душу. Это либо такая завидная объективность, либо… побочный эффект приверженности к типизации мира. А ведь кроме типов могут быть ещё и герои… Без них тоскливо, но что поделать, если острый глаз писателя не видит их в окружающей реальности.

Впрочем, такая объективность позволила Роману Сенчину получить стереоскопический взгляд на современный литературный процесс: одновременно и со стороны, и изнутри. Интересно понаблюдать в таком разрезе молодёжные литературные вечера и клубные рок-концерты. В романе прямо названа поэтесса Алина Витухновская, легко узнаваемы Всеволод Емелин, Сергей Шаргунов.

Любопытны попутно представленные в книге своего рода теоретико-литературные рассуждения героя, от лица которого ведётся повествование, по всей видимости, близкие к убеждениям самого автора. Например, такое: «В общем-то, я всегда был уверен, что сюжет нужен для того, чтобы заманивать читателя. <…> И только сейчас я догадался – сюжет прежде всего нужен самому автору, чтобы написать определённую вещь, не растечься по обилию материала, не запутаться в персонажах, времени действия, тех закоулках, ответвлениях, мелочах, какими наполнена, в отличие от литературы, жизнь». Или чуть дальше: «Где-то я встречал: «водянистое произведение», то есть – в нём много лишнего. Но что такое лишнее?.. <…> Всё то, что во время чтения казалось водой, в итоге стало серной кислотой. <…> Обманчиво водянисты, растянуты, рыхлы, наверное, все достойные чтения книги. Кажется, в них много лишнего, многое можно без потерь вырезать, а потом оказывается – нет, в этой якобы воде вся соль…». Такие замечания, сочетающие в себе опыт и писателя, и внимательного читателя, безусловно, интересны и профессиональным литераторам, и простым любителям литературы.

Ну и, наконец, говоря о положительных сторонах романа «Информация», безусловно, достойны уважения труд и талант, позволившие очень достоверно изобразить жизнь и судьбу некоторого социального слоя людей в определённую эпоху. Этого у книги не отнять. В ней действительно узнаваемо и порой поразительно точно представлены некоторые сегменты поколения, взрослевшего в 90-е годы, переданы приметы постсоветского периода жизни нашей страны с его бытовыми, культурными (и субкультурными), политическими и экономическими реалиями. Всё это вполне может быть использовано историками указанного времени как живой документ эпохи. По этой книге потомки, возможно, смогут разобраться, чем жили молодые люди в двухтысячные годы.

Роман, по той же причине, вполне можно рассматривать и как зафиксированный на бумаге жизненный опыт. Здесь немало на самом деле весьма поучительных кусков. Довольно точно и достоверно схвачены бытовые и психологические детали, образы людей и обстоятельств вылеплены мастерски, без натяжки и ходульности, что позволяет перенять (избегая показанных ошибок) жизненный опыт (часто негативный: например, очень ярко описана белая горячка), опыт выстраивания человеческих отношений между друзьями, коллегами, общения с начальниками, врачами, юристами, гаишниками и, конечно, с женщинами…

Интрига закручена по-настоящему здорово. Начинается всё с того, что сытый и довольный, вполне успешный герой, работник информационного агентства, занимающегося рекламой, пиаром и антипиаром, скучая, случайно и совершенно неожиданно, узнаёт об измене жены (то есть, опять же, самая что ни на есть голая информация становится исходным толчком всего действия романа). Сюжет сразу захватывает:

«Чёрт, ещё каких-то пять часов назад я сидел на диване, тыкал кнопку переключателя, сыто скучал. Потом вот этот самый телефончишка оповестил о получении эсэмэс, и я, дурак, взял, открыл, прочитал. И понеслось. И вот я где-то на МКАДе, обмороженный, с разбитой башкой, без паспорта, без денег, без своего телефона. Без жены… Вот так вот – хлоп! – и всё перевернулось. И покатилось в чёрную яму». Хочется узнать, что дальше с человеком произойдёт.

В конечном итоге оказывается, что героя грозятся убить или покалечить аж с пяти разных сторон (из них четыре из-за женщин), от чего он забивается в угол в своей квартирке и, поражённый ударами и хитросплетениями судьбы, записывает всю эту историю (жанр которой он определил просто, как «информацию, о том, что со мной произошло») на ноутбуке.

Однако, надо также сказать, что весь этот жизненный опыт дан без просвечивающих сквозь него лучей мудрости, без веры в целостность мира и наполненность его смыслом, без мерцающей за этим опытом тайны. Как бы даже не сказать классическое – «без божества, без вдохновенья»…

И вот это ощущение вкупе с захватывающим сюжетом породило в моём сознании аналогию с компьютерной игрой (вполне, кстати, в духе названия романа). Это похоже на демонстрационную прокрутку этапов какой-нибудь игры-симулятора – пройти по зигзагам и перипетиям современной столичной жизни в поисках счастья и благополучия, избежав ловушек и тупиков.

В книге сам повествователь (он же – главный герой) немало рефлектирует над процессом записывания «информации о том, что с ним произошло» (как сам он это определил). И, пожалуй, впервые приведённая выше аналогия пришла мне в голову именно после прочтения такого фрагмента:

«Зачем же я создаю ещё один кирпичик в стене огромного лабиринта под названием литература? Если кто-то залезет в мой ноутбук и прочтёт все эти страницы в формате «Ворд», какой вывод он сделает? Что вот, дескать, чуваку не повезло – вроде и работа денежная, и квартирой в Москве обзавёлся, и в девушку влюбился, но всё рассыпалось и рассыпалось в конце концов в удушливую пыль… Да, я именно на такой вывод надеюсь. <…> А польза? Мораль, так сказать? Что не надо куда-то лезть, что вообще всё тщетно, любое движение только ускоряет затягивание в трясину?.. Ну да, наверное, такая мораль напрашивается. И толку? Пусть даже тысяча человек прочитает мой текст. Прочитает, и поймёт, и придёт к такой мысли, но наверняка ни один из них не откажется от того пути, по которому шёл я и идёт подавляющее большинство цивилизованных землян. Эти миллионы и миллионы идут, и каждый надеется, что он-то увернётся от тех ударов, какие посылает ему мир: от всех этих завидущих знакомых, ненавидящих родственников, жадных мошенников, сумасшедших разной степени сумасшествия и тому подобных… Что с того, что тысяча человек прочитает и поймёт? Разве хоть один из них откажется идти дальше по минному полю к благополучию? Да ни за что. Пойдёт, и, может быть, ему повезёт – проскочит, доберётся, обретёт…»

Чем не игра в жизненную рулетку или в увлекательную и очень достоверную («дорогую») компьютерную игру, которая особенно привлекательна именно своей полной реалистичностью и даже поучительностью, как увлекательна и поучителена какая-нибудь игра-симулятор по мастерству автовождения или управлению футбольной командой?

Не покидает ощущение, что в романе, в его художественном мире не хватает какого-то измерения, позволяющего игре в жизнь стать самой жизнью. Может быть, это связано с тем, что автор и его герой настойчиво отвергают религию? Есть даже цитата из Свифта о том, что «религия – болезнь души». Однако оказывается-то, что и без религии душа героя и душа самой книги больны какой-то, что ли, пустотой. Критика религии подана, конечно, упрощённо, аргументы односторонни, но сама позиция объяснима и вызывает уважение, потому что связана с характерным для автора отторжением любой лжи, самообмана, «опиума». Однако, отвергая ложь, он и правды не находит. И мир остаётся каким-то ограниченным и плосковатым – не упрощённостью или ходульностью (прописан он, как было сказано, качественно), но отсутствием внутреннего света и метафизической (или, если хотите, подпочвенной) глубины. Признаком этого является то, что после прочтения почти не остаётся вдохновения или, наоборот, саднящей боли, заставляющей изменить себя, что-то совершить, создать.

Хотя в книге ведётся речь о юношеских мечтах, загубленных серостью жизни, но говорится об этом как-то обречённо, безнадёжно, слова эти не зажигают и не воспламеняют, а проходят, как фон, показывая лишь, что герой, мол, не так прост. Но дело-то в том (и в этом опять же можно обнаружить поучительность книги), что и всамделишная человеческая жизнь становится игрой, если нет в ней чего-то высокого, что способно «разрывать пределы земные» и «прозревать уделы иные» (говоря словами Ю.Кузнецова из стихотворения «Испытания зеркалом»). Да, саму нашу жизнь, при отсутствии в ней каких-то составляющих, каких-то измерений, ради которых и стоит жить, можно в целом представить как компьютерную игру, пустую трату времени.

Есть, кстати, философы, которые предлагают именно так к жизни и относиться, как к игре, избегая излишней страстности, расстройств и пресловутого «негатива». Тогда, мол, будет всем счастье.

Однако, например, уже упомянутый Юрий Кузнецов даже великого Шекспира сослал в ад, приговаривая: «Жизнь не игра!».

В самой жизни есть, конечно, элемент игры. И, быть может, к некоторым её составляющим полезно именно так относиться. Но нельзя играться с живым огнём жизни – с любовью, честью, справедливостью и всем тем, что составляет стержень духа, который позволяет с достоинством претерпевать страдания и принимать смерть с ощущением смысла прошедшей жизни.

Роман «Информация» может кого-то действительно заставить задуматься: как, ощутив вдруг свою жизнь игрой, наполнить её чем-то таким, чтобы она из игрушки судьбы превратилась в подлинно живую жизнь.

В самом романе есть намёк на то, что могло бы дополнить и преобразить игру, приблизив её к полноценной жизни. Мне он видится в мотивах, связанных с чувством ответственности (точнее, бегством от неё) и карающей судьбы:

«…Наверняка это имело смысл – и обочина подмосковной трассы, чуть не отрезанная нога, украденные документы, больничные койки… Наверняка судьба дала мне какой-то знак. Скорее всего, дала знак, что нужно задуматься и изменить жизнь. Отношение к жизни».

Здесь мы имеем уже не просто холодный, безответный, пустой мир, но некую всепроникающую субстанцию, способную подавать знаки. Это уже кое-что.

Впервые и наиболее ярко момент осознания героем осмысленной длани судьбы показан уже в начале книги, когда напившегося до бессознательности героя ограбили и выбросили на обочину в холодное зимнее время года, что привело, естественно, к обморожению конечностей:

«Да, рядом жизнь, движение, свет, а я на обочине, лежащий на твёрдом грязном снегу, полузамёрзший, не понимающий, как здесь оказался. <…>

Конечно, из машин меня видели, но ни одна гнида не остановилась. Даже не притормаживали. Горлом – губы и щёки тоже не двигались – я материл их и в то же время вспоминал, что недавно сам так же проехал мимо свежей аварии. Проехал, видя, что «скорой» и гаишников ещё нет, а в салонах измятых машин кто-то находится, и вот теперь получил… Наверное, перед смертью такие покаянные мысли приходят ко многим…»

Второй случай – с солдатом-инвалидом, собирающим милостыню в метро. Предположив, что это тот самый служивший в Чечне Костик, с которым герой лежал в одной палате в больнице после обморожения, и которому врачи «отчикали» обе ноги, герой, «сжавшись, отвернулся» – побоялся, что Костя его узнает, и тогда от него «не отвяжешься».

Потом случай со стрельбой на улице, случайным свидетелем которой оказался наш герой. Вместо того, чтобы помочь, возможно, раненым охранникам, он потихоньку скрылся. Чувство гражданской ответственности и человеческого сочувствия ретировалось перед боязнью лишних хлопот (проходить по делу свидетелем).

Или, наконец, случай в Иркутске, где он познакомился через своего приятеля писателя Олега Свечина с женой его друга. Друг этот, которого тоже звали Олег, как оказалось, покончил с собой, а его жена Татьяна осталась в весьма плачевном (и материально, и морально) состоянии:

«Теперь, сидя в тёмном углу и пугаясь любого шороха, думаю – а ведь не исключено, что из-за того, что тогда не помог Татьяне, как-то иначе себя не повёл, а тихонько и быстренько смылся, у меня всё так закрутилось, затянулось в неразрубаемый узел. Сейчас мне кажется, что это расплата…».

Получается, что один из ненавязчивых, но вполне определённых и сквозных уроков сенчинской информатики: проявленное к людям равнодушие возвращается бумерангом. Это, кстати, почти основа всех религий.

Кстати, Олег Свечин (как уже отмечалось, по сути, нарисовавший сам себя со стороны автор), когда герой намекнул ему о том, что его старая приятельница Татьяна нуждается в помощи, проявил себя не самым красивым образом:

«– А что я могу? – довольно агрессивно отреагировал Свечин. – Я сам постоянно балансирую между нищетой и бедностью. – Наверняка эту фразу он или уже употребил в какой-нибудь повести, или собирался употребить. – Самому бы помощь не помешала…» И тут же, уходя от проблемы конкретной помощи конкретному человеку, заводит разговор о полезности сходить на «Марш несогласных».

Все эти случаи связаны так или иначе с шевелениями и беспокойствами, которые производит в герое совесть. Это вести, приходящие из какого-то глубокого, скрытого от поверхностного взгляда, таинственного места, которое осторожно связывается в сознании героя (и, наверное, автора) с судьбой, однако они заглушаются более шумными и броскими потоками информации, и в итоге отбрасываются, остаются на обочине принимаемых решений.

Подобным же образом на периферии оказываются, кажется, и почти все идеи, размышления об, условно говоря, смысле жизни, о нежелании прожить жизнь простым обывателем, биороботом-зомби, разговоры об интеллектуальной, революционной литературе и культуре, переживания и наблюдения о том, как постепенно вымирает юношеский идеализм, и человек мутирует в некое отвратительное, хищное или ничтожно-никчёмное существо. Поднимаются проблемы, в принципе, волнующие любого мыслящего человека. По каждому из таких фрагментов есть, конечно, над чем подумать, с чем поспорить, однако они в конечном итоге остаются лишь фоном, довеском основного повествования, своего рода проблесками сознания, энергии которых не хватает на художественный мир романа в целом.

Подводя итоги и возвращаясь к заглавию книги, вспомним, что главный герой работает в информационном агентстве. То есть занимается формированием, передачей и размещением информации рекламного, пиарного и антипиарного характера. Начинается всё действие романа с информации – прочтения сообщения в чужом (жены) мобильнике. И, наконец, сам жанр своего повествования рассказчик определяет, как – информацию.

На страницах самого романа есть важное размышление об информации и её влиянии на, быть может, основы нашей человеческой природы:

«Беда в том (а может, наоборот, спасение для психики), что в нашей нынешней жизни почти не возникает условий для воспоминаний. Даже когда остаёшься один, сразу включаешь телевизор или магнитофон, или радио, сидюшник. Лезешь в Интернет. Чаще всего и засыпаешь под музыку или под льющий в мозги мировые новости «Евроньюс». Задуматься, углубиться в своё прошлое некогда – да и страшно».

Воспоминания, память – основа человеческой культуры, интеллекта, духовности. Об этом знали христианские святые, об этом знал и датский философ-экзистенциалист Сёрен Кьеркегор, который писал, что чем больше человек забывает, тем более суетна его жизнь, а чем больше он помнит, тем она более свята. И вот этой самой памяти информация способна наносить непоправимый ущерб.

Вообще, информация – нечто приходящее извне, постороннее и равнодушно-чужеродное, некий сигнал, который вызывает механическую, прагматически-детерминированную реакцию, или просто принимаемый «к сведению»; это внешние, отчуждённые данные, которые подлежат хладнокровной оценке, измерению, передаче, продаже, использованию и распространению. Информации можно противопоставить знание, которое прорастает изнутри, проникает и наполняет сознание, вызывает сопричастность и понимание, а значит (!) – освоение и породнение с соответствующей частью мира. Знание как бы уходит корнями вглубь, оставляя притягательность тайны и желание дальнейшего познания (то, чего так не хватает мрачноватой игре, описанной в романе «Информация»).

У Романа Сенчина, в общем, получился действительно роман-информация.

Мы в начале говорили о служении каждого человека пограничником в информационной борьбе добра со злом. Не знаю, в случае с «Информацией» пограничники окажутся на страже или в сонном либо остолбенелом забытьи. Но вот вопрос: что сам писатель Роман Сенчин хотел бы передать своим детям, внукам, родным и близким. Хочется надеяться, что фраза, обронённая в книге Олегом Свечиным («Я уже всё, что мог, написал… Ну, из души. Теперь уже бонусы идут»), является всё же побочным эффектом типизации и не вполне справедлива по отношению к самому Роману. Мне представляется, судя хотя бы по его интервью, что Сенчин пока что глубже и по-человечески симпатичнее героев своих книг. Так что можно надеяться и ждать от него не столько информации, сколько чего-то поближе к мудрости, которая роднит человека с миром, природой, страной, людьми, знаниями, подобно тому, как действуют даже и тяжёлые по содержанию произведения наших классиков – Достоевского, Толстого, Шолохова, Шукшина и того же Чехова, с которым Романа Сенчина частенько сравнивают. Может, появится в книгах Романа хоть один такой по-народному мудрый человек, за словами которого (пусть внешне простоватыми) ощущалась бы мерцающая надеждой глубина и перспектива нелинейной, провиденциальной истории человеческого бытия.